– Почему мы должны вам верить на слово?
Ответа на этот вопрос не существовало, и я понуро побрела прочь.
Районный кожно-венерологический диспансер напоминал приемную исполкома, – то же покорное ожидание, такая же тоскливая безнадежность на лицах. Проведя два часа в обществе угасших, восточного вида молодых людей, я предстала перед венерологиней. Она была угрюма и бесконечно далека душой и телом от сексуальных проблем.
– Подпишите справку для заграницы, – бойко выпалила я.
– Что значит – подпишите? – изумилась врачиха. – Мы так ничего не подписываем. Вот возьмем мазки, ответ получите через неделю.
– Мазки? На что мазки?
– Гонорея, к примеру, посмотрим, что там у вас…
– У меня триппер? А может, сифилис?
– Может и сифилис, – кивнула венерологиня.
– Да вы что, серьезно? Это же бред какой-то. Сказать кому-нибудь, обхохочутся.
– Не советую преждевременно хохотать, больная. Вот окажетесь здоровой, больная, тогда и веселитесь сколько влезет.
От моей бойкости не осталось и следа. Говоря словами известного поэта, – «Потолок пошел на нас снижаться вороном».
Однако и венерологическая фортуна оказалась благосклонной. Неделю спустя было установлено, что «больная… не страдает ни одним из перечисленных в бланке венерических заболеваний».
– Итак, физически ты оказалась годной, – одобрительно сказал Витя. – А как насчет морального здоровья? Думаешь, пронесет?
Вопрос был далеко не праздный. Мою идеологическую готовность ехать к дяде должна была засвидетельствовать характеристика с работы, утвержденная райкомом партии.
– Кто мне напишет характеристику для заграницы? – обратилась я к тов. Пузыне, уловив на его лице мимолетную улыбку, спрятавшую в складках щек бесчисленные бородавки. Пузыня отходил от кассы, шурша квартальной премией.
– Сгоняй в местком, там у девочек есть готовые формы.
Новая месткомовская секретарша подняла на меня боттичеллиевские глаза.
– Вам зачем? На поруки или для очереди в кооператив?
– Не… мне для заграницы.
– В соц или в кап?
– В кап.
Мне был вручен готовый отпечатанный текст с такой финальной фразой: «Дирекция, партком и местком рекомендуют тов… для поездки в… и несут ответственность за данную рекомендацию».
Выйдя в коридор, я прочла всю характеристику. С такими добродетелями я могла быть запросто выбрана в Верховный Совет или даже занять почетное место в урне у Кремлевской стены.
Получив все подписи и украсив ксиву гербовой печатью, я начала готовиться к походу в райком. Мой школьный приятель, а ныне заведующий кафедрой истмата, приволок кучу «Блокнотов агитатора». Он же, воодушевленный бутылкой коньяка, разъяснил мне историческое значение последнего съезда и чьих-то речей. Наконец, наглотавшись валерьянки, я отправилась на собеседование, шепча фамилии коммунистических лидеров стран – членов НАТО.
Райком располагался в бывшем особняке князей… кажется, Гагариных. Мраморные амуры целили в меня свои неопасные стрелы, хрустальные подвески люстр переливались и позванивали, устланная алым ковром лестница упиралась в пальмы, колыхавшие свои ветви над гипсовым черепом основателя первого в мире…
В приемной уже толпилось человек десять. Инженер, приглашенный возводить что-то грандиозное в Марокко, нервно делал пометки в блокноте. Два доцента – посланцы во временно дружественную Гану – судорожно листали «Партийную жизнь». Музыкальный квартет – глашатаи советской культуры в Монголии – легкомысленно щебетали у окна.
Снаряжаемые в командировки товарищи исчезали за массивными дверями, а когда появлялись вновь, по их пунцовым, как из сауны, лицам нельзя было догадаться, разрешено им распространять по миру искусство и научно-технический прогресс или нет. Наконец настал мой черед.
Тринадцать персон чинно восседали по правую сторону полированного стола, композиционно напоминая «Тайную вечерю». Я деликатно присела на краешек стула напротив.
– Тов… имеет приглашение из Франции посетить дядю, – начал второй секретарь райкома тов. Гусаков. – У кого есть вопросы к товарищу?
Из моего смятенного сознания вылетели все цифры, имена и названия стран и континентов.
– Кем вам приходится ваш дядя? – спросила рыхлая дама без шеи.
– Он мне приходится дядей, – твердо ответила я.
– Не уточните ли, в каком смысле?
– В том смысле, что он брат моей матери.
– Интересно, как же ваш дядя там очутился? – раздалось откуда-то сбоку.
– Его родители увезли ребенком, – с оттенком осуждения ответила я.
Двадцать шесть глаз укоризненно смотрели на меня.
– В каком возрасте? – строго спросил Гусаков.
– В трехлетием, – укоротила я дядин возраст на четыре года, надеясь смягчить малолетством преступность его поступка.
– И когда это произошло?
– В 1915-м… за два года до революции, – исказила я горькую правду.
– И зачем же к нему ехать, если вы его даже не знаете?
– Я его знаю, он приезжал в СССР.
– Тогда тем более зачем?
А ведь и впрямь, зачем? Ни одного вразумительного довода в голове.
– Мм… я хочу познакомиться с его семьей и… посмотреть Францию.
– Интересно получается, – ехидно ввернул старичок из совета пенсионеров. – Выходит, в своей стране вы всё посмотрели.
– Нет конечно… но, видите ли, здесь нет дяди.
– Вы уже бывали в капиталистической стране? – деловито осведомился некто худой и, по-видимому, в прошлом желтушный.
– Нет… еще нет. Первый раз собираюсь.
– Вот видите, – возликовал он, обнажив зубы цвета хаки. – Опыта поездок в капстрану у вас нет. Лучше начать с социалистических стран, ну, к примеру, с Болгарии.
– В принципе вы абсолютно правы, – почтительно согласилась я. – Но дядя мой живет во Франции… так уж случилось.
– В каком качестве он приезжал?
– В качестве кинорежиссера.
– А он знаменитый? – всколыхнулась дама без шеи.
– Достаточно известный. – И, спохватившись, уточнила: – И очень прогрессивный, почти коммунист.
– Скажите, пожалуйста, как интересно, – закудахтала она. – Может, он знает Ива Монтана?
Я уже собиралась сообщить ей, что он и Монтану приходится дядей, но товарищ Гусаков грозно зыркнул на даму.
– Семейная ситуация нам ясна. А достаточно ли вы знакомы с экономической и политической ситуацией во Франции?
– Мне кажется, да.
– Не забывайте, что будете встречаться с самыми разными людьми и по вашему поведению будут судить о советском народе в целом. Понимаете, какая на вас ответственность?
После этой тирады инквизиторы насупились, и я поняла, что сейчас-то и начнется настоящая художественная часть.
Каков партийный состав коалиционного правительства Франции?
Каково сравнительное производство стали и выработка электроэнергии в США, Англии, Франции и странах Бенилюкса?
За что Роже Гароди исключили из французской компартии?
Вопросы сыпалось горохом, как из прорвавшегося мешка. И я ощутила себя мухой, бьющейся об оконное стекло под ударами полотенца.
Рассказав о кознях марионеточных правительств Латинской Америки и вскрыв сущность военных операций «Клюв попугая» и «Рыболовный крючок», я поняла, что близка к инсульту. Перед глазами плыло что-то малиновое, уши заложило, как в самолете.
– Знаете ли вы, что Никсон лично посетил Шестой американский флот? – донеслось до меня, словно из-под земли. – Ваш комментарий?
«Прочь из нашего Средиземноморья!» – чуть было не взвыла я, но сдержалась и внятно изложила мнение тов. Громыко, почерпнутое мною из вчерашних «Известиях».
Наступила тишина. За окнами на набережной зажглись огни. Гусаков взглянул на часы и скороговоркой выпалил:
– Ну что, утвердим товарищу характеристику? (Через полчаса начинался хоккейный матч «Чехословакия – СССР».)
Комиссия проголосовала, и я, шатаясь, вышла на мраморную лестницу, чуть не свалившись в тропическую растительность.
Наутро разбухший скоросшиватель «Франция» был доставлен в ОВИР.
– Быстренько это вы справились, – осклабился Кабашкин. – Оперативно.
– Надеюсь, у вас мое дело тоже не залежится, – осмелела я.
Латунный таз Кабашкина выразил недоумение:
– Разве я решаю? Я всего лишь чиновник. Но вы пока готовьтесь, времени не теряйте.
Я его и не теряла. В холодильнике уже красовалась полукилограммовая банка черной икры, добытая в ресторане «Астория» в обмен на альбом Битлов у официанта Вовы.
– Если тебя не пустят, – плотоядно говорил Витя, – мы, надеюсь, съедим ее сами.
От его слов я холодела. А между тем телефон трещал от зари до заката. Друзья наперебой вызывались достать дефицитные сувениры. В дом лавиной хлынули оренбургские платки, вологодские кружева, подстаканники с эмалью, уральские самоцветы, грузинские плясуньи на металле, русские колхозницы из соломы, расписные деревянные ложки, а также несколько народных музыкальных инструментов, включая гусли.
Прошло три месяца. Выпал и растаял снег. ОВИР молчал, как Аскольдова могила. Я замирала при мысли, что парижские каштаны расцветут без меня и, собравшись с духом, позвонила Кабашкину.
– К сожалению, ответа пока нет, – пропел он в трубку бархатной виолончелью, – но как только, так сразу…
И вот наконец в почтовом ящике обнаружена открытка с предложением явиться. Накануне у мамы сошлись три пасьянса, а черная кошка, собравшаяся пересечь мне дорогу, передумала и шмыгнула в подворотню. Всё предвещало удачу.
Инструктор Кабашкин, снова являя чудеса галантности, предложил мне стул и пододвинул пепельницу.
– Должен вас информировать, – его латунный таз просиял, – что в поездке во Францию вам отказано. Ваши документы, – он ласково пошлепал скоросшиватель, – останутся у нас.
– То есть как? – выдохнула я из легких весь воздух.
– Таков порядок. Захотите подавать снова, придется оформляться сначала.
– Но почему мне отказано? – прошептала я, не чуя под собой стула.
– Ваш дядя сочтен недостаточно близким родством.