м на его литературный вечер:
– Подходит ко мне после выступления лысый немолодой чувак и говорит: «Иосиф, вы, конечно, меня не помните. Я – Толя Михайлов».
– Как же, говорю, я сразу вас узнал.
– Через тридцать лет? – удивляюсь я. – Каким образом? Ты же видел его один раз в жизни.
– По свитеру. Он был в нем на свадьбе. Так вот, Толя стал выдающимся физиком, живет в Праге, и мы замечательно провели время. Он меня поразил – пригласил в дорогой ресторан.
– Что в этом удивительного?
– А то, что теперь в ресторан всегда приглашаю я.
Итак, на свадьбе, в знакомой «горной» компании, я заметила несколько новых лиц. Народу было человек тридцать, а стульев – десять или двенадцать. Когда я пришла, все стулья, а также колени оккупировавших их были заняты. И даже на полу было уже не приткнуться. «Новое лицо», а именно рыжий вихрастый юноша в клетчатой рубахе и потертых вельветовых брюках, оказался единственным, чьи колени были еще свободны. Нет, он не уступил мне стул. Слегка прищурившись, он окинул меня оценивающим взглядом и сказал: «Мадам, зуб даю, мы встречались где-то раньше» – и, показав на свои колени, пригласил: «Прошу, если не брезгуете». Я уселась на колени к незнакомому человеку, и он тут же заерзал и забормотал мне в ухо: «Поехали с орехами по дальней дорожке, кочки, кочки вокруг и вдруг…» Слава Богу, я успела вскочить с его колен до слова «обрыв».
Оглядываясь, где бы пристроиться, я вынула из сумки сигарету, и молодой человек, молниеносно выхватив у кого-то из рук спичку, взлетел со стула и лихо зажег ее о свой зад.
Этот трюк всех восхитил, и к нему потянулось несколько рук со спичками: «Оська, еще! Зажги еще! Давай еще!» Гости тоже стали чиркать спички о свои брюки, но так эффектно ни у кого не получалось.
В тот вечер Бродский был в ударе: шутил, и, наверно, удачно. Народ хихикал. Я ни одной шутки не запомнила, но в память врезался его характерный жест: сострив, он смущался, делался пунцовым и хватался за подбородок. Это довольно частое сочетание – застенчивости и задиристости в равных количествах – было свойственно молодому Бродскому. А, возможно, распространенное мнение о его задиристости было и вовсе ошибочным. Была в нем, скорее, некая угловатость поведения.
Со свадьбы мы с ним вышли вместе. На подступах к белым ночам Ленинград в три часа утра тонул в светло-сиреневых сумерках. Мы не прошли и полквартала, как увидели свободное такси. Я его остановила:
– Давайте, Иосиф, я сперва отвезу вас, а потом поеду домой.
– А как может быть иначе? – удивился мой кавалер.
– А иначе может быть, что вы сперва отвезете меня.
– Мне бы это и в голову не пришло, – хмыкнул Бродский, залезая в машину.
…Наверное, взрослого Бродского я все же впервые увидела за два года до этой свадьбы, летом 1957 года. Это «наверное» вытекает из фразы «Зуб даю, я где-то вас раньше видел». Звучит как дешевое клише, но в данном случае это было сказано неспроста. И он, и я работали летом 1957-го в Пятом геологическом управлении на смежных планшетах. Он – на миллионной съемке на Белом море, я – на полумиллионной в Северной Карелии. Мы вполне могли столкнуться на собрании перед началом сезона, в бухгалтерии, на камералке или просто в коридоре.
Летом 1959 года, сразу после свадьбы, Галя Дозмарова начала работать в Дальневосточном геологическом управлении. Она отправилась на полевой сезон в Якутию и устроила Бродского в свою геологическую экспедицию.
Я не помню, чтобы в то время Иосиф жаловался на здоровье. Но то, что уже тогда сердце у него не в порядке, было известно. Перед отъездом в Якутию Галя Дозмарова предупредила об этом начальника экспедиции, и это не осталось без внимания: его щадили. В следующем, 1960 году Иосиф, по его выражению, «рванул» из экспедиции в Ленинград в середине сезона. Объяснения этому поступку разным людям давались различные. Мне он говорил, что его заели комары. Якову Гордину он изложил соображения более высокого порядка, включая суровый характер начальницы экспедиции.
Кстати, с легкой руки Дозмаровой в Якутии оказалось много ярких персонажей, в том числе рано погибший талантливый поэт Леня Аронзон. Ездили туда на полевой сезон и Ефим Славинский, и Владимир Швейгольц, и Гоша Шилинский. Перечисленные выше лица связаны с именем Бродского хотя бы потому, что четыре года спустя им была оказана честь упоминания в газете «Вечерний Ленинград» за 29 ноября 1963 года в качестве друзей и сподвижников Иосифа Бродского, именуемого в газете «окололитературным трутнем».
«…Кто же составлял и составляет окружение Бродского, кто поддерживает его своими 'ахами' и "охами"?…Марианна Волнянская, 1944 года рождения, ради богемной жизни оставившая в одиночестве мать-пенсионерку, которая глубоко переживает это; приятельница Волнянской – Нежданова, проповедница учения йогов и всякой мистики; Владимир Швейгольц, физиономию которого не раз можно было обозревать на сатирических плакатах, выпускаемых народными дружинами;…уголовник Анатолий Гейхман; бездельник Ефим Славинский, предпочитающий пару месяцев околачиваться в различных экспедициях, а остальное время вообще нигде не работать, вертеться около иностранцев. Среди ближайших друзей Бродского – жалкая окололитературная личность Владимир Герасимов и скупщик иностранного барахла Шилинский, более известный под именем Жоры.
Эта группка не только расточает Бродскому похвалы; но и пытается распространять образцы его творчества среди молодежи. Некий Леонид Аронзон перепечатывает их на своей пишущей машинке, а Григорий Ковалев и В.Широков, по кличке "Граф", подсовывает стишки желающим…»[1]
Начало пути
Много лет спустя, пытаясь определить основные вехи творчества Бродского, я спрашивала его: «Когда ты написал свое самое-самое первое стихотворение?» «Не помню», – отмахивался он. «А стихотворение-то само помнишь?» – «Вспомню – скажу».
Про «самое первое» стихотворение я так и не узнала. Но всерьез Бродский начал, по его словам, «баловаться стишками» с шестнадцати лет, случайно прочтя сборник Бориса Слуцкого. Потом в геологической экспедиции в Якутии он услышал стихи студента Горного института Владимира Британишского. Как-то в Нью-Йорке, в году, кажется, 1987-м, Бродский поразил меня своей памятью, прочтя наизусть отрывок из стихотворения Британишского «О природе», напечатанное в сборнике «Первая встреча» (Лениздат, 1957 год):
Пейзаж за окном неназойлив,
Не то что какой-нибудь юг:
Глаза тебе так намозолит,
Что за два часа устают.
Там блещет природа роскошная,
На первый взгляд – разукрашенная,
Со второго взгляда – раскушенная
И для третьего взгляда – скушная.
Она предлагает навязчиво,
Насильно тебя очаровывая,
Знакомство – не настоящее,
А двух- или трехвечеровое.
«Я подумал, что могу это изобразить получше», – сказал Иосиф.
Самое раннее опубликованное стихотворение Бродского датируется 1957 годом. Вот оно:
Прощай,
позабудь
и не обессудь.
А письма сожги,
как мост.
Да будет мужественным
твой путь,
да будет он прям
и прост.
А год спустя, в 1958-м, он уже прославился «Еврейским кладбищем около Ленинграда» и «Пилигримами».
И все же на вопросы «когда же ты все-таки понял, что поэзия – твое подлинное призвание» Бродский, в зависимости от настроения, отвечал по-разному: «А я и до сих пор не понимаю», или: «С прошлой субботы», или: «Сравнительно недавно».
Наиболее вразумительный ответ он дал Евгению Рейну. На его вопрос «что тебя подтолкнуло к стихам», Бродский ответил: «…Году в пятьдесят девятом… в Якутске, гуляя по этому страшному городу, я зашел в книжный магазин и в нем надыбал Баратынского – издание "Библиотеки поэта". Читать мне было нечего, и когда я нашел эту книжку и прочел ее, тут-то я всё понял, чем надо заниматься. По крайней мере я очень завелся, так что Евгений Абрамыч как бы во всем виноват».
Таким образом, можно считать, что именно Якутия 1959–1960 годов оказалась для Бродского «началом пути»…
У меня есть маленькая память об Иосифе «якутского» периода. За два дня до отъезда в эмиграцию он подарил нам с Витей свою фотографию, сделанную летом 1959 года на якутском аэродроме. Стоит, расставив ноги, руки в карманах, на фоне летного поля с взлетающим (а может и садящимся) самолетом. На обороте надпись: «Аэропорт, где больше мне не приземлиться. Не горюйте».
В последующие годы мне несколько раз удавалось нанять его в качестве «консультанта» в институт Ленги-проводхоз, в котором я работала гидрогеологом. Заработок консультанта был мизерный, но все же лучше, чем никакого. Помню нашу совместную работу над проектом «Состояние оросительно-осушительных каналов Северо-Западных регионов РСФСР».
Мы мотались по Ленинградской области, обследуя километры каналов на предмет устойчивости откосов. Состояние их было плачевным. Они обваливались, оплывали, осыпались, зарастали какой-то дрянью. Я их описывала, Бродский фотографировал довольно профессионально. К тому же Александр Иванович разрешил пользоваться его аппаратурой. Помню, что при защите отчета было отмечено «высокое качество фотографий, блестяще подтверждающих описательную часть проекта». У нас даже возникла шальная идея заработать копейку-другую, написав сценарий для научно-популярного фильма об устойчивости оросительных каналов. Бродский придумал эффектное название «Катастрофы не будет».
Имелось в виду, что обвалившиеся откосы никого под собой не погребут. Мы написали заявку, и друзья устроили нам встречу с директором «научпопа», то есть Студии научно-популярных фильмов. Он при нас пробежал глазами заявку и сказал: «Это может пойти при одном условии: расцветите сценарий находками». Мы обещали «расцветить» и раскланялись, но на другой день идея сценария завяла из-за чудовищной скуки тематики.