От этой новости Дэвид совсем растерялся. Он так и не вышел «в залу», но крутился у дверей, разглядывая своего жильца, когда другие официанты сновали туда-сюда. И, сделал, кстати, довольно любопытное наблюдение. Он сказал, что Бродский сразу же сделался центром внимания и все гости внимали каждому его слову, забыв про Гора Видала, в честь которого был устроен этот обед. На вопрос, не показалось ли это ему ввиду «психического» шока, Дэвид уверенно сказал: «Нет». Все сидели, развесив уши, будто каждое его слово было на вес золота.
Бродский снимал Дэвидову студию около двух лет. Бывал он в ней нерегулярно – то по пять-шесть часов ежедневно, то неделями не появлялся. Платил за квартиру неаккуратно – иногда вовремя, иногда – вперед, а иногда чек от него не приходил по два месяца. «Звонить и напоминать ему я стеснялся, – рассказывал Дэвид, – а ведь только этими чеками мы могли оплачивать свою бруклинскую квартиру».
Доставалось Дэвиду и от его бывших соседей. Они звонили ему с жалобами, что Бродский сделал копии ключей, раздал их своим знакомым, и в студии то и дело ночуют русские. Они прокурили всю лестницу и ни днем ни ночью не запирают входных дверей… «Живем, как на вулкане», – жаловался профессор Рональд Спалтер, живущий на первом этаже.
Слушая Дэвидовы рассказы о вечере с Бродским в доме знаменитой журналистки Тины Браун: «Все гости внимали каждому его слову, развесив уши, будто каждое его слово было на вес золота», я невольно вспомнила реакцию малограмотного Нулиного родственника дяди Гриши, почти загипнотизированного Иосифом в другой части света.
Маргарет
Еще о родственниках. Леди Маргарет Каган, или Мара, как называют ее родные и друзья, оказалась моей троюродной сестрой, но, несмотря на этот факт, я познакомилась с ней только незадолго до нашего отъезда в эмиграцию.
Моя бабушка по материнской линии, Берта Крамер (о которой я писала во второй главе), была одной из четырнадцати детей елгавского фабриканта Льва Крамера. Все ее братья, сестры и их семьи жили до 1917 года кто в Петербурге, кто в Москве, а кто в Латвии и Литве. У всех у них хватило сообразительности эмигрировать из России после Октябрьского переворота.
Вскоре все контакты с родственниками, оказавшимися на Западе, прекратились. Советские анкеты интересовались: «Имеются ли у вас родственники за границей», на что советские люди (если они не самоубийцы) отвечали «нет».
Но в конце шестидесятых контакты начали восстанавливаться. Сначала появился родной мамин брат Жорж, а затем нас разыскала парижская мамина кузина Эльфа Сиддонс. Она-то и рассказала нам о Маре. Но сперва о самой Эльфе.
Фамилию Сиддонс Эльфа приобрела благодаря одному из своих многочисленных браков. Она утверждала, что актриса Сара Сиддонс, увековеченная на портретах Гейнсборо и Рейнольдса, является ее родственницей по мужу, и только благодаря нестыковке во времени (их разделяло почти два века) великие художники не смогли увековечить ее, Эльфу.
И действительно, Эльфа Сиддонс даже в свои семьдесят два года была хороша собой: высокая, статная, с пристальным взглядом зеленоватых, холодных как льдинки глаз, крупным носом и капризно изогнутыми губами. Ее рассказы о молодости меня ошеломляли, особенно о военных годах в Касабланке. Уже в эмиграции, посмотрев великий фильм «Касабланка», я поняла, откуда моя вновь обретенная тетка черпала сюжеты. Впрочем, свое хладнокровие, проявленное, по ее рассказам, в Касабланке, она подтвердила и во время визита в Ленинград. На третий день проживания в гостинице «Астория» Эльфа обнаружила пропажу сумки со всеми документами, то есть паспортом, визой, обратным билетом в Париж и крупной суммой денег. Тут бы в самый раз забиться в истерике, а Эльфа дозвонилась до начальника ленинградской милиции, кажется, генерала Соловьева, и ласковым голосом пообещала рассказать об этом эпизоде своему другу детства Леониду Ильичу. По непроверенным данным, у генерала случился сердечный приступ. Что же касается Эльфиной сумки, то она была подкинута ей в номер со всеми документами и даже с деньгами, пока она гуляла по Эрмитажу, а потом обедала с нами.
Во время застольных бесед (она прекрасно говорила по-русски) Эльфа сделала подробный историко-географический обзор расселения наших неведомых родственников. Особенно сильное впечатление на нас с мамой произвел рассказ о Маре, дочери Жени Штром. После революции мамина кузина Женя с родителями уехала в Германию, и следы ее затерялись. А ее дочь (и моя троюродная сестра Мара) оказалась не просто Марой, а леди Маргарет, женой лорда Джозефа Кагана, владельца знаменитой британской текстильной фирмы «Ганнекс» в Хаддерсфилде в центре Англии.
Выяснилось также, что у Мары есть младший брат Александр (Алик), который живет в Москве.
– Как, вы не знаете Алика? – удивилась Эльфа.
– Первый раз слышим о его существовании, – ответили мы хором.
Эльфа полистала свою записную книжку и написала на листочке телефон Алика.
– Будете в Москве, повидайтесь с ним, – сказала Эльфа, – он очень симпатичный.
Наверно, эта характеристика меня не впечатлила, потому что бумажку с телефоном я потеряла.
Прошло несколько месяцев, наступил Новый год, и почтовый ящик наполнился ворохом поздравительных открыток. Среди них оказалась и весточка от незнакомого Алика Штромаса, брата незнакомой же леди Маргарет.
«С Новым годом, ленинградские родственники, – писал Алик, – наша общая тетка Эльфа Сиддонс из Парижа, приехав в Москву, рассказала, что познакомилась с вами и что вы очень симпатичные. Она дала мне ваш адрес и посоветовала вам написать. Желаю здоровья и счастья и надеюсь познакомиться с вами лично». Далее следовали адрес и телефон.
Я решила ответить ему в свободную минуту, но свободной минуты не оказалось. Лишь весной, накануне командировки в Москву, разбирая бумаги, я нашла его открытку с номером телефона и позвонила в день приезда в Москву. Разговор наш помню дословно.
– Здравствуйте, Алик. Говорит ваша ленинградская родственница.
– Разве у меня в Ленинграде есть родственники? – интеллигентный голос, приятный тембр.
– Я получила от вас новогоднюю открытку, спасибо Эльфе Сиддонс.
– Что-то припоминаю. Как вас зовут?
– Люда. Людмила Штерн. Я в Москве в командировке.
– Как вы выглядите и сколько вам лет?
– Думаю, что я моложе вас, и надеюсь, что выгляжу неплохо.
– Сгораю от любопытства, – засмеялся голос. – Записывайте адрес и, если свободны, приезжайте сегодня, в любое время. Я весь день дома.
Я вошла в его квартиру в Неопалимовском переулке в четыре часа пополудни, а вышла из нее в начале шестого утра. Мы проговорили без перерыва тринадцать часов.
Алик оказался плотным сероглазым блондином среднего роста, с приятными чертами лица, обезоруживающей улыбкой и заразительным смехом. Этого одного уже было достаточно, чтобы захотеть с ним подружиться. Впоследствии же оказалось, что Александрас Штромас – юрист, политолог, друг Галича, один из самых блестящих, образованных людей, которых мне довелось встретить в жизни. Я благодарна судьбе за то, что он оказался моим троюродным братом, и за то, что в течение последующих двадцати восьми лет, вплоть до самой его кончины 12 июня 1999 года, он оставался моим близким и дорогим другом.
Тогда, в первый день нашего знакомства, сидя, как было принято в те годы, на кухне, мы выпили бутылку водки, бутылку вина, закусили селедкой с картошкой, доели остаток грибного супа и всё остальное, что нашлось у Алика в холодильнике. Конечно, тринадцати часов недостаточно, чтобы рассказать друг другу свои биографии, но кое-что об Алике и его семье я узнала. Например, что его сестра леди Маргарет прислала ему вызов и он уже находится «в подаче», то есть ждет разрешения на выезд на ПМЖ в Англию.
В течение нескольких месяцев, прошедших со дня нашего знакомства до отъезда Алика в Англию, мы часто виделись. Он приезжал к нам в Ленинград, мы вместе ездили в Вильнюс, где жила его кузина по отцовской линии Ирена Вейсайте, с которой мы тоже очень сблизились. Впрочем, об Ирене – отдельный рассказ.
Итак, Алик укатил в Туманный Альбион, а месяца через два в Союз прилетела по делам своей фирмы «Ганнекс» сама леди Маргарет. Алик по телефону из Лондона предупредил нас о ее приезде, и мы всей семьей отправились в Москву ее встречать.
Самолет приземлился вовремя. Все пассажиры материализовались, покинули аэропорт Шереметьево и растворились в московском дожде. А Маргарет все не появлялась. Прошло часа полтора, наши нервы накалились от недобрых предчувствий.
Наверно, самолет успел улететь обратно в Лондон, когда из таможенного чрева появилась Маргарет. Наше родство не вызывало сомнений. Среднего роста, коротко стриженная брюнетка, в элегантном английском костюме, Маргарет могла бы быть моим двойником, будь я вдвое тоньше, обладай я элегантным английским костюмом и британской выдержкой.
– Всё в порядке. – Маргарет улыбалась с олимпийско-британским спокойствием. – Таможня очень тщательно рылась в моем чемодане… Хорошо, что я приехала только с одним.
– Что-нибудь изъяли?
– Конечно… Для того и рылись… Три экземпляра Библии, которые я везла в подарок друзьям.
…Во время ее недельного визита мы впервые всерьез заговорили об эмиграции из Советского Союза. Отъезд Алика подлил масла в огонь. Решиться было очень непросто. По советским понятиям, наша жизнь протекала вполне комфортабельно и была бы таковой в дальнейшем, если бы мы не болтали лишнего и не обменивались с друзьями самиздатской литературой. Но мы обменивались и болтали.
Делясь с Маргарет нашими сомнениями и страхами, мы повторяли:
– Знаем, что ехать надо. Но боимся, что мы там пропадем.
– Уж если вы здесь не пропали… – засмеялась Мара. – Я бы на вашем месте не волновалась.
Наша дружба с Марой длилась тридцать пять лет. Рассказы о ее жизни оставили глубочайший след в моей душе. Наши бабки: моя – Берта Львовна и ее – София Львовна были родными сестрами.