Друзья посоветовали мне вдумчивого итальянского психиатра по имени Джованни Ломбарди. Я записалась на прием в три часа и без пяти три вошла в его офис.
– Доктор примет вас через две минуты, – ласково улыбнулась секретарша.
Доктор принял меня через час. Черная бородка клинышком, томные с поволокой глаза, вкрадчивые кошачьи движения, многозначительное пожатие мягкой руки.
– Что вас беспокоит? – дивным баритоном спросил он.
– Всё, – сказала я, и к горлу подкатил ком. – Во-первых, часто болит голова.
– Подумайте, и у меня тоже, – сказал он и потер пальцами виски.
– Раздражительность, отвращение к семье и друзьям.
– А как насчет «О боже, я старею»?
Я кивнула, сраженная его проницательностью.
– Что-нибудь еще?
– Впустую потраченное время. – Я надеялась, он поймет намек.
– Звучит так грустно. – Сицилийские глаза доктора Ломбарди увлажнились. – Расскажите о первых двух годах вашей жизни. Как складывались ваши отношения с матерью?
– Так себе. Она творческая личность. Вечно то в театре, то в Доме кино. Просмотры, репетиции, спектакли. Я видела-то ее не каждый день. Меня растила няня.
– Понятно. У вас развился комплекс ожидания. А как вы переносите ожидание автобуса или метро?
– Никак. Хватаю такси.
– А очереди? Скажем, в кассу супермаркета или в кино?
– Очереди были главной причиной моей эмиграции из Советского Союза.
– Синдром Клаустенберга, – оживился доктор. – Будем лечить. Приходите через неделю. Уверен, что смогу вам помочь.
В следующий раз Джованни Ломбарди принял меня на полтора часа позже назначенного времени. Когда я входила в кабинет, у меня тряслись руки.
– Что вас беспокоит? – поводя очами, спросил он.
– Синдром Клаустенберга! – рявкнула я.
– Синдром Клаустенберга сопровождается потерей памяти. Жаловались ли вы в прошлый раз на потерю памяти?
Доктор углубился в историю болезни, а в моем мозгу отстукивали минуты на счетчике моей запаркованной машины. Наконец оплаченное время истекло – пятьдесят долларов штрафа обеспечено. Не надеясь на мгновенное излечение синдрома, я деликатным покашливанием привлекла его внимание:
– Доктор, извините, но лимит моего времени исчерпан.
– Сейчас дам рецепт. Принимайте таблетки и приходите через неделю.
Провожая меня до дверей кабинета, доктор Ломбарди на секунду дольше, чем следовало, задержал мою руку в своей мягкой ладони.
– Скажите, о чем вы мечтаете? Что бы вам хотелось в жизни делать?
– Н – не знаю, право… Может быть, писать рассказы.
– Прекрасная мысль, – оживился он. – И очень позитивная. Немедленно начинайте, не откладывайте.
Я отправилась в аптеку, купила таблетки и приступила к курсу лечения. Через неделю наметились некие улучшения:
1. Я написала рассказ, и семья его похвалила.
2. Во время мытья посуды я спела арию Риголетто.
3. В ответ на мамины слова «Надень пальто, сегодня холодно» не залаяла хрипло, а вежливо ответила: «Лично мне, мамуля, тепло».
4. При виде валяющихся на полу мужниных носков не разразилась рыданиями, а молча бросила их в корзину для грязного белья.
Похоже, доктор Ломбарди мне помогает, решила я, намереваясь продолжать лечение. Но, проторчав в ожидании следующего приема сорок пять минут, я сорвалась, нагрубила невинной секретарше и навек покинула Джованни Ломбарди. Так и живу с синдромом Клаустенберга.
Риелтор с человеческим лицом
Среди эмигрантов третьей волны, то есть приехавших в Америку в конце семидесятых, мы были в числе немногих, кто восемь лет спустя после приезда не обзавелся недвижимой собственностью.
Во-первых, у нас не было денег. Во-вторых… Впрочем, достаточно того, что и во-первых. Нам с Витей никогда не удавалось работать одновременно. Иначе говоря, то его увольняли, то меня выгоняли. Сперва, после года работы, начальник компьютерного центра, кстати, тоже русский эмигрант, заподозрил Витю в желании занять его место и выгнал его. Витя нашел другую работу, но моя контора потеряла большой проект – изыскания под строительство атомной электростанции (экологи постарались), и всю нашу геологическую группу уволили за ненадобностью.
Знак свыше, решила я, – с геологией покончено.
Когда мы подсчитывали наши ресурсы, то выяснялось, что, купив дом, мы обречены до конца жизни питаться баночными супами и лишь в дни национальных праздников позволять себе кутеж в «Макдоналдсе».
Поселились мы в Бруклайне, районе Бостона, в просторной квартире, которую снимали всего за 280 долларов в месяц. О, слава канувшему в лету социалистическому «рент-контролю», не позволяющему хозяевам самовольно повышать цены в соответствии с состоянием рынка!
Конечно, с потолка сыпалась штукатурка и раковины были покрыты паутиной трещин. Оконные рамы расшатались, и в них задувал океанский ветер. Но кто в здравом уме ремонтирует съемную, то есть чужую собственность?
Казалось бы, живи и радуйся! Наслаждайся свободой слова, печати, религий и собраний. Но нет. Отсутствие собственного жилья язвило душу и подтачивало здоровье. Можно ли быть счастливым, если друзья строят в подвалах бары, сауны и спортивные сооружения? Можно ли не впасть в депрессию, если те, с которыми на родине ты вкалывал за гроши в одной и той же проектной шараге, разводят в собственном саду павлинов и фазанов, держат в стойлах арабских скакунов, а в гаражах «бентли» и «бу-гатти»? Можно ли вообще заснуть, если твой бывший подчиненный соорудил на своем участке копию версальских фонтанов? Заснуть нельзя. Мы и не спали. Каждую весну нас охватывала домовая лихорадка. По воскресеньям, чуть свет, я бежала за газетой, с религиозным рвением изучала раздел «Недвижимая собственность» и подчеркивала соблазнительные объявления. Например:
«…Очаровательное ранчо. 2 спальни, 2 ванные, современная кухня, веранда, гараж, оборудованный подвал. Всего $ 275 000».
Такое скромное описание привлекало моего мужа, хотя ни 275-ти, ни 175 тысяч у нас не было. И при наших зарплатах банки в долг столько бы не дали. Но меня больше волновали другие объявления:
«Для тех, кто обладает первоклассным вкусом! Для тех, кто ненавидит компромиссы! Викторианская жемчужина! 6 спален, 6 ванных, палисандровая лестница с уникальной резьбой. Мраморные камины, библиотека, оранжерея, бильярдная, квартира для прислуги, теннисный корт. Зайдите в наш дом, и вам не захочется из него выйти. Всего $ 2 500 000».
Вот это написано для меня и обо мне. Это я обладаю первоклассным вкусом! Это я ненавижу компромиссы! И я звонила, и заходила, и мне не хотелось оттуда выходить…
Мы познакомились с дюжиной риелторов. Они показывали нам ветхие лачуги, строгие колониальные дома, викторианские поместья, дворцы, хижины и студии размером с собачью конуру. Время от времени мы делали offer, то есть предложение купить. Иногда их даже принимали. Тогда, проведя в сомнениях и страхе бессонную ночь, мы звонили риелтору и отказывались. Иногда мы даже проходили инженерную инспекцию и отказывались после нее. Иногда нам депозит возвращали, но чаще он пропадал.
– Беда в том, что наши запросы находятся в остром противоречии с нашим карманом, – говорил Витя Штерн.
– Ты абсолютно неправ, – возражала я. – Существует теория, что заработать на роскошную жизнь невозможно. Нужно просто начать роскошно жить и, крутясь как волчок, отдавать долги. Вспомни, как мы купили «жигули».
Это было много лет назад в Ленинграде. Проходя мимо Апраксина Двора, я увидела длинный хвост и поинтересовалась, «за чем стоим». Оказалось, стоим, чтобы записаться на «жигули». Не имея ни гроша за душой, я выстояла очередь и записалась. Принесла домой нацарапанный на клочке бумаги порядковый номер и подарила его Вите на день рождения…
Шли годы… И вот однажды я вынула из почтового ящика открытку, приглашающую нас в Апраксин Двор за «жигулями». На нервной почве у нас обоих поднялась температура. Стала обзванивать родственников и друзей.
– Выручайте. У нас подошла очередь на машину, а денег нет…
– Какое совпадение! У нас их тоже нет, – отвечали родственники и друзья. – Но положение наше несравненно хуже, потому что у нас даже нет очереди на машину.
Мы почти расстались с надеждой, но внезапно прорезался мой сокурсник, скрывшийся после окончания института среди камчатских вулканов. И вот, десять лет спустя, он снова в Ленинграде, – возмужавший, независимый, богатый и жаждущий интеллектуального общения.
– Слушай, что случилось с народом? – обиженно гудел он в трубку. – Никто во мне человека не видит, а только мешок с капустой. Кому ни позвонишь, все просят денег в долг. Надеюсь, вам не нужны башли?
– Ты нам послан Богом! У нас подошла очередь на «жигули».
– Сколько вам надо?
– 5200 рэ.
– Сколько стоит тачка?
– 5500.
– А 300 у вас откуда?
Мы были знамениты отсутствием сбережений. Деньги он привез в двух портфелях. В те годы советские граждане не оперировали кредитными карточками и чековыми книжками.
Взяли мы с Витей по портфелю, сели в автобус № 3 у Дома культуры работников связи и поехали в Апраксин Двор за «жигулями». По дороге размечтались… Летом поедем в Палангу… А, может, лучше в Карпаты? А оттуда махнем в Одессу.
«Садовая. Универмаги Гостиный и Апраксин Дворы, – отчеканил водитель. – Следующая остановка Литейный проспект».
Мы выскочили, дверь захлопнулась, автобус сорвался с места, портфели с деньгами остались внутри. Как Витя мчался за автобусом, как шарахались от него прохожие, как визжали тормоза, гудели машины и свистели милиционеры, – это тема для другого рассказа. Но автобус с деньгами он догнал.
Мы купили «жигули» цвета кофе с молоком, объездили Прибалтику и Западную Украину, побывали в Одессе и расплатились с долгами всего через два года. Так почему же мы сами не могли накопить денег даже на одно колесо?
Однако довольно воспоминаний. За годы «домовой» охоты я стала знатоком недвижимости. Научилась различать время постройки домов и архитектурные стили. Разобралась в дефектах крыш и фундаментов и освоила образ жизни древесных жуков и термитов. Я познакомилась с бостонскими банкирами, пожарными и адвокатами… А недвижимостью мы все еще не обзавелись.