Я выспалась, купила в магазине duty free пять блоков «Marlboro» и три бутылки виски «Johnnie Walker Black lable» и вовремя явилась на посадку в самолет. Мы вылетели с трехчасовым опозданием, но в остальном полет прошел без приключений.
Опять в Москве
Солдатик в будке паспортного контроля, улыбнувшись, шлепнул печать на мою визу и сказал «плиз».
Среди вываливающихся из жерла чемоданов и мешков я одной из первых выловила свои невредимые тюки. Я чуть было не замурлыкала «Мне декабрь кажется маем», но, столкнувшись взглядом с таможенником, почувствовала легкий озноб.
– Откройте багаж и поставьте на прилавок.
Подошла тучная дама и велела вынуть всё, включая колготки и зубную щетку. Ловким движением она выбрала из гигантской кучи десять экземпляров моей книжки, опубликованной в Нью-Йорке на русском языке, несколько номеров эмигрантской газеты «Новое русское слово», три экземпляра журнала «Word», посвященного присуждению Иосифу Бродскому Нобелевской премии, а также рукопись, которую я собиралась предложить одному московскому издательству.
– Сейчас составим протокол и дадим вам квитанцию о задержании литературы, – объявила суровая дама.
– Почему?
– Нуждается в проверке. Посмотрим, почитаем. Позвоните через неделю нашему референту. Он вам скажет, что можно, а чего нельзя. А что нельзя, получите на обратном пути.
– Я через десять дней улетаю домой, мне всё это надо здесь и сейчас.
– Мало ли кому чего надо. Вот квитанция, а вот телефон референта. И укладывайте обратно свои вещи, мне некогда вступать с вами в дискуссию.
– Я не везу ничего запрещенного, ни порнографию, ни подрывных листовок.
– Мы пока что живем по нашим законам, – отчеканила дама. – Если они вам не нравятся, не приезжайте.
Я кое-как распихала свои шмотки в похудевшие баулы, сунула квитанцию в карман и в отвратительном настроении вошла в Советский Союз.
Согласно статусу, меня должен был встречать представитель «Интуриста», извещенный, что я опаздываю на сутки. Никакого представителя не было, но зато была моя подруга Лиля, которой я успела позвонить из аэропорта Кеннеди. Она прибыла со своим приятелем Юрой на красном «москвиче». После ахов-охов и объятий Лиля сказала:
– Юра взял бюллетень в своей шараге, и за десять рублей в час будет твоим шофером и телохранителем.
Четвертого февраля 1990 года, в день моего прилета, в Москве плюсовая температура. На дорогах бурые кучи подтаявшего снега и глубокие лужи. Из-под колес вздымаются фонтаны грязи. В трех кварталах от отеля «Интурист», куда лежал наш путь, раздались свистки. Машину остановили милиционеры.
– Дальше ехать нельзя, поворачивайте назад.
– Мы в гостиницу.
– Улицы заблокированы, на Манежной митинг.
– Как нам добраться?
– Как-как? Пешком.
– Но нам не дотащить чемоданы.
– Оставьте здесь, – загоготали менты в восторге от своего остроумия.
Снесенный теперь отель «Интурист», соседствовавший с еще более знаменитым «Националем», когда-то представлялся мне символом таинственной и недоступной западной жизни. И вот я подхожу к этому сказочному заведению в промокших сапогах, со своими замызганными грязью баулами, с подругой Лилей и телохранителем Юрой. Подхожу полноправным гостем, которого ожидает номер за сто пятьдесят долларов в сутки.
За регистрационной стойкой дежурная барышня подтверждает:
– Да, броня на вас пришла, заполняйте листок… Нет, подождите… – Она роется в бумагах, перелистывает страницы какой-то бухгалтерской книги и, наконец, поднимает на меня лиловые глаза:
– Не знаю, что делать, есть проблема.
– Какая же?
– У вас заплачено больше, чем за первый класс.
– Ну и прекрасно, дайте сдачу.
– Нет, деньги мы не возвращаем… Зоя Петровна!
Подплыла Зоя Петровна, грудастая дама с камеей на кружевной блузке и тяжелыми кольцами на пухлых пальцах.
– Вот у них заплачено больше, чем за первый класс.
– Дай им люкс, Леночка, есть свободный?
– А за люкс недоплачено.
– Дайте мне люкс, пожалуйста, а когда люксовые деньги кончатся, я выпишусь из гостиницы.
– Но в телексе сказано, что у вас первый класс. Мы не можем самовольно дать люкс. Завтра в два часа придет референт, она и решит, что с вами делать.
– А пока расположиться в вестибюле?
Барышня поджала губы.
– Можете переночевать в первом классе, четырнадцатый этаж, вот ключ.
Мой номер первого класса оказался пеналом с «суворовской» походной кроватью, черно-белым телевизором и ванной с одним вафельным полотенцем и рулоном сиреневой туалетной бумаги, пригодной для чистки бронзовых и мельхиоровых изделий. Мыла не наблюдалось, как и лампочки Ильича в настольной лампе.
«Тряхнуть, что ли, стариной», – я вытащила из чемодана пару колготок, губную помаду и снова поехала вниз.
Не такая уж я цаца, и не так уж меня – бывшего полевого геолога – оскорбил этот номер. Меня возмутило, что за него дерут сто пятьдесят баксов в сутки. Вручив дежурной девице помаду и колготки, я тут же, минуя завтрашнего референта, получила ключи от люкса на том же этаже.
Дверь моего номера была открыта настежь. В коридоре, у входа, тихо переговаривались несколько молодых людей в отлично сшитых костюмах. Так в Штатах выглядят охранники конгрессменов и сотрудники похоронных бюро. Мне стало не по себе: а вдруг увижу в номере гроб с покойником? Но за столом сидел еще один отлично сшитый костюм и записывал что-то на листе бумаги.
– Извините, вероятно, я попала не туда, – попятилась я.
– Туда, туда! – хором ответили молодые люди. – Нас из-за вас выселяют, стране нужна валюта. Проходите, располагайтесь. Мы выметемся через несколько минут.
– Сергей Николаевич Привалов, – представился сидящий в номере костюм, протягивая мне руку, – кооператив «Славянка». Приятно познакомиться.
– Мне как-то неловко вторгаться в занятый номер, – заблеяла я. – Лучше я похлопочу, чтобы мне дали другой.
– В этом бардаке ничего не добьетесь, – твердо сказал Сергей Николаевич. – Нечего и ноги бить. Но у нас к вам будет маленькая просьба. Он протянул мне исписанный лист. – Вам, то есть нам, «Славянке», будут звонить по телефону наши иногородние служащие. Передайте им эту информацию, пожалуйста: «Если будут спрашивать С.Н.Привалова, его номер 284—3373 с девяти до пяти и 288—7654 с шести до одиннадцати. Звонить Лиле Петровой по телефону 291—1405, Никифоров в Симферополе до пятницы, Константин Иванович сказал, что ЖТС больше не надо».
– Извините, но я не буду сидеть весь день около телефона. Как быть?
– Не дозвонятся, и черт с ними, – беспечно ответил С.Н.Привалов.
– Чем занимается кооператив «Славянка»? – спросила я, готовясь немедленно приступить к журналистской деятельности.
– Строим, – неопределенно развел руками С.Н.Привалов, – санатории, коттеджи, – он хихикнул, – дворцы и хижины. В общем, всякую всячину.
Забегая вперед, хочу сказать, что моя жизнь в Москве была тесно связана с кооперативом «Славянка». Телефон трезвонил как оглашенный с момента, когда я входила в свой люкс, до момента, когда я, заткнув уши, с воем из него вылетала. На третий день я сообщила всем звонящим абонентам, что руководство «Славянки» отравилось маринованными грибами в «Славянском базаре» и находится в институте Склифосовского. Лишь после этого я обрела некоторый покой.
Что больше всего поразило меня в день приезда? Пустынная, тихая Тверская, тогда еще улица Горького, на которую я вышла, попрощавшись с кооперативом «Славянка». Движение перекрыто, ни троллейбусов, ни машин.
А за углом? За углом на Манежной площади бурлила и гудела возрождающаяся Россия. Десятки тысяч людей собрались на митинг. Море голов, возбужденные лица, горящие глаза. Несметное количество милиции. Оратор говорит о партийной коррупции. Я далеко от него и плохо слышу слова, но лозунги и призывы на плакатах производят оглушительное впечатление.
Я эмигрировала в разгар застойного периода, когда железная рука советской власти и партии казалась вечной и непоколебимой, когда ничто не предвещало рассвета.
Конечно, подспудные перемены происходили, перестройка официально началась в 1985 году, но для тех, кто оставался в Союзе, эти перемены были постепенными. Для тех же, кто эмигрировал, встреча с Родиной 1990 года оказалась настоящим шоком.
Старые порядки и законы переплетались с ростками нового уродливо и вместе с тем обнадеживающе. Еще впереди будет путч, развал Союза, расстрел парламента, две чеченские войны, вставание с колен, война с Грузией и Украиной, но в 1990 году всего этого немыслимо было ни представить, ни предсказать.
Наутро после приезда мы с Лилей и Юрой обсуждали план моей работы в Москве. Первым делом я хотела ехать в Шереметьево выколачивать свои книжки.
– Только не улыбайся ты им, ради Бога, – учила меня Лиля. – Разъярись! Помни, что ты свободная гражданка свободной страны. А мы создадим вокруг тебя возмущенную толпу.
И мы двинули в аэропорт. Изобразить возмущенную толпу не удалось, потому что моих спутников не пропустили не только в таможенную канцелярию, но даже в багажный зал. Велели ждать снаружи.
Приехав, я приказала себе не мандражить и чеканным шагом направилась в комнату 37. Постучалась, открыла дверь и на мгновенье испытала острый укол счастья. На двух черных дерматиновых диванах сидели таможенники, читали вслух мою книжку «По месту жительства» и хихикали. Одна тетка, вытирая глаза, простонала: «Ой, не могу». Усилием воли я заставила себя посуроветь…
– Вчера на таможенном досмотре незаконно конфисковали мои книги, и я прошу, чтобы их мне вернули.
– Почему незаконно? И почему конфисковали? – мирно поинтересовался старший. – Взяли на проверку. Что можно, вернем.
– Всё, что я привезла, – можно! Месяц назад я была на приеме в советском посольстве в Вашингтоне, и ваш посол Дубинин заявил, что в СССР гласность и перестройка. Кому верить?
– Не дергайте глазом! Нам нужно время для ознакомления.