– Пока не знаю.
– Тогда на это претендую я. Постараюсь не напиться и произвести впечатление приличного человека.
Мы вышли от Ефимовых около двух часов ночи. Было холодно и ветрено, моросил дождь. Автобусы и троллейбусы уехали на покой, такси в поле зрения не попадались.
Довлатов поднял воротник и глубоко засунул руки в карманы. Мы молча пересекли Загородный проспект и углубились в улицу Рубинштейна.
– Оцените мое джентльменство, – сказал Довлатов, показывая на дом 23, – я здесь живу, мог бы через пять минут лежать в постели.
– Кто вас просил меня провожать? Вы сами навязались…
Я была готова ускорить шаг, запретив ему следовать за мной, но в этот момент рядом затормозило такси. Мы погрузились, и я назвала адрес. Всю дорогу молчали, и, только когда въехали на Исаакиевскую площадь, Довлатов заговорил:
– Скажите, Люда, возле вашего дома есть лужа?
– Не помню. А зачем вам лужа?
– Нужна как воздух. Представьте. Если есть лужа, я выскакиваю из машины, небрежно скидываю в эту лужу пальто, подаю вам руку, и вы прямо из машины ступаете по нему, как по ковру. Помните, в «Бесприданнице»? Этот жест действует безотказно. Проверял сотни раз.
У моего подъезда лужи не оказалось. Сережа расплатился с таксистом, и мы очутились в абсолютно безлюдном переулке Пирогова. Невзрачный наш переулок таит один секрет, а именно, он – тупик и упирается в стену задних строений Юсуповского дворца. (Тогда он был Дом учителя.) В стене есть едва заметная дверь, открыв которую, можно оказаться в закрытом с улицы дворцовом саду. Мы вошли в сад, сели на мокрую скамейку и закурили. В своем пальто на искусственном белом горностае Довлатов, наверное, чувствовал себя вполне уютно, у меня же зуб на зуб не попадал. Желая продемонстрировать Довлатову, что сфера моих интересов не ограничивается глиной, я заговорила о поэзии, шпаря наизусть Блока, Гумилева и Мандельштама. Боже, какая была память! Сережа вежливо молчал, но, как только я закрыла рот, он занял площадку и пересказал неизвестный мне роман Стивена Крейна «Голубой отель». Счет сравнялся, 1:1.
Моя мама в то время работала на студии научно-популярных фильмов, и у меня был доступ в Дом кино, где показывали западные фильмы, недоступные для простого советского зрителя. И я двинула вперед тяжелую артиллерию, изложив содержание фильма Бюнюэля «Виридиана».
Мне показалось, что Довлатов сражен, но я его недооценила.
– Как вы относитесь к Фолкнеру? – спросил он сурово.
– Вероятно, также как и вы, – пробормотала я, надеясь избежать подробностей. Я до конца не одолела ни одного его романа. Убивали эти сложноподчиненные предложения длиной в пол страницы. Моим кумиром в те годы все еще оставался Хемингуэй.
И тут Сергей, не переводя дыхания, рассказал две байки. Одну – как и почему Фолкнер стал писателем. Оказывается, из зависти к Шервуду Андерсону, тогдашнему довлатовскому кумиру, и другую, совсем уж фантастическую, – о музыкальном дуэте Фолкнера и Эйнштейна, который якобы ездил из Принстона через всю страну к Фолкнеру в гости – сыграть на скрипке сонату Моцарта. Я уверена, что обе истории были плодом неуемной фантазии Сергея, – ни слова правды, но масса обаяния.
Теперь настала моя очередь забивать гол в довлатовские ворота. Но от холода и сырости я дрожала мелкой дрожью. Мы встали со скамейки и молча вышли из сада. Когда добрели до моего подъезда, было пять часов утра.
– Не уходите, – сказал Довлатов. – Давайте поедем в гости и вместе проведем остаток вечера. Я только должен сделать несколько звонков.
И он стал оглядываться в поисках телефона-автомата.
– Нет-нет, Сергей, какие могут быть гости? Уже утро.
– Когда я хочу проводить время с друзьями, время суток не имеет значения, – помрачнел Довлатов. – Вы едете со мной или нет?
– Никуда я больше не еду. Сегодняшний вечер кончился без остатка.
– В таком случае, добрых снов! – Он развернулся и пошел прочь, огромный, как Петр Первый. Кстати, он где-то пробовался на роль Петра.
И тут я, как говорится, облажалась. Вместо того чтобы, «не сказав ни единого слова», гордо войти в подъезд, я спросила: «Сережа, у вас есть клочок бумажки записать мой телефон?»
Довлатов остановился и смерил меня тяжелым взглядом:
– Зачем мне, скажите на милость, ваш телефон?
– И правда, зачем? – Я умудрилась рассмеяться с клокочущей яростью в душе: смотрите, какая цаца! Зачем мне ваш телефон! Конечно, блестящий рассказчик, к тому же красавец. Но самомнение! Но гонор! Ну, Довлатов, погоди! Если еще когда-нибудь тебя увижу, не узнаю, не замечу…
Наутро я позвонила Ефимовым поблагодарить за вчерашний бал.
– Вечерок на редкость удался, Мариша, – пела я в трубку. – Еда была отменная, никто не напился, не поругался. Я замечательно провела время.
– Как тебе понравился Довлатов?
– Кто-кто?
– Люд он, не притворяйся. Он только что звонил, рассказал, что вы гуляли до пяти утра, что он распушил павлиний хвост и тебя очаровал. Признался, что исчерпал все свои знания по американской литературе. Спрашивал про твою семью и обрадовался, что твою дочь зовут Катя, потому что его дочка – тоже Катя. И еще сказал, что хотел вернуться к нам с тобой доесть, допить и договорить, но ты отказалась. Жаловался на твой несговорчивый характер и попросил твой телефон. Я, конечно, дала… Надеюсь, ты не возражаешь?
На этом можно было бы закончить рассказ о вечере нашего знакомства. Но Довлатов в рассказе «Хочу быть сильным» описал эту историю иначе. В нем похожая на меня героиня фигурирует под именем Фриды Штейн. Вот отрывок:
«…Познакомили меня с развитой девицей Фридой Штейн.
Мы провели два часа в ресторане. Играла музыка. Фрида читала меню, как Тору, – справа налево. Мы заказали блинчики и кофе.
Фрида сказала:
– Все мы – люди определенного круга.
Я кивнул.
– Надеюсь, и вы – человек определенного круга?
– Да, – сказал я.
– Какого именно?
– Четвертого, – говорю, – если вы подразумеваете круги ада.
– Браво! – сказала девушка.
Я тотчас же заказал шампанское.
– О чем мы будем говорить? – спросила Фрида. – О Джойсе? О Гитлере? О Пшибышевском? О черных терьерах? О структурной лингвистике? О неофрейдизме? О Диззи Гиллеспи? А может быть, о Ясперсе или о Кафке?
– О Кафке, – сказал я.
– Я знаю, – сказала Фрида, – что вы пишете новеллы. Могу я их прочесть? Они у вас при себе?
– При себе, – говорю, – у меня лишь те, которых еще нет.
– Браво! – сказала Фрида.
Я заказал еще шампанского…
Ночью мы стояли в чистом подъезде. Я хотел было поцеловать Фриду. Точнее говоря, заметно пошатнулся в ее сторону.
– Браво! – сказала Фрида Штейн. – Вы напились как свинья!
С тех пор она мне не звонила…»
Итак, два рассказа. Первый написан сентиментальной женской рукой. Второй набросан ироничными скупыми штрихами. Но оба об одном и том же, и оба – правда.
…Довлатов вынырнул из небытия через месяц после нашей первой встречи. Он позвонил и пригласил нас с Витей на свой первый литературный вечер в Доме писателей. Чтение происходило в небольшом, битком набитом помещении на первом этаже. В парадных гостиных наверху праздновали день рождения Генриха Гейне.
Довлатов открыл папку и перевернул несколько страниц. Я сидела в первом ряду и заметила, как сильно дрожат у него руки.
– Я прочту вам несколько рассказов из моего армейского прошлого, – начал Довлатов хриплым от волнения голосом, – я три года служил на Севере, в Потьме… Впрочем, зачем я объясняю…
Не помню всего, что он читал. Осталось общее впечатление строгой, прозрачной прозы, без базарного шика и жульнических метафор. Один рассказ – «Чирков и Берендеев» – до сих пор знаю почти наизусть. Он был такой смешной, что Сережин голос тонул в шквале смеха. Некоторые фразы из этого рассказа стали крылатыми в нашей среде.
Отвлекаясь от Сережиного вечера… Через месяц рассказ «Чирков и Берендеев» был отмечен в доносе, направленном в ЦК ВЛКСМ. В частности там говорилось: «Чем художественнее талант идейного противника, тем он опаснее. Таков Сергей Довлатов… То, как рассказал Сергей Довлатов об одной встрече бывалого полковника со своим племянником, не является сатирой. Это – акт обвинения. Полковник – пьяница, племянник – бездельник и рвач. Эти двое русских напиваются, вылезают из окна подышать свежим воздухом и летят. Затем у них возникает по смыслу такой разговор: " Ты к евреям как относишься?" – задает анекдотический и глупый вопрос один. Полковник отвечает: "Тут нам в МТС прислали новенького. Думали – еврей, но оказался пьющим человеком!.."»
В конце вечера его окружили в коридоре тесным кольцом. Сергей возвышался над всеми растерянный и смущенный. Ни следа надменности и высокомерия. Я тоже пробилась к нему и спросила:
– Вы могли бы дать мне почитать другие рассказы?
– Да, да, конечно.
Он ринулся в зал, опрокинув на ходу стоящий в проходе стул, и через минуту появился со своей папкой.
– Вот, пожалуйста. Если понравятся, звоните в любое время дня и ночи, если не понравятся, – не звоните никогда. И не потеряйте, и не порвите.
– Буду обращаться с исключительной осторожностью.
«Обращаться с исключительной осторожностью» – цитата из популярной тогда книжки «Физики шутят». В переводе на обычный язык это означало, что дорогой и хрупкий измерительный прибор не уронят на пол и не разобьют вдребезги. Довлатов этой книжки не читал и насупился:
– Что-нибудь не так?
– Буду беречь как зеницу ока.
– Когда вам позвонить?
– Скажем, через неделю.
– Я позвоню вам завтра.
– Боюсь, я не успею до завтра всё прочесть.
– Постарайтесь. Мне очень важно ваше мнение.
– Тоже нашли себе Белинского. Какое значение может иметь мое мнение!
– Огромное. Я хочу, чтобы вы знали: кроме литературы, я больше ни на что не годен – ни на политические выступления, ни на любовь, ни на дружбу. От меня ушла одна жена и, наверно, скоро уйдет другая. И правильно сделает. Я требую постоянного внимания и утешения, но ничего не даю взамен. Ваше мнение очень для меня важно, потому что я испытываю к вам доверие. Вы так смеялись, когда я читал. Но упаси вас Бог довериться мне. Я – ненадежен и труслив. К тому же пьющий.