– Судя по длинной шее, это мог бы быть Модильяни.
– Молодец, небезнадежна, – засмеялся Ладо и рассказал историю из своей парижской молодости.
Шесть лет, с 1919 по 1925 год, он жил в Париже и познакомился со многими художниками, считавшими Париж мировым центром искусств. Ладо общался с Пикассо,
Ларионовым и Гончаровой, с Морисом Утрилло и многими другими, а с Амедео Модильяни очень подружился. Как-то они с Амедео сидели в их любимом кафе, попивая вино. Вошла девушка, села за столик недалеко от них и заказала аперитив. Модильяни положил на нее глаз. Но как познакомиться? Он достал из портфеля карандаш и блокнот, вырвал из него лист, нарисовал девушку, подписал рисунок и попросил официанта отнести его ей в подарок. Мельком взглянув на рисунок, она сделала брезгливый жест и смахнула рисунок со стола, вместе со стаканом аперитива, который разбился вдребезги. Девушка тотчас расплатилась с официантом, встала из-за стола, перешагнула через валяющийся на полу рисунок и вышла из кафе. Ладо вскочил, подошел к ее столику, поднял рисунок с залитым аперитивом углом и попросил Амедео разрешения взять его себе. С тех пор рисунок Модильяни висит в его тбилисском доме.
…Нам было очень приятно провести вечер с этим талантливым, обаятельным человеком, и попрощались мы около полуночи. На память пришли строки Евтушенко в стихотворении «В церкви Кошуэты»:
Рука Ладо Гудиашвили
изобразила на стене
людей, которые грешили,
а не витали в вышине.
Он не хулитель, не насмешник.
Он сам такой же теркой терт.
Он то ли бог,
и то ли грешник,
и то ли ангел,
то ли черт!
Обгоняя танки
Одной из первых поездок из Америки была командировка в Германию. Вите предложили прочесть интенсивный курс программирования на американской военной базе в Аугсбурге.
Аугсбург – прелестный старинный городок в Баварии. Знаменит он тем, что в нем родился папа Моцарта,
Леопольд Моцарт. Поэтому именем папы названы не только концертный зал, что вполне естественно, но и автошкола, ресторан, кафе, булочные, ремонтные мастерские, химчистка и прочие заведения, не имеющие прямого отношения к музыке.
Согласитесь, что приглашение еврея-эмигранта из Советского Союза, к тому же еще не получившего американского гражданства, на американскую военную базу, к тому же не на американской земле, а из всех возможных стран – в Германии, является фактом нетривиальным. Почтение к секретности и страх ее нарушить мы впитали с молоком если не матери, то КГБ. Нашего друга, известного физика, почти выгнали с работы за то, что в иллюстрациях к своему докладу он начертал план советского завода, скопированного им в библиотеке из американского научного журнала. У Вити были неприятности, когда в одной из научных статей он указал силу тока в новых советских электролизерах. Как ему объяснили в Первом отделе, эта цифра позволяет американцам вычислить истинное количество алюминия, производимого в Советском Союзе…
Итак, мы прилетели в Мюнхен, арендовали машину и покатили к месту назначения. На улицах Аугсбурга мы заметили указательные знаки с таким текстом: «Скорость танков не больше 40 км/час».
Это нас успокоило и придало уверенности, что, в случае атаки, можно на любой занюханной тачке от этих танков улизнуть. Остановились мы у ворот базы, ожидая, что охранник выйдет из стеклянной будки и начнет переговоры – ведь пропуска у нас еще не было. Но солдат что-то чирикал (выяснилось, что решал кроссворд) и не обратил на нас никакого внимания. Тогда Витя подошел к будке и попросил разрешения позвонить начальнику программы. «Чего звонить – идите», – сказал охранник, не отрываясь от кроссворда. Витя оставил меня в машине и зашагал на базу. «Машину-то возьмите», – высунулся из будки охранник. И мы, будучи неизвестно кем, въехали на военную базу в автомобиле, набитом неизвестно чем!
Начальник программы, майор Фред Гербер, с багровым лицом и рыжими усами, спросил, нравится ли нам отель и посоветовал несколько хороших ресторанов.
«Занятия начинаются завтра. Лекции с 9 до 12, практические занятия с 4 до 6. А теперь вы свободны». – И он отдал нам честь, в смысле «аудиенция закончена».
«А что мы будем делать на базе с 12 до 4?» – проворчала я, намекая, что такое расписание нам неудобно. Витя испепеляющим взглядом отметил мою бестактность. «И вы, мадам, и герр профессор можете изучать в это время немецкий язык, у нас прекрасная библиотека», – подмигнул мне майор Гербер, берясь за ручку двери. «А пропуск?» – спросил Витя. Тут майор опечалился и сказал, что выписать нам пропуск он не может. Как раз сейчас правила безопасности ужесточились, и пропуска имеет право выдавать только Штаб в Мюнхене. На следующий день у нас взяли отпечатки пальцев, сделали по шесть фотографий и отправили в Мюнхен. Пропуска пришли через месяц, накануне нашего отъезда из Германии. Мы храним их на память. За время работы на базе никто ни разу ими не поинтересовался.
Как-то майор Гербер пригласил нас на обед. Кроме милой молчаливой жены-немки – ни слова по-английски, – пришли двое немецких знакомых майора, по возрасту в отцы ему годящихся. Узнав, что мы из Советского Союза, они оживились, слишком часто опрокидывая в горло шнапс. И вдруг, обнявшись и раскачиваясь, запели по-русски «Широка страна моя родная», а потом пустились в пляс, припевая «Светит месяц, светит ясный». За месяцем последовали «Расцветали яблони и груши»… Мы сидели с выпученными глазами, не зная, что всё это значит. Майор растрогался и объяснил, что ребята были военнопленными и провели несколько лет в лагере в Сибири. «Но они же должны нас ненавидеть», – разволновался Витя. «Что вы, что вы, – замахал руками майор. – Они часто вспоминают то время с радостью и грустью. Говорят, ведь мы были тогда так молоды!»
Как сказала бы наша Нуля, «водка себя оказывала», и меня так и подмывало присоединиться к этому дуэту. Но я представила себе этот «сюр» – бывшие советские граждане, эмигранты, обнявшись с бывшими военнопленными немцами, чуть не захлебываются в советском патриотическом экстазе. И я не дала себе воли.
На пути к звездам
Не знаю, считается ли наградой жизни встреча не с выдающимся человеком, а с планетой. Впрочем, весьма выдающейся.
Одним из проектов, в котором участвовал Витя Штерн, была подготовка полета космического корабля «Галилео» на Юпитер. Мы жили несколько месяцев в калифорнийском городе Пасадена, где находится «Jet Propulsion Lab», и Витиной задачей была диагностика и настройка компьютеров, которые могли «сойти с ума» под воздействием космических лучей. Поистине интернациональная команда включала индусов, японцев, китайцев, немцев и французов. Американцы были в меньшинстве. Мы познакомились и подружились с очень талантливыми людьми, и эти несколько месяцев жили как одна дружная семья.
После окончания проекта руководитель предложил Вите перейти к ним на постоянную работу. Это было очень соблазнительно, но наша Катя училась в аспирантуре в Йельском университете, в Коннектикуте, и родила в это лето сына Даню. Мы не хотели уезжать так далеко от них и отказались. Останься мы в команде, возможно, и дождались бы своей очереди полететь. Желательно, не в один конец. Но 18 октября 1989 года космический корабль отправился в путь к Юпитеру без человека. В качестве утешения перед полетом «Галилео» сотрудники получили подарок: в космический корабль была вложена платиновая пластина с именами всех участников проекта. По доброте и щедрости начальства на пластине выгравировали и мое имя. Так что почти сбылись слова знаменитой песни Войновича и Фельцмана: «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы».
Только в Брюсселе
Сейчас это звучит как насмешка. Но еще недавно, приезжая в Брюссель, вы могли услышать: «Брюссель – один из самых мирных городов Европы, будете чувствовать себя в безопасности в любое время дня и ночи».
Именно этими словами встретила нас в аэропорту представительница университета, статная сероглазая дама с мужским именем Поль.
Мы прилетели в Бельгию в начале мая по приглашению Брюссельского университета, где Виктор собирался преподавать летний курс.
Поль, хотя и родилась в Египте, оказалась горячей патриоткой Бельгии и Брюсселя и уже по дороге из аэропорта старалась нас убедить, что лучшего места на земном шаре не найти.
– Бельгия – маленькая, но удивительная страна. Во-первых, двуязычная. К северу от Брюсселя говорят по-фламандски, к югу – по-французски. Во-вторых, у нас лучшая в Европе царствующая семья. Вы бы видели, какие в королевском дворце оранжереи. Сейчас, в мае, всего три уикенда в году, они открыты для публики, так что я вас туда повезу. У нас также произошла битва при Ватерлоо, а наши художники Брейгель, Босх, Магритт – гордость мировой живописи.
– Ну а чем знаменит лично Брюссель?
– Кухней, – не задумываясь ответила Поль, – для тех, кто любит поесть, особенно рыбные блюда, этот город – рай. В Брюсселе лучшие в мире кружева, гобелены и шоколад. А еще здесь делают самое вкусное в мире пиво.
Что правда, то правда. На главной площади города, имперской Гран-Плас, выставляются по вечерам столики, и предлагается 250 сортов пива, причем каждый подается в только для этого сорта предназначенных кружках, стаканах или бокалах, на которых выгравировано название этого пива.
Поль привезла нас на авеню Альбер, в квартиру на восьмом этаже современного дома. Из широких окон гостиной открывался вид на красные черепичные крыши, остроконечные шпили готических церквей и верхушки цветущих каштанов. Посмотришь вверх – над головой серое, распухшее от туч небо, готовое вот-вот разрыдаться. Посмотришь вниз – по тротуару снуют зонты всех мыслимых размеров, рисунков и расцветок. Моя бы воля – поместила бы зонтик в герб Бельгии как национальный символ. В день нашего приезда дождь принимался и прекращался шестнадцать раз!