Началась сиеста. Уставший народ начал «выпадать в осадок». На газонах, на тротуарах и просто на проезжей части улиц лежали, подложив под головы рюкзаки, тысячи разморенных жарой и выпивкой туристов. Повсюду валялись пустые банки, бутылки, пакеты, газеты – казалось, что за неделю Памплона просто утонет в своих собственных отходах. Город уснул и затих до шести часов вечера. Когда спадет жара, Памплона взорвется снова. Во время боя быков будет литься кровь, вино и пиво, из гигантских мешков зрителей будут посыпать мукой, сотни музыкантов огласят воздух какофонической оргией звуков, небо до рассвета будет пылать от фейерверков. Но вот что любопытно. Несмотря на всё безумие праздника Сан-Фермин, в городе нет ни изнасилований, ни грабежей, ни драк, ни хулиганства. Обычно замкнутые, сдержанные испанцы (и их гости) будут напиваться, плясать, орать, скакать, кувыркаться, выпускать накопившиеся за год «пары», то есть расслабляться.
Возможно, это зрелище покажется кому-то не слишком привлекательным. Но я убеждена, что участие в празднике «с открытой душой» может подлечить нервную систему, потому что фиеста, несомненно, является несколько диковатым и варварским аналогом американской психотерапии. И кто знает, какая терапия полезней?
Безумие фиесты продолжается неделю. В последний вечер город огласится песней, полной жалоб и стонов: «Pobre de mi, pobre de mi!» – «Бедный я, несчастный я! Сан-Фермин так быстро пролетел!».
На следующий день народ разъедется, возвращаясь к своей рутинной, полной забот и тревог жизни, и Памплона вновь превратится в сонный провинциальный городок.
К счастью, не навсегда. Маньяки фиесты, у которых в начале июля кровь закипает в жилах, наверняка вернутся сюда через год.
В сердце пустыни
Когда Витя преподавал в Израиле, в университете имени Бен Гуриона в Беэр-Шеве, столице пустыни Негев, мы почти каждый уикенд уезжали на Мертвое море. Расстояние небольшое, меньше двух часов на машине. Несешься по пустому шоссе среди выжженных солнцем холмов. Над пустыней поблекшее от жары небо, а воздух такой сухой, чистый и пряный, словно двигатели внутреннего сгорания еще не изобретены.
Впрочем, пустыня отнюдь не безлюдна. По обе стороны шоссе течет жизнь. На склонах холмов босоногие дети пасут овец. Дремлют, упершись друг в друга лбами, два ослика. А вот шествуют высокомерные верблюды. На их мордах – брезгливость и отвращение к окружающей среде. Там и сям разбросаны шатры и палатки бедуинов, рядом старенький джип и разомлевшие от жары собаки, которым даже лень гавкнуть на проезжающую машину.
Впервые я узнала об существовании бедуинов в школе на уроке географии. Мне понравилось само слово «бедуины», которое наша учительница географии произносила, растягивая «и» – беду-и-и-ны. На занятиях в географическом кружке при Дворце пионеров наш преподаватель поручил мне сделать доклад о кочевниках Аравийских пустынь.
Я обратилась к энциклопедическому словарю Брокгауза и Эфрона и, как мы выражались в детстве, «завелась на бедуинов с пол-оборота». Вот как описывают бедуинов Брокгауз и Эфрон:
«В физическом и нравственном облике бедуинов ясно сказывается их семитическое происхождение. Они хорошо сложены, очень худощавы, скорее жилисты, чем мускулисты, но, вместе с тем, отличаются силой, выносливостью, юркостью и привычкой ко всякого рода невзгодам. Натура у них корыстная, хищническая, сладострастная. Они вероломны и мстительны и в то же время гостеприимны, рыцарски вежливы и самоотверженны, особенно для близких им людей. Они превосходные наездники и ловкие охотники. Им нельзя отказать в живости ума и пламенной фантазии, как показывают их сказки и поэзия…»
Эта характеристика взволновала мою жаждущую приключений натуру. Я мечтала познакомиться с вероломным, сладострастным бедуином, обладающим к тому же пламенной фантазией. Да где же его было взять в Ленинграде?
Прошло тридцать лет, и вот, наконец, в Беэр-Шеве я увидела настоящих бедуинов. Каждый четверг, еще до рассвета, сотни машин, ослов, лошадей и верблюдов заполняют огромную рыночную площадь между улицами Эйлат и Короля Давида. Бедуины съезжаются со всех концов Израиля на знаменитый бедуинский шук. Они привозят на продажу вышитые платья и блузки, шарфы, экзотические украшения из серебра и бронзы с янтарем, малахитом, ониксом и аметистом. Ожерелья из старинных монет, сумки, пояса, пестрые шерстяные покрывала, сияющую медную посуду – в глазах рябит от ярких красок, в ушах стоит звон от гортанных криков.
Конечно, цель бедуинов – продать свой товар. Но это всего лишь результат. А главная привлекательность для них заключается в общении. В наших терминах это тусовка, в американских – socializing. Лишить их возможности торговаться – значит обидеть.
Когда я впервые пришла на бедуинский базар, я этого не знала и постеснялась торговаться. Приглянулись мне янтарные бусы со старинными монетами. Я приценилась, услышала астрономическую цену и отошла.
– Да что с вами такое, леди? – догнал меня владелец бус. – Вы не в мечети и не в музее. Это ведь базар. Поговорим, подружимся, кофе выпьем. Я уступлю. Может, вы что-нибудь и купите.
Он оказался прав. Я купила три пары бус, два браслета и вышитый кошелек. Как мне показалось, очень дешево. Впрочем, местная приятельница Марта сказала, что я переплатила как минимум втрое. К сожалению, на бедуинском шуке не проверить, насколько достоверно описаны бедуины в словаре Брокгауза и Эфрона. Они живут изолированно и замкнуто, и я думала, что, за исключением рыночных отношений, бедуины не участвуют в бурлящем потоке израильской жизни. (Кстати, очень ошиблась.) И я никогда не узнала бы их поближе, если бы не случай…
В один из уикендов мы отправились на Мертвое море. Когда подъезжаешь к нему со стороны Беэр-Шевы, то есть спускаясь с горной дороги № 31 к Неве-Зоар, первое, что появляется перед глазами, – это тонкая бирюзовая полоса. Она расширяется с каждой минутой, еще поворот, и вот оно перед вами – от сияющей голубизны больно глазам. Глыбы соли, плавающие на поверхности воды, выглядят как громадные белоснежные льдины. Обычно мы ездили не в дорогие отели, а в Центр здоровья в Эйн-Геди, демократический курорт, куда съезжаются туристы со всех концов Земли. На берегу установлены гигантские бочки с целебной грязью, и стар и млад обмазывается ею с головы до пят. Из репродукторов несется рок-н-ролл, вокруг визг и хохот, щелкают фотоаппараты, скачет и пляшет облепленная черной грязью молодежь. Похоже на конгресс чертей.
В тот день, обмазанная грязью, я стояла в дурацкой позе у кромки воды, позируя Вите.
– Войди в воду! – закричал Витя. – Отступи дальше, еще дальше!
Солевое морское дно скользкое, как каток. Я проковыляла метров пять в глубину и оказалась почти по пояс в воде. Вдруг за моей спиной раздался громкий всплеск. Я резко повернулась и увидела мальчика лет десяти. Он не барахтался, не делал никаких попыток встать на ноги, а просто неподвижно лежал на воде лицом вниз. Я схватила его, закричала «Помогите! Помогите!» и стала тащить из воды. Подбежали Витя и дежурный спасатель, и мы вынесли ребенка на берег. Спасатель начал делать ему искусственное дыхание, и буквально через минуту из клуба «Здоровье» вылетела и примчалась к нам машина скорой помощи. Врач с медсестрой поколдовали над мальчиком, привели его в чувство и увезли.
– Ему будут в госпитале кишки промывать, – объяснил спасатель. – Потому что он просолился, как маринованный огурец.
Вероятно, мальчик поскользнулся, наглотался в панике воды и потерял сознание. Странно, но на пляже он был один. Когда его увозили, около машины не было никаких взрослых. Мы даже имени его не узнали. И никто не спросил ни нашего имени, ни адреса. На следующий день мы вернулись в Беэр-Шеву и забыли об этом происшествии.
Недели три спустя во двор нашего комплекса в Бе-эр-Шеве въехала на осле молодая женщина-бедуинка и стала спрашивать, в какой квартире живет «пара американцев в очках, которые ездят в Эйн-Геди по выходным». Сосед по этажу, умирая от любопытства, привел ее к нам в квартиру.
Молодая бедуинка оказалась старшей сестрой «маринованного» мальчика. Звали ее Лейла. На приличном английском она поблагодарила нас за спасение брата Кассима и пригласила на свадьбу другого, старшего брата, в бедуинскую деревню Тель-Шева. На наши вопросы, каким образом, не зная ни имени, ни адреса, она смогла разыскать нас, Лейла засмеялась:
– Бедуины – отличные следопыты и в израильской армии служат проводниками.
Мы растрогались и обещали приехать. Стали обзванивать знакомых израильтян с вопросом, что полагается дарить бедуинам на свадьбу. Никто не знал, никто не бывал на бедуинских свадьбах. Наконец Неля из Минска, управдом университетских квартир, проявила здравый смысл.
– Чего мучаетесь? Подарите то, что вы бы подарили детям своих друзей.
Мы купили кофейный сервиз: кофейник, молочник, сахарницу и две чашки на мельхиоровом подносе. Моим детям и детям моих друзей он бы понравился.
Свадьба происходила на краю Тель-Шевы – пыльной, унылой, без единого кустика деревне, в двадцати километрах к востоку от Беэр-Шевы.
Посреди пустыни были натянуты толстыми канатами двенадцать брезентовых шатров. Над ними реяли десятки разноцветных воздушных шаров. В потолках шатров зияли дыры, полы были устланы циновками с набросанными на них яркими валиками и подушками. В пяти шатрах разместились дамы, в шести – мужчины, и один был подсобный.
Хотя, кроме нас, среди гостей не было ни одного «не бедуина», никто на нас не пялился, и ни жестом, ни взглядом не дал понять, что мы – чужаки.
Лейла представила нас новобрачным, их родителям, и прочей родне. Потом отвела нас в сторону и попросила:
– Только, пожалуйста, никого и ничего не фотографируйте.
– Почему?
– Мертвый снимок забирает живую душу. Мы все в это верим.
Я не посмела настаивать и отнесла аппарат в машину. Из гурьбы детей был вытащен спасенный нами Кассим. Ему было поручено выполнять любое наше желание.