— Горе! Ты с ума сошел? — Донеслось оттуда. — А если он чумной? Ты всю станцию под удар подставляешь!
— Да брось, Петь. Юродивых эта напасть стороной обходит. Я сам его к начальнику отведу, а потом к доктору. Тебе даже почесаться не придется. — Ивану всегда было жалко «странных» и, особенно, идиотов всяких. И ничего он с этим поделать не мог.
— Ну, смотри. На себя ведь ответственность берешь.
— Да ладно, — отмахнулся тот. — Пусть хоть у костра погреется…
— Мама, я не хочу! — Девочка отодвинула от себя тарелку с дурно пахнущей похлебкой и, поджав губы, уставилась в темный угол их крохотной палатки.
— Ешь! — Требовательно проговорила мать, придвигая дочери тарелку обратно, — Иначе, на голову одену!
Девочка нахмурилась, но тарелку отодвинула от себя. Она не хотела есть, но, зная, что с матерью спорить трудно, избрала единственно верный путь. Путь полного игнорирования, всех ее уговоров и приказов. Анна Петровна глубоко вздохнула, пытаясь успокоить расшатавшиеся за долгие годы жизни в метро нервы. Она никак не могла объяснить своему ребенку, что другой пищи просто нет. Или она стоит так дорого, что ей несколько лет надо пахать на грибных плантациях, чтобы эту еду добыть. Она чувствовала, что злость поднимается в ней, но остановить ее не могла.
— Даша! Ешь! Больше не чего! — Попыталась объяснить более мягким голосом она, но девочка не слушала.
— Я не хочу! — Растягивая слова и все также смотря в темный угол палатки, медленно произнесла Даша, упрямо поджав губы. Девочке было уже одиннадцать лет, и заставлять мать злиться она умела очень даже отлично, частенько проявляя при этом незаурядную настойчивость. У Анны Петровны же, почти все время работающей на грибных плантациях и давно уже потерявшей мужа, не было ни времени, ни возможности воспитывать дочь. Да и видела то она ее очень редко, только по выходным, которые выпадали не часто. И то, что ее дочь с такой прохладцей относилась к «хлебу насущному», частенько ее коробило и злило. Она, конечно, отдавала себе отчет в том, что дочь еще маленькая и многого не понимает, но не могла понять сама. Просто не могла! А как же они, когда наверху все это случилось, маленькие, голодали неделями и не жаловались? А эта…
— А ну, пошли, — вдруг, зашипела женщина, и, подскочив к своей дочери и схватив ее за шкирку, потащила из палатки.
Далеко идти не пришлось. Прямо за их палаткой находились технические помещения. Мать затащила девочку в какую-то маленькую комнату, где не было света, и толкнула ее туда.
— Вот, посиди-ка здесь пару часиков, — зло прошипела она, не понимающему своей вины ребенку. — Может это научит чему-нибудь тебя! Эй, Михалыч! — Бросила она проходящему мимо седовласому мужчине лет шестидесяти, который заведовал складами и техническими помещениями. И, когда тот подошел, попросила: — Закрой-ка, Дашку на пару часиков.
Михалыч внимательно посмотрел на женщину, не спеша, впрочем, выполнить ее просьбу. Он поводил усами некоторое время, а после чего медленно проговорил:
— Слушай, Аннушка, может не стоит этого делать? Применять такие кардинальные меры. — Его голос тихий и спокойный успокаивающе подействовал на женщину, но все же видимо, не достаточно. Она вся подобралась, видимо, возмущенная этим слишком умным стариком. — Не к добру это, поверь мне.
— Откуда тебе об этом знать, хрыч старый! — Увы, есть такие женщины «в русских селеньях», которых бояться практически все, вернее почти все, а в этом случае Михалыч не был исключением. К слову сказать, он не то, чтобы ее не боялся, просто не хотел прямого скандала, ибо такой тип женщин, как Анна Петровна, без скандала просто не мыслила свою жизнь. — Запирай, говорю, только не забудь через два часа ее оттуда выпустить. Понял?
— Что ж, — пробормотал он, обиженный таким обращением. — Твое дело, но попомни мое слово — не к добру это!
— Поговори у меня еще! — Зло прошептала Анна Петровна и, развернувшись на месте, быстро прошествовала домой, чтобы собраться и идти на работу. Михалыч, поджав губы, озабоченно смотрел ей в след и сокрушенно мотал головой. Ему было обидно и за себя, потерявшего в первый день Удара свою семью, в том числе и двух детей, и за Анну Петровну, которая не хотела понять, что семья ее разваливается. И она в скором времени может потерять девочку.
А за дверью какое-то время раздавались плачь и крики, а также слабые удары кулаками в дверь, но через четверть часа они, вдруг, резко утихли, и наступила тишина, нарушаемая иногда странным бормотанием, а из щелки под дверью бил свет, который, впрочем, никто так и не заметил.
Анна Петровна вернулась под утро, когда еще не включили основной свет и, так и не раздеваясь, плюхнулась на кровать. Когда она проснулась, то не сразу заметила отсутствие девочки, а когда все же обнаружила «пропажу», то с замирающим сердцем бросилась к той комнатушке, где днем ранее закрыла свою дочь. Дверь была заперта, и изнутри не доносилось ни звука.
— Даша! Дашенька! Ты там? — Сердце ее не находило себе места в груди. Она еще некоторое время звала ребенка, а потом бросилась искать Михалыча, обуянная злостью и праведным гневом и уверенная в его вине. В его плохой старческой памяти.
Она нашла его на дальней стороне платформы и чуть не избила бедного старика. Если бы не начальник станции, лежать бы ему сейчас с переломами и гематомами. Он оттащил ее от Михалыча и рявкнул, как на безумную:
— Отставить! — Будучи человеком в прошлом военным, он не терпел в своих подопечных любых панических настроений. — Что здесь происходит?
— Анна Петровна, извольте объяснить свое поведение.
— Этот… Этот… — От нахлынувшего на нее возмущения, она не могла подобрать слов. — Он забыл выпустить мою дочку.
— Что? Откуда выпустить? — Нахмурился начальник станции, поглядев на Михалыча строго.
— Она требовала, чтобы я закрыл ее дочь, Дашку, на несколько часов в подсобке, — пожал плечами кладовщик. — Потом добавила, чтобы я выпустил ее через пару часиков, а я… Забыл, в общем, пока принимал товар от сталкеров.
— Вот видите?! — Закричала Анна Петровна, попытавшись достать Михалыча, но тот слишком резко отступил и меж ними сразу встал начальник станции, захлопывая брешь собой и сильно хмурясь. — Маразматик старый!
— Стоп! — рявкнул начальник. — Этот «маразматик» всю ночь принимал товары, и он вполне мог забыть об этом! А ну, Михалыч, бегом за девочкой! А Вы, Анна Петровна… — Он недобро посмотрел на нее. — В общем, молчите, пока я не скажу Вам открыть свой рот! — Мать Даши побледнела, но не решилась перечить начальнику станции, а Михалыч во всю прыть своих уже не молодых ног понесся вызволять девочку из темного плена.
Когда тот привел ее, надо сказать, выглядела она совершенно спокойно для ребенка, просидевшего целые сутки взаперти в темном помещении. Но смотрела она почему-то в сторону.
— Ты в порядке? — Спросил у нее, присев, начальник станции.
— Нормально, — пожала та плечами.
— И тебе не было страшно?
— Только сначала. А потом пришел дедушка и рассказывал мне сказки. Много красивых и интересных сказок… — Михалыч от этих слов нахмурился, внимательно разглядывая девочку. Что-то знакомое было во всем этом…
— Значит, так, Анна Петровна! — Жестко произнес начальник. — На первый раз вам семь суток внеплановых работ! И не спорьте, а то еще добавлю! Если еще раз подобное повториться, то уж, извините, но нашу станцию Вы покинете навсегда, без права транзитного прохода и любых свиданий с дочкой. Вам ясно? — Та, бледная, словно простыня в кабинете доктора, лишь согласно кивнула. — А теперь ступайте. Накормите девочку и уложите спать. Михалыч! А ты проследи, чтоб так и было. Когда вернешься, я с тобой отдельно потолкую! — Пообещал начальник станции кладовщику и занялся своими делами.
Костерок весело потрескивал, озаряя неясным светом лица сидящих вокруг людей. Иван, ожидая пока согреется вода в чайнике, внимательно наблюдал за юродливым, пристроившемся напротив. Он обещал начальнику станции, что никаких проблем с этим чудаком не возникнет, вот и приходилось контролировать каждый его шаг, благо пока тот не слишком много гулял по станции. Все больше сидел у костра, грелся и мутным взглядом поглядывал по сторонам. Вокруг него образовалось свободное пространство, так как запах, источаемый его давно не стираными лохмотьями, выдержать мог не каждый. Да и его кукольно-неподвижное, сплошь из морщин, лицо не могло вызвать расположение у побывавших на краю гибели, но все еще остающихся людьми мужчин.
Возле костра расположились сменившиеся с дежурства люди. Кто-то с усталостью глядел в огонь, другие разговаривали, делясь впечатлениями прошедшего дня, если таковые были, или просто обсуждали еще одни минувшие сутки. Так. Без всякого интереса. Просто, чтобы поддержать разговор, ибо молчание и погружение в себя становилось уже отличительной особенностью для людей после Взрыва.
Внезапно, Ивана отвлекли люди, проходившие мимо костра. Кажется, эта была Анна Петровна со своей дочкой и кладовщик Михалыч. Анна явно нервничала, вцепившись в плечо девочки и почти таща ее за собой. Следом, поддерживая безопасную дистанцию, семенил кладовщик. Неожиданно девочка вскрикнула и вырвалась из руки матери, после чего несколько раз топнула ножкой.
— Ты мне делаешь больно!
— Ты сейчас же пойдешь и ляжешь спать! — Повернулась к ней зло мать.
— Нет! — Упрямо закричала Дашка. — Я не буду спать! — И тут же получила пощечину от матери. Девочка, не ожидая такого поворота событий, рухнула назад. Слезы тут же хлынули из ее глаз, но она промолчала. Мать тем временем, сжимая от злости кулаки, еле-еле сдерживала себя.
— Будь ты проклята! — Неожиданно для всех выкрикнула она. Иван даже чуть не подавился чаем, который только что глотнул. Мурашки пробежали по телу. И он заметил, что юродливый старик тоже смотрит на эту сцену и впитывает все звуки, доносящиеся от этих людей. — Поняла? Будь проклята! Из-за тебя меня чуть со станции сегодня не выгнали. А ты еще издеваешься. Мать не слушаешь!