Эх, а еще он сталкером хотел стать. Это при том, что он и дозорным-то был явно хреновым. Залезть в такую глупую ловушку! Это ж умудриться надо! Сначала, по всей видимости, чем-то тяжелым вырубили именно его, а уж потом ни Анна, ни Михалыч не представляли для них особой помехи. Да и оружие вон лежит, метрах в десяти в сторонке! И запах… Он принюхался, повернув голову к плечу. Да это от них! Этот старикашка чем-то облил их. Чем — не понятно, но Иван чувствовал, что это не к добру.
Надо действовать! Он потихоньку напрягал и расслаблял руки, чтобы хоть как-то ослабить веревку. Ну, ничего, он еще повоюет!
Тем временем прозвучала команда из уст юродливого, и дети словно взбесились. Начали прыгать вокруг с удвоенной силой, а несколько из них подскочили к связанным пленникам и, схватив за путы, стягивающие Анну, достаточно легко поволокли ее по полу в сторону не так давно использовавшегося кострища.
— Давайте посмотрим на вновь прибывшую! — скрипел все тот же голос. — Давайте оценим силу ее духа и ненависть к пороку! Пусть она начнет праведное дело, к которому мы так долго шли! Выходи, девочка! Яви свою веру проклятым!
Иван в замешательстве наблюдал, как из толпы прыгающих детишек вынырнула Дашка и с непонятными стеклянными глазами подошла к матери, неся на вытянутых руках в блюдечке голубой огонек…
Все вскипело внутри дозорного. Он, что было силы, задергал руками, стараясь освободить руки, но пока что путы были слишком туги. Тем временем очнулась Анна. Она увидела стоящую перед ней Дашку с огоньком в руках, но пока не могла понять, что происходит.
— Господи! Дашка! Прости меня дочка, прости! Я не хотела. Правда. — Но тут она поняла, что та ее не слушает и что вокруг твориться вовсе что-то совершенно непонятное. Беснуются дети. Голос старика из темноты что-то пропагандирует, отскакивая от сводов тоннелей и ее головы.
— Эй! — Крикнула она громче, обращаясь уже к голосу «за кадром». — Метровик! Я уже все поняла! Я раскаялась! Ты слышишь?
— Да опустится очищающий огонь, да уничтожит он все сомнения наши и грехи их! Каждому по заслугам, каждому по деяниям их… — Девочка приближалась к матери с протянутой рукой. В ее глазах все так же тлел огонек безумия, смешанного с маниакальностью.
— Эй, Метровик! Я же прошу тебя, прости!
Но тот словно не слышал, продолжая свою пафосную речь. Ускоряющийся ритм беснующихся детей, не вызывал никаких сомнений в том, что сейчас должно произойти. Даша была уже настолько близко к матери, что сомнений в ее одержимости больше не было. Горе зарычал, сжался и, оттолкнувшись согнутыми коленками, рванулся вперед… Правда, скользя по полу, ибо путы еще не были сняты, и больно ударившись лицом о него.
— Взгляните на этого подземного червя! — Продолжил голос. — Что он делает? Он пытается остановить нас! Продлить агонию, что захватит скоро все метро!
— Ууу-ууу-у, — промычал Иван грозно, пытаясь сказать: «Дай только ос…» —, но тут на него набросились дети и кто чем стали колотить связанного человека. Горе зарычал, но ему ничего не оставалось, как сильнее поднапрячь руки, в надежде освобождения. И надо сказать, что веревка начала поддаваться, ослабляясь…
Тем временем, ладонь девочки, с зажатым синим огоньком, коснулась матери. И та резко вспыхнула, будто облитая бензином. На время все вокруг замерли, внимательно вглядываясь в получившийся фейерверк и вслушиваясь в жуткий вой, разнесшийся под сводами старого городского коллектора. Замер и Иван, с ужасом наблюдая за происходящим. Но не без цели. Вспыхнувшее пламя ярко осветило все вокруг. И он увидел, где стоит старик. Чуть в стороне. Каких-то десять метров их разделяло! Ну, что ж. Вот он и ты! Метровик…
— Вот так огонь будет поглощать станцию за станцией, дети мои! — Не обращая ни на кого внимания и тем более на корчащуюся в агонии на полу женщину, кричал старик, размахивая своим посохом. — Вот так вот месть наша пройдется по недостойным жить людям! Вот так, сожрет он любого, кто обидит ребенка…
Он захрипел, от неожиданности вытаращив глаза. Ивану удалось все-таки, пользуясь общей заминкой, освободиться и незаметно подойти к старику, «благо» догорающий трупп Анны Петровны уже давал не так много света… Он железной хваткой сдавил горло юродливого, собираясь сломать тому шею, но опять случилось что-то невероятное.
Со звуком засываемого воздуха он, держа мертвой хваткой свою жертву, куда-то провалился. И в следующее мгновение — ослепляющая темнота, неясные очертания каких-то неизвестных стен, злобное выражение лица юродливого прямо перед глазами, а потом посох с синим огоньком, надвигающийся на его голову.
И снова с тихим звуком засасываемого воздуха он в коллекторе. Лежит, распростершись на полу. А вокруг удивленные, но явно осознающие, что происходит дети, с выражением ужаса на лицах, а также бледная в слезах Дашка, бросающаяся к обгорающему телу матери.
— Мама! Мама! Что происх…
— Эй, — кто там? — Петр со всей поспешностью, на которую был способен, развернул станковый пулемет в сторону тоннеля, откуда послышались многочисленные шаркающие звуки и неясный гомон, и включил прожектор. И застыл, как в копанный.
Из темноты один за другим начали выходить дети. Мальчики и девочки, худые, в оборванных одеждах с пространными выражениями на лицах. И их становилось все больше, словно поток не иссякал, а наоборот только начал набирать обороты. Когда, казалось, что выходящие из тоннеля дети никогда не закончатся, на свет появились два взрослых, очевидно, замыкающих процессию.
Это были Иван и Михалыч, которые дня два назад неизвестно куда исчезли со станции. Петр удивленный этим и, в то же время, обрадованный другу, соскочил с баррикады, и подбежал к ним. Лица этих двоих тоже были несколько отстраненными и пугающе серьезными.
— Горе! Что произошло? Где вас, черт дери, носило?
— Никогда не произноси это слово! «Черт!!!»- Зарычал, будто кем-то укушенный Иван. — Ясно?! И никогда не проклинай ребенка!
Петр в замешательстве застыл, удивленный и обескураженный таким поведением своего друга. Он не мог ничего понять. Но ему и не стоило пытаться.
В голове Ивана роилось много мыслей. Одна невероятней другой, но беспокоила всего-лишь одна. Как этот неведомый старик, будучи всего лишь обманщиком, смог переместить их обоих за доли секунды в совершенно другое место. А потом выкинул оттуда Ивана, как какой-то простой предмет.
А может это действительно был этот… Как его? Метровик… Но девочке, чувствовал он, ничего рассказывать не стоило.
Первая любовь. (миниатюра)
— Веришь ли ты в будущее, Сталкер? — Она хихикнула, а он стушевался.
Светка довольно часто его так называла, особенно последнее время. И не возможно было понять, в шутку она это говорит, или считает его действительно настоящим сталкером. Хотя какой из него… Ему и одиннадцати еще нет… Нет, конечно, профессия супер, по крайней мере ему так казалось, но сколько же должно кануть в Лету времени и сил, чтобы так оказалось на самом деле?
— А в любовь? — Тут же добавила она, затем, вдруг резко приблизилась, и поцеловала. В губы. Затем также резко отстранилась и с каким-то задорным смехом унеслась по перрону вглубь станции к своей палатке, оставив мальчишку в замешательстве. А он боялся шелохнуться, боялся потерять, потратить этот необычный и странный, одновременно, момент. Столь непонятный ему, но до трепета в теле приятный…
Что это было? Тогда, десять лет назад. Детское чувство влюбленности, или ее настоящее признание? Евгений думал об этом всякий раз, когда оставался наедине с самим собой. Когда образы детства посещали его всякий раз, как в памяти всплывали ее белокурые, почти прозрачные локоны, свитые в непослушные косички. Ее голубые добрые глаза. И тот ее детский, но возможно в ее жизни самый серьезный поступок — поцелуй, который Женя помнил до сих пор… Но ответить на вопрос, действительно ли этот ее поступок был серьезным, не мог.
Пока не мог.
Но надеялся, что сегодняшняя встреча расставит все по местам, ибо сил уже не было терпеть свои грезы, так сильно прижившиеся в его душе благодаря этому поцелую. Десять лет его не было на станции. С того самого дня. С того самого момента, который он носил в памяти, ровно, как и во снах, как и в сердце, и все мучился тем самым вопросом, заданным ему в детстве сверстницей.
Что ж десять лет не прошли даром для молодого человека. Он действительно стал сталкером, как и пророчила Светка, то ли шутливо, то ли в серьез называвшая его этим самым «Сталкером». За десять лет, обучаясь не у кого-то, а у самого Мельника, он многое узнал, и многое уже прошел. Но постигнуть ту детскую фразу так и не смог. И вот теперь, впрочем, как и всегда она являлась ему во снах, на привалах, да в любую тихую минуту, когда его память вновь и вновь возвращала его в тот самый день, в тот самый момент.
И вот, наконец, станция. Несколько блокпостов. Перрон. Уставшие от тяжелой работы люди, спешащие домой со смены. Его старая палатка, занятая давно уже другими людьми. А вот и ее, вокруг которой они не единожды гонялись друг за другом. И она… Как будто ждала.
Светка стояла прислонившись к колонне, возле которой находилась ее палатка. Уставшая, словно ей не двадцать, а больше. Гораздо больше. Те же белокурые кудри, но уже забранные под грязный платок и выбивающиеся из под него непослушными локонами. Тот же добрый взгляд почти прозрачных голубых глаз… А на лице слабая, еле заметная улыбка. Узнала.
Он молча подошел, хотел что-то сказать, но не смог. Так трудно было начать. У нее же по лицу покатилась еле заметная слеза, а губы дрогнули, то ли от обиды, то ли от радости неожиданной встречи. Он начал рыться в рюкзаке, что-то оттуда выуживая, она же сильней закуталась в старый бушлат, словно почувствовала озноб, и что-то еще. Другое.
Наконец он что-то достал из рюкзака и протянул ей. Это была небольшая игрушка. Мишка, столь замызганный и грязный, что его наверное стало бы жалко, если бы все не было так серьезно. Слезы из ее глаз покатились сильнее. Она взяла, почти вырвала игрушку из рук Жени и прижала к себе. Символ любви, символ детства, и символ нового поколения, продолжения рода и любви.