— Она явно на нас смотрит, — заметил Жгут, когда старик рассмотрел картину.
— Ага. Мне тоже так кажется. И, по-моему, она умирает.
— Да. А мальчик?
— По-моему, он с ней.
— Это, как это? — не понял Жгут.
— Помнишь книгу про Маугли?
— Да вроде. Там мальчонка волками был воспитан.
— Ага. А этот, по-моему, собакой этой воспитан. Смотри, как недоверчиво он на нас смотрит, словно не видел людей никогда.
Собака опять взвыла, еле поднимая голову с колен мальчика в сторону людей. Потом, резко захрипев, вдруг, уронила голову вниз. Малыш заскулил не по-человечески и всем телом прижался к уже мертвому лохматому зверю.
— Слышь, Антип, я че-то не понял, это она что ж, померла что ли?
— Вроде так.
— А че она выла-то?
— Она, по-моему, — почесал голову Антип, — хотела привлечь наше внимание. Что б мы ребенку помогли. К себе взяли.
— Ага, я, что похож на идиота? — Как-то странно хихикнул Жгут. — Нафига мне все это?
— А может это и есть смысл во всей твоей дурацкой жизни? — Вдруг, выдал старик, хитро поглядев на Вовку. — Не знаешь, что делать, говоришь? Апокалипсис, говоришь? На, вот, вырасти! А вдруг он выйдет на поверхность? А, Жгут?
Долго ли они спорили или нет, об этом народное радио не сообщает, но когда пришла смена, то обнаружила двух мужиков, заботливо разглядывающих в свете костра укутанного в фуфайку грязного мальчонку. На вопрос Ефим Петровича (начальника местной охраны, который по стечению обстоятельств сменял их в ту ночь), откуда сие чудо взялось, Антип рассказал, как они его нашли, и проводил двух обескураженных мужиков к месту, где умерла собака. К великому его удивлению и к великому разочарованию остальных, никакой собаки, ни мертвой, ни полуживой, на том месте не оказалось…
В общем, мальчонка приютили и дали ему соответствующее имя-прозвище. Звереныш. Первое время палатки этих двоих собирали полный аншлаг. Народ приходил толпами, многими часами простаивал рядом с пологом палатки Жгута, пока Звереныш спал, а затем принимался нянчить по очереди диковинного мальчика. Так на несколько недель Звереныш сделался знаменитостью станции. Не было того человека, который его не потрогал или не пощупал, который бы ему чего-нибудь не принес. Ни Антипа, ни Жгута не устраивало такое количество внимания к их персонам, поэтому они неохотно допускали в свои палатки людей, но сделать ничего не могли. Пару раз возникала мысль скинуть Звереныша какой-нибудь женщине, у которой уже был опыт ухода за детьми, но женщины от предложения отказывались на корню. Никто не хотел брать на себя такой ответственности, да и время жестокое и голодное. Своих бы прокормить, одеть. В общем, дикого желания ни у кого не было растить чужого ребенка, особенно, если этот ребенок своим появлением на станции вызвал всеобщее недоумение.
Так Звереныш и остался среди людей. Жгут все же смирился с мыслью, что судьба у него такая, и не стал перекладывать тяготы воспитания за ребенком на кого бы то ни было. Внимание к пацану постепенно ослабло, да и жизнь в метро не давала людям надолго уделять внимание каждому отдельному человеку. У всех были заботы, работа, дежурства, у всех была своя жизнь, наконец. Из всех, кто еще захаживал к Жгуту, оставались только дед Антип, начальник охраны Ефим Петрович, да тетка Светлана, хозяйка и заведующая общей столовой.
Первоначальное всеобщее внимание, оказанное ребенку жителями станции, принесло все же свои плоды — Звереныш постепенно привык к людям и не рычал всякий раз, когда его кто-нибудь брал на руки или слишком приближался. А в дальнейшем, когда стал старше, вообще мог узнать любого человека с его теперь уже родной станции только по одному запаху. Всех остальных пришлых он не любил и вечно огрызался, как действительно натуральный звереныш.
Также оказалось, что малыш очень быстро учится. Первое слово он сказал чуть ли не через месяц после своего появления на станции. Тогда было решено отдать его в местный детсад, который давно организовал начальник станции Егорыч. Без проблем, конечно, не обошлось: малыш не желал дружить с кем бы то ни было и постоянно пытался доказать свое первенство во всем. Но Елена Петровна, воспитательница садика, быстро вышла из положения, встав на четвереньки и так рыкнув на него, что Звереныш забился в самый дальний угол станции и не выходил из него несколько дней. После этого первенство воспитательницы не вызывало у него сомнений и подобных эксцессов больше не случалось.
Вскоре Звереныш догнал сверстников по общему развитию и отличался от них разве что некоторыми звериными повадками. При встрече с кем бы то ни было, он сначала обнюхивал человека, чем вызывал некоторое неудобство, потом непременно лизал узнанного в щеку, а на незнакомцев, пришедших на станцию по каким-то своим делам и каким-либо способом к нему приблизившихся, рычал, словно взбешенный зверь, от чего у тех сразу пропадало всякое желание лицезреть местную диковинку.
Время шло, Звереныш рос. Неожиданно, открылась его потрясающая способность к познанию. Он начал читать книги, и книги эти читал взахлеб, быстро и не отрываясь. Кроме этого, ему очень нравилось ходить в дозор вместе со своими приемными, так сказать, отцами. Несколько попыток заставить его сидеть дома ни к чему не привели. Он все равно упрямо появлялся у костра всякий раз.
Там было интересно, таинственно и загадочно. Даже когда отцы засыпали, он все равно сидел и пялился в тоннель без перерыва. В это время все чувства его обострялись. Нос улавливал такие запахи, которые на станции никогда не попадались, а зрение усиливалось, и он видел намного дальше, чем обычно, даже, когда костер потухал совсем. Все попытки отучить его от этого не детского занятия не увенчались успехом.
Еще он повадился забегать к дяде Ефиму и тете Свете. С первым было очень интересно, так как все истории о поверхности, о происходящем в метро, о том, какие славные битвы они выигрывали, он получал только от него. А тетя Света всегда угощала его чем-нибудь вкусненьким, даже когда меню в столовой было строго регламентированным.
Через два года, когда его отправили в местную школу, где мальчик показывал отличные результаты, ушел дед Антип. Просто ушел и не вернулся. Последнее время он очень сильно сдал. Не мог передвигаться без палки, часто, задыхаясь, кашлял, периодически плевался кровью. Очевидно, он почувствовал скорую кончину, поэтому и покинул станцию. Целую неделю тогда Звереныш не находил себе места. Потеря любимого человека сказалась на нем очень сильно. Он частенько подходил к его палатке, сидел возле нее по несколько часов и тихо скулил, ни на кого не обращая внимания. Тогда Жгут приходил с работы, или дежурства, укрывал его выцветшим от времени покрывалом и забирал его домой, ласково нашептывая ему что-то. Возможно, смерть той собаки, которая в первые годы его жизни заменила ему мать, очень сильно запечатлелась в его памяти, и только Жгут, единственный близкий теперь ему человек, мог уговорить его что-либо делать.
Сам же Жгут изменился до неузнаваемости: ранее ленивый, флегматичный, ничего не желающий мужик средних лет, которому даже бороду лень было подравнять ножом, и которому не нравились любые общественные мероприятия и праздники, стал заботливым и любящим папашей, который, кроме обязательных, набрал себе еще и дополнительных работ. Он стал заниматься всем, чем раньше не хотел. Предлагал свои силы и умение везде, даже там, где они, собственно, были не нужны.
Каково же было удивление Ефима Петровича, когда однажды Жгут пришел к нему и попросился в группу сталкеров, которая имелась на станции. Он не смог ему отказать, и с тех пор мужчина, прошедший целый полугодовалый курс тяжелых и изнуряющих тренировок вне своих дежурств и основной работы, стал полноценным сталкером. И ни разу он не отказался ни от одной вылазки на поверхность.
Жгут приносил мальчику много интересного с поверхности, много свободного времени уделял обучению его грамоте, для чего, кроме всего прочего, таскал в больших количествах с поверхности книги. Наверное, он действительно уверился в том, что этого мальчишку послала ему судьба, чтобы исполнить некий свой замысел, дать Жгуту шанс сделать хоть что-то хорошее в этой его никчемной до этого жизни. Взгляд его теперь не был безразличным. В нем горел огонь, и светилась жизнь, сейчас которой он был доволен.
Так бы все и продолжалось, пока однажды не случилось страшное. Отряд сталкеров отправился на поверхность в составе трех человек, в их числе находился и Жгут. В этот день, вернее вечер, он зашел в палатку в хорошем настроении. Сунул в руку Зверенышу сладкую булку, которую взял в столовой у тетки Светланы, и, чмокнув мальчишку в макушку, произнес:
— Будь сегодня хорошим мальчиком, ладно?
— Хорошо, пап, — ответил тот, с тревогой взглянув на Жгута. Какое-то странное предчувствие беспокоило его весь этот день, но он боялся озвучить его, ожидая быть не понятым. — А что случилось?
— Случилось? — Удивился отец. — Да, нет. Вроде ничего не случилось. Просто идем на поверхность, и все… Хотя… Нет. Ты прав, сынок, случилось. Случилось! — Он радостно воздел руки вверх, а потом, обхватив парня своей теперь железной хваткой, довольно заговорил:
— Представляешь, сынок! Вчера пришел с поверхности Грымза. Ну, тот, вечно «набыченный». Ты его знаешь. Так вот, недалеко он обнаружил склад. Представляешь? Склад с продуктами! Подземный! В подвале многоэтажки. И там, кроме всего прочего, он нашел много мешков муки. Ты представляешь?
— Но это же классно, пап!
— Да, сынок! Только вот наш начальник не верит ему. Кто это видел? Как не заметили раньше, если так близко? В общем гундел долго, пока не решил отправить нас с проверкой. Троих. Чтобы мешок муки принесли в подтверждение. Вот я и иду, сынок. Я-то знаю, что, если Грымза говорит, то это — правда. А это значит, что мы найдем в этом складе именно то, о чем он и сказал! Завтра, еще до рассвета, мы будем здесь и с мешком муки! Здорово?
— Да, пап, — почему-то в голосе Звереныша совсем не было радости.