Покемон. Давно забытое «из детства» слово, заставило его поверить в реальность происходящего. В то, что бабушка действительно здесь, и что она была частичкой былого.
— Но… — Неуверенно произнес он. — Как же. Ведь вокруг яд… Зараза… Радиация…
— Ты сам-то понял, что сказал, милок? — Возразила бабушка. — Воздух-то здесь причем? Наш поселок никто не бомбил, да яды никакие не скидывал. А то, что с осадками принесло, то в земле уже давным-давно. Нормальный воздух-то. — Мужчина недоверчиво покосился на счетчик Гейгера. Тот неуверенно и слабо попискивал. Как можно верить какой-то странной первой встречной бабушке? Но то, что она перед ним без противогаза и то, что она жива, говорило больше слов.
Поддавшись, наконец, увещеваниям бабульки, он стянул с себя неудобный и, мягко говоря, мешающий нормально воспринимать окружающее противогаз. Потом, почему-то зажмурившись, сделал небольшой вздох. Ничего. Ни ожидаемого необычного привкуса во рту, ни удушья, связанного с ядовитым составом воздуха.
Тогда он стянул с себя и резиновые перчатки, удивленно посмотрев на старую женщину, как будто испытал настоящий шок, как будто она только что уничтожила все его давным-давно устоявшееся мировоззрение.
— Ну, а я о чем? — Довольно подняв брови, добавила бабушка. — Вона, какой молодой, а ничегошеньки не понимаешь еще. — Звать-то тебя как?
— Сергей, — нехотя представился мужчина, с интересом и некоторым облегчением вертя вокруг головой.
— Откуда ты взялся-то такой? Хм… Сергей, — повторила она, явно смакуя имя на вкус. Словно давно ни с кем не разговаривала.
— Я… — Начал было тот, но вдруг, остановился, явно не зная с чего начать. — Как Вам сказать…
— А ты просто начни, милай, — бабушка успокаивающе положила руку на его предплечье. — Я ж не дикая, я пойму. Начни с того, как началась война.
— Ну… В общем, — и правда: стоило начать, как слова сами потекли из уст Сергея, принося некоторое давно желаемое облегчение. Странно, но это было так. — Моя семья из зажиточных. У нас еще до войны магазинчик свой был в центре поселка…
— А! — Прервала его бабка. — Это Горбуновы что ли? Что свой богатый дом в конце улицы тогда выстроили? — Сергей кивнул. — А ты значится их сын Сережка? Который вечно яблоки у меня таскал с Арсеньевым на пару?
Сергей почему-то покраснел. Он давно забыл об этом детском эпизоде своей жизни. Даже странно было помнить сейчас такое. Война ж все стерла, даже воспоминания и те испарились под грузом одиночества и бетонных потолков, давивших на психику все это время. А ведь остались еще люди, которые не просто выжили, а и сохранили воспоминания о былом.
— Так тебе ж лет семь или восемь, наверное, тогда было, — не унималась бабка. — Тот еще пострел был. А помнишь, как я тебя молоком козьим поила?
— Тетя Нюра? — Его удивлению не было предела. Одна из его любимых женщин на всей улице. Очень редко ругалась, даже когда они с ватагой мальчишек наносили очень тяжелый урон ее огороду. Но за двадцать лет так постареть? Он не верил своим глазам — Вы?
— Да я, я. Что со мной станется-то? Ты лучше о себе расскажи, как докатился до тако… В общем, как выжил-то?
— Да предки, — махнул рукой Сергей, — шибко зажиточными были, а отец, к тому же, во все россказни верил, что о Конце Света тогда распространялись. Вот он и соорудил под домом небольшой бункер. Да едой запасся. Они родители-то, конечно, никудышные были, в том плане, что я их редко очень видел — работа, дела и все такое, но вот, видимо, знал я их плохо. Как только ракеты полетели, отец затолкал меня с моей няней в бункер и понесся за матерью, но видимо они не успели… Она в Кольчугино тогда по делам ездила…
— В Кольчугино? О… — Протянула баба Нюра. — На него тогда что-то непонятное сбросили. Оттуда с первых дней войны никто не возвратился, да и люди, что туда потом наведались, тоже не вернулись. Вот и твои похоже, чай…
— Вот так и жил «в погребе», — протянул мужчина. — Только сейчас выйти решился. Няня четыре года назад умерла, вот и протянул в одиночестве не долго. Уж слишком тягостное оно — одиночество-то. Вот и решился выйти, мир посмотреть. Хоть какое-то занятие…
— И то правда, — подтвердила бабка, вглядываясь куда-то вдаль, сквозь кусты переплетенного кустарника.
— А Вы тут как? — Баба Нюра внимательно на него посмотрела. — Ну… В смысле, выжили. Да так долго.
— Да что ж не выжить-то? На поселок-то на наш никто бомб-то не бросал. Радиация, что с осадками потом пришла, сама по себе мизерная. Ядовитый туман, что погубил Кольчугино, до нас так и не дошел, осев где-то в лесах. Поверь, на нас раньше завод по обработке цветных металлов, что меж поселком и Кольчугино, хуже действовал, а тут какая-то радиация… А зима… Да что она зима-то? Для русского человека зима это даже хорошо. Закаляет, как ни как. А сейчас вообще, все теплее с каждым годом становиться. Вот и долгожданная весна все же пришла. — Она улыбнулась чему-то своему, обводя руками все вокруг. — Вот так и жили. Кто, как и я, как раньше. Ведь, что, по сути, в нашей сельской жизни изменилось-то? Власти только не стало. А так все то же. Огород, скотина, печка. Другие вот, как с катушек слетели. В первые годы поперебивали друг друга. Кто поумней к Воронежскому присоединился…
— Это к совхозу что ли?
— К нему самому, милай. К нему самому. Там председатель смекалистый. Он сразу все понял. С началом войны созвал жителей на фермы. Ну, тех, которые всеобщей панике не поддались. Они эти фермы укрепили. Помню еще, как приезжали, и среди всеобщей паники разбирали железнодорожный состав, что на нашей станции стоял, да заводской забор. Потом с завода, когда электричество вырубилось, забрали все дизель-генераторы, что там на складах нашли. Наш же завод именно их и производил в свое время. А запасов на складах совхоза дизельного топлива, сам понимаешь, много. К посевной тогда готовились. Вот, значит, так и продолжали скотину разводить, а солдаты, что с «точки», им оборону помогли от всякого отребья, в которое люди со временем превратились, организовать. Вот некоторые жители поселка к ним подались, а некоторые, кто умом послабее родился, сгинули. Эх и тяжелое время было… Бандиты, мародеры, насильники. Люди, что с цепи сорвались. Были готовы за пачку соли глотки друг другу перегрызть. Эх и насмотрелась я в свое время… Благо сюда они редко совались. «Деревенский» сектор, чай. Что с нас старых возьмешь? Вот так и дожила, окаянная, до полного одиночества… Некоторые, вон с тоски, — она указала на соседние дома, — вешались, некоторые сознательно поджигали свои дома и запирались там, а другие вон, прослышав, что остались еще люди в крупных городах, ну в этих, как их… В метро, кажется… Сознательно покидали свои жилища и устремлялись в поисках лучшей жизни в сторону Москвы. Что с ними сталось, даже думать не хочется. Там ведь радиация-то, думаю, похлеще будет… А идтить-то почти двести километров!
— М-да… — Протянул Сергей, почесывая затылок. — Что же мне теперь делать?
— Да что угодно! — Бабка всплеснула руками. — Хочешь у меня оставайся, а хочешь, вон к этим, в Воронежский… Только в Москву, умоляю, не ходи. Тут ко мне один гость забрел, годика эдак два назад. Так вот, говорит, что места те зверье облюбовало необычное. Человеченкой, говорит, не брезгует. А у самого шрамы в пол лица от схватки с одним из тех чудовищ остались.
— Хочешь молочка? — Вдруг спросила она, посмотрев на Сергея. Тот удивленно глянул на нее.
— Но откуда?..
— Деревня же, — бросила баба Нюра, пожав плечами и тяжело поднимаясь с лавки. — Пойдем, милай. Накормлю, напою. — И она, кряхтя, засеменила в покосившийся дом. Сергею ничего не оставалось, как проследовать за ней, вглубь ветхой и шаткой постройки.
В комнате царил полумрак, было душно, и какой-то странный запах доминировал над остальными. Но пока Сергей не мог узнать его. Тяжёлый стол и табуретки стояли прямо у окна, так что света было достаточно, чтобы можно было различить, что на нем, кроме посуды, стоит еще и котелок. В углу комнаты что-то слабо потрескивало, и лишь, когда бабка открыла небольшую дверцу, Сергей понял, что это. Русская печь. От нее исходило тепло, и неяркий свет вырвался из-за дверки. Баба Нюра подняла с пола небольшую щепку и, подпалив ее на огне, подвесила ее на деревянном держателе, который был закреплен у стола.
После этого она вышла, оставив мужчину наедине со своими мыслями.
Сергей прошелся по комнате, стараясь прикоснуться ко всему, на что падал его взгляд. Больше всего его заинтересовали стены. Ощутив ладонью старые, шершавые бревна, он долго не мог оторвать руку от них. Ничего подобного не было в его бункере. Холодные бетонные стены, низкий потолок, и переборки между несколькими отсеками, заменяющими им с няней комнаты. Как он столько мог только прожить в таких условиях? Он медленно пошел вдоль стены, не отрывая от нее ладони, как будто хотел навсегда запечатлеть этот странный шершавый материал, который в отличие от бетона не был холодным и отталкивающим.
Таким образом, он дошел до двери, ведущей в другую комнату, и немного постояв в нерешительности, толкнул ее. И в ужасе отпрянул. Сразу бросалось в глаза, что на диване, стоящем напротив двери и приковывающем взгляд входящего, кто-то сидел. Двое. И они были мертвы! Причем, уже, очевидно, давно, так как кожа обоих обнявшихся была высохшей и серой. Пустыми глазницами они смотрели на открывшего дверь и побеспокоившего их Сергея.
Он, чувствуя, что начинает задыхаться, бросился вон из дома.
Вперед. Сквозь кусты. По дороге к заводскому забору и дальше, к Воронежскому. К людям, которые были хоть как-то организованы. Хоть как-то похожи на людей.
Только бы добраться. Только не сойти сума. От этого страшного и безумного мира. Где своих близких уже не хоронят, а хранят, будто мумий, как бабка. Как он сам, спрятавший свою няню в холодильнике, ибо гермодверь тогда была еще закрыта, и навещающий и разговаривающий с ней каждый день последние четыре года, словно она была жива…