Не успев подняться, он показал пальцем на что-то, что находилось за спиной Виктора. На его лице был написан столь явный страх, что тот похолодел. Он попытался развернуться, но не смог. Что-то держало его своими цепкими холодными руками. Сердце запрыгало в груди, напуганное внезапной догадкой… Но поздно.
— Ты хочешь меня, Витенька? — Руки откровенно ощупывали его, скользя по телу, словно на нем совсем не было одежды. — Тогда возьми меня!
И руки потянули. Потянули к себе, через решетку, разрывая одежду, кожу, тело… Бородач диким голосом заорал, как сквозь овощерезку проходя через сетку решетки. Заорал и Егор, но через минуту, когда все уже было кончено, его голос сорвался на визг, и он, развернувшись и собравшись бежать, застыл от нового проявления страха.
Перед ним стоял Олег. Страшное, окровавленное и искореженное тело. Он кое-как ставил переломанные ноги на пол и медленно поднимался по лестнице, держа свою голову единственной уцелевшей рукой. Вторая же все еще была продолжением его тела только благодаря хорошей кожаной куртке, которая не давала оторванной руке выпасть.
Он шел вперед, а стеклянные глаза были направлены на толстяка. Тот медленно попятился и через мгновение уперся в стену перехода.
— Что вам всем от меня надо? — Выдавил из себя он, сотрясаясь мелкой дрожью и плача. Олег и девчонка медленно, но уверенно приближались.
— Егорка, — звонкий голос девочки пригвоздил его к стене, заставив закрыть глаза. — А Егорка? Хочешь же меня? Да знаю же, хочешь! Вот она я. А давай-ка займемся любовью еще раз, как тогда, на полу, когда я была в семени твоих товарищей… Тебе же это нравится! Ну? Что же ты, Егорка, испугался?
— Отстаньте от меня! — Визжал он, закрыв глаза. — За что? Что я сделал?! Почему вы меня преследуете?!
Его голос срывался на хрип и далеко разносился по обеим половинам пустого Китай-Города. Но никто его не слышал и никто ему не мог теперь помочь.
— Как за что? — Удивилась девочка. — А в Метро ничто не проходит бесследно. Особенно злые поступки. Особенно, когда они делаются со зверской жестокостью. Вы теперь часть Метро. Но не того метро. Другого. Вы сами своими руками очертили себе ту грань, которая ведет сюда. В мир страха, ужаса и темноты. В мир Метро, который годами скапливал в себе все плохое, что приносили в него люди, и который живет, сейчас, питаясь вашей же жестокостью, подлостью и сиюминутными желаниями. Так что все. Ты сам выбрал свою судьбу. Теперь вот терпи. Ну, так что, займемся любовью?..
Егор открыл один глаз, и увидел, как в свете упавшего фонарика за спиной девочки собирается какая-то копошащаяся масса. Толстяк с ужасом понял, что этой массой когда-то был Виктор…
Он заорал еще громче, вскочил на ноги и, проскользнув сквозь мрачные фигуры, бросился в тоннель сломя голову, стараясь убежать от себя…
Потом много кому в темных тоннелях встречался призрак толстяка, бегущий и вопящий во все горло. Говорят, что встреча с ним предвещает несчастье…
Пробуждение
Сон прервался неожиданно, словно Андрея кто-то слегка пихнул в бок. Он раскрыл глаза и некоторое время, ничего не понимая, пялился в темноту, царившую в его палатке. Отчего он проснулся? И который час? Час, час, час… Какой, на хрен, час? Ночь, или день? Условные, конечно, так как на станции время распределялось между дежурством и отдыхом. И отдых смело называли ночным временем, которое у каждого было свое. Так что же сейчас? Время сна, или дежурства?
Андрей сел на кровати и потряс головой, пытаясь сообразить, что вообще происходит, и не пора ли ему уже собираться в дозор. Вроде, он чувствовал себя не выспавшимся, что давало повод предположить, что сейчас еще ночь. Да и негромкого звона колокола, который использовали для обозначения времени дежурных смен, он не слышал, значит его время дежурить еще не пришло, и, кроме того, на станции не было слышно звуков, которые обычно предшествуют сборам заступающих.
Значит, еще можно спать.
Он рухнул обратно на жесткую койку, более менее успокоившись. И попытался заснуть, но по какой-то причине сон не шел. Что-то во всем этом внезапном пробуждении было странное. Не мог же он так просто спонтанно проснуться. Каждая секунда сна была просто необходима его уставшему во вчерашней вылазке организму.
Это был не простой поход. Он очень тяжело дался всем четверым. И Сашке, и Артему, и беззубому Игнатычу. И вылазка эта чуть не стоила двоим из них жизни. Последние метры до входа они с Сашкой тащили раненных товарищей на себе. А когда гермоворота закрылись, то все вчетвером рухнули без сил на каменный пол станции и долго еще слушали, как барабанят и скребут по металлическим воротам чьи-то конечности.
Он еле доплелся вчера до дома и, даже не удосужившись разобрать койку, рухнул на нее, сразу же провалившись в сон.
Так, какого хера он вскочил? Что-то странное и неестественное происходило вокруг сейчас. Тратить драгоценное время сна впустую было, по меньшей мере, глупо, поэтому он никогда раньше тихого звука колокола не просыпался. Да и с утра еще заступать в дозор в тоннеле.
Сон не шел. Как Алексей ни старался, ни сжимал крепче веки, ни считал про себя овец, как когда-то в незапамятные времена учила мама. Сон все равно упрямо обходил его уставшую голову стороной.
Что-то в окружающей обстановке ему не нравилось. Что-то неуловимо изменилось, что-то, но что? Даже было слышно в тишине, как сердце тревожно стучит в груди… Стоп! Тишине? Какой тишине? На обитаемых станциях никогда не было тишины. В любом случае, какие-нибудь звуки да должны быть. Как то, шарканье по платформе башмаков дежурного, или треск костра, который всегда разжигали недалеко от его палатки, или храп соседа, который с регулярной завидностью мешал спать всем вокруг… Или, в крайнем случае, бормотание челноков, доносившееся с центра платформы, где для них был сооружен, скажем так, брезентовый навес, и оборудовано несколько деревянных коек. Они всегда находились на открытом пространстве, дабы за ними легче было наблюдать и контролировать их переговоры. А то мало ли что… Любой мог прикинуться челноком, а потом под покровом ночи совершить какую-нибудь диверсию.
Стоп. Опять мысли скаканули резко в сторону, усиливая и без того тревожное состояние. Алексей даже сел на кровати, пораженный, вдруг, ими. А что если диверсия все же состоялась? Пока большинство отдыхало, остальные дежурили, а на станции оставалась лишь горстка караульных.
Странно, что челноков он не видел, когда уходил отдыхать, и вообще никого постороннего. Непонятно что-то вообще. Тогда почему не слышно треска костра, который обычно смолил возле палатки, и почему отсветы его пламени не бегают по брезентовым стенам? Алексей так любил смотреть на эти отсветы, когда засыпал и просыпался. В кромешной темноте палатки брезент подсвечивался снаружи, причем в зависимости от настроения костра, по нему бежали то медленные и неяркие блики, а то весело пылали большие пятна света. Из-за чего внутри создавалось некое подобие уюта, так не хватавшего во всей теперешней обстановке.
Нет. Все же отсутствие звуков и какого-либо света, пусть даже дежурной лампочки, вызывало определенные подозрения и тревогу.
Алексей нащупал под настеленным на койке хламом, заменявшим матрас, пистолет. Взведя курок, он осторожно подошел к задернутому пологу палатки и тихо выглянул наружу.
Ничего. Та же темнота, что и в палатке. Хоть глаз выколи! Неприятный холодок пробежал между лопаток. Что происходит-то?
Алексей вернулся в палатку. Надо было что-то предпринимать. Хотя бы узнать, что случилось, ведь не может же свет вырубиться, и при этом никто не обеспокоится, не станет бегать по всей станции в поисках возможной причины. Эх жаль, что автоматы они сдавали при возвращении с поверхности или с дежурства. Жаль.
Сейчас он был вооружен только пистолетом, да большим армейским ножом. Вряд ли это поможет против возможной угрозы. Вряд ли. Но делать что-то надо было. Он напялил на себя легкий бронежилет, взял в руку большой фонарь и выскользнул во тьму. Если что, то он, по крайней мере, ослепит возможного противника его лучом. Пусть не на долго, но у него будет шанс завалить нескольких сразу.
За последние двадцать лет станцию он выучил наизусть и мог теперь без света с легкостью перемещаться по ней. Что в принципе и делал следующие два часа, осторожно и тихо обходя ее с «инспекцией».
Никого и ничего ему не попалось. Он даже в тоннелях до патрулей дошел. Ничего. Ни возможного противника, ни патрулей, ни жителей, его друзей и соседей, на станции больше не было. Везде тишина и тьма. Чернильная, пугающая, режущая глаза и нервы.
Он был один. Совершенно один. На покинутой почему-то жителями станции. Он только теперь осознал всю тяжесть ситуации, в которой оказался.
Сотни вопросов сразу зароились в его голове, а ужас сковал суставы. Его бросили одного на темной станции. Даже не попытались предупредить, что уходят. Почему? За что? Что он не так сделал? И, почему они все вообще ушли?
Он стоял у последнего кордона, пустого и темного, как и все остальные, и чесал макушку, явно не понимая, что происходит.
Свет! Свет, точно! За него зацепился его разум, как за спасительную соломинку. Он, вдруг, вспомнил про фонарь, который захватил с собой, и о котором в пылу обследования покинутой станции совсем забыл. Яркий луч хорошего, надежного фонарика вспорол темноту, заливая светом и тоннель, где он стоял, и часть видневшейся дальше платформы.
Паника охватила его. Он заметался по тоннелям и станции, освещая фонариком все на своем пути, отмечая все мелочи, и то, что людей на станции не было точно. Они даже имущество свое оставили здесь. Вон у дозорной баррикады автоматы стоят, прислонённые к мешкам и тюбингам. Вон палатка Лидки, как будто она только что из нее вышла. Даже кровать еще теплая. Странно! Вон кабинет Ильича, начальника станции, все стоит на своих местах, словно он вышел покурить или прочехвостить кого-то. А вот и лазарет, где нет никого, хотя должны быть и Артем и беззубый Игнатыч. Ведь они с Сашкой притащили их на станцию в крайне тяжелом состоянии. У Игнатыча перелом обеих