На новой работе Елену Валентиновну невзлюбили. Сотрудницы кривились, поджимали губы, сводили брови на переносице, а она всё терпела, пока тошнота не стала переливаться через край. Кузина поминутно бегала в туалет, долго плескалась над раковиной, надеясь, что тошнота как пришла, так и уйдёт, если на ней не зацикливаться. Всячески старалась не концентрировать внимание на недомогании, но вскоре поняла, что здоровье прохудилось, и придётся изворачиваться, чтобы отпроситься в поликлинику. Добром не отпустят. Скажут, бери дни за свой счёт. На новой работе практически никто не болел. Все выглядели бодряками и бодрячками. Кузина повздыхала и взяла неделю отпуска без содержания. После походов по многочисленным врачам, после сдачи нужные и ненужных анализов Кузина узнала, что крепко и давно беременна. Настолько крепко и настолько давно, что абортом уже не отделаться. Придётся рожать! Так ей сказал мужчина-доктор в районной поликлинике.
— Да-да, рожать! Иначе — смерть, — буднично бросил он, выписывая многочисленные бумажки.
Елена Валентиновна пыталась заглянуть ему в глаза, но они погрузились в изучение странных бумажек и ничего не видели.
«У него фокус сбился», — подумала Кузина, — надо поправить!»
— А вы не ошиблись? — спросила она, надеясь вернуть то блаженное время, когда ещё не было в ней никакой беременности.
— Нет, ошибки быть не может. Придётся рожать!
— А почему именно сейчас?
Вопрос прозвучал странно, но многозначительно. Доктор, мужчина за пятьдесят, с круглым добрым лицом и усталыми глазами даже бумаги отодвинул, настолько удивился.
— Что — именно сейчас?
— Ну, это… почему раньше не залетала? — смущенно пробормотала Елена Валентиновна.
— А-а, значит, время пришло рожать, — раздражённо махнул рукой доктор и снова уткнулся в писанину. — Знаете, иногда с женщинами такое случается.
Он почти выпихнул её из кабинета, загрузив кипой исписанных бумажек. Елена Валентиновна покорно отправилась по указанному адресу. Теперь её жизнь переместилась в женскую консультацию. Была в её характере какая-то тупая покорность. Что скажут, то и сделает. Сказали, пришло время рожать, значит, надо родить. А зачем, для чего, осознать не успела.
Так ничего и не поняла Елена Валентиновна в жизни. Она и не задумывалась ни о чём. А вышло, что родила дочь-красавицу. И этот факт не сумела оценить. Во-первых, главный инженер был страшнее крокодила из зоопарка. Жеманный, да, ухоженный, да, но весь сморщенный, желчный, неприятный. Его от злобы сморщило. Сплющило в ноль. Взглянув на него, можно было закрыть глаза и ждать, когда страшное видение само распадётся на атомы. Где, когда, в каком колене промелькнули красивые гены и у кого: у Елены Валентиновны или у главного инженера? Никто об этом не знает и ничего уже не расскажет. Она вычеркнула его из своей памяти. Всё забыла. Только запах одеколона помнила. Едкий такой, пронзительный. Елена Валентиновна старалась не вспоминать тот злополучный вечер, а когда на неё накатывало, вздрагивала, явственно ощущая тошнотворный запах — тот самый, от которого её опутало страхом, как паутиной; да так, что сознание отшибло.
Время шло. Девочка росла. Редкая красота дочери пугала неразумную мать. Она разглядывала спящую девочку и удивлялась, как такая красавица будет жить на белом свете? Потом удивляться перестала. Привыкла. К тому же выяснилось, что красота дочери имеет недостаток — всего один, но существенный. Девочка по имени Алина оказалась неуклюжей. Она постоянно падала, подворачивала ножки, ручки, клонила набок головку. Кому только не показывала Елена Валентиновна ребёнка: и докторам, и знахаркам, и экстрасенсам — все только руками разводили. Впрочем, они что-то бормотали про нарушение координации, пульсацию, вибрацию и другую невразумительную муть.
Алина часто падала, но ничего не ломала. Елена Валентиновна однажды имела счастье наблюдать, как происходит процесс падения от начала до конца: вот мелькнули ноги, взметнулись руки, голова уже внизу, но в последний момент Алина сконцентрировалась, сжалась — и поднялась на ноги целёхонькой. После падения дочь немножко дрожала, видимо, разволновалась, но потом успокоилась. И так до следующего неловкого движения.
Елена Валентиновна боролась с болезнью дочери. И руки ей привязывала, чтобы не растопыривались, и ноги учила ставить, и в танцевальную студию водила три года, чтобы выровнять координацию. Всё насмарку. Оттанцует Алина положенное, выйдет на улицу и тут же шмякнется во весь рост. Люди смеются, мать в слезах, а девчонка вскочит, глянет на всех обиженно и потопает дальше, как ни в чём не бывало. Но обиды не копила — прощала. Отходчивая. Елена Валентиновна считала себя героиней. С такой дочерью можно с ума сойти.
В конце концов мать сдалась. Что есть, то и пусть растёт. Что-нибудь да вырастет. И выросло. Неловкий младенец превратился в длинноногую модель. Это же какой подвиг надо было совершить, чтобы вырастить из угловатого ребёнка модель экстра-класса! Получилась девушка всем на загляденье. Хоть на подиум выставляй. Однако у Алины были другие планы.
После школы, не посоветовавшись с матерью, она сдала документы в университет — на юридический факультет. Откуда у неё эта блажь завелась, не объяснила. Сериалы про ментов Алина не смотрела: времени не хватало, нагрузки у неё будь здоров — больше, чем у взрослых. Елена Валентиновна пережила и эту напасть. Благо, дочь поступила на бюджетный факультет, бесплатный. Хорошо, что деньги на учёбу не попросила. Пусть учится. Адвокаты нынче в большой моде. Их и по телевизору показывают, и деньги они хорошие получают. Елена Валентиновна ждала окончания учёбы, чтобы насладиться хорошей жизнью. Дочь научится прилично зарабатывать, в доме наступит благоденствие, а то ведь надоело копейки считать, но ожидания оказались напрасными. Снова вышла промашка: после окончания университета Алина пошла работать в полицию. Да не куда-нибудь в канцелярию или в следствие, а прямиком в уголовный розыск. Шагнула, как в пропасть. И нет оттуда выхода — сплошное дно.
Елена Валентиновна перепугалась, три дня лежала с мнимой мигренью, надеясь, что дочь сжалится и одумается. Ведь есть у неё сердце, не каменное же оно? Но не тут-то было: дочь оказалась упрямой — видимо, уродилась в отца. Вот где сказались гены главного инженера. Мать привычно списывала всё плохое в дочери на генетическую предрасположенность с отцовской стороны, а положительные качества Алины, разумеется, по достоинству принадлежали клану Кузиных. Елена Валентиновна, кряхтя, поднялась с постели. Мигрень осталась незамеченной. Надо было жить дальше.
— И куда мы собрались? Уже полночь. Нормальные люди давно спят. Ты кашляешь, задыхаешься, вчера температурила. И почему ноги голые? Зачем ты эти… — Елена Валентиновна задумалась, подбирая слово, — туфли купила? Всю зарплату потратила. На что мы жить будем? У меня пенсии кот наплакал.
Алина молча копалась в сумочке, не вслушиваясь в гневный монолог матери. Всё равно она не смогла бы ответить ни на один вопрос. К тому же их у мамы накопилось великое множество.
«Нет, это не сумка. Это же мусорный бачок! Кто бы навёл порядок в этом скопище дамских радостей? Чего только здесь нет: косметичка, телефоны, ноутбук, запасные колготки, гольфы, салфетки, кремы, даже зубная щётка завалялась», — молча злилась Алина.
Она искала записную книжку, но та куда-то завалилась.
— Ты бы послушала, что мать тебе говорит! — надрывалась Елена Валентиновна. — Куда ты собралась, на ночь глядя? Опять на дежурство?
— Нет, — рассеянно откликнулась Алина, — я пойду искать себя.
— Что-о-о-о? — разнервничалась Елена Валентиновна и рухнула в кресло.
— Пуня, не нервничай, успокойся, чайку попей!
Ласковое имя «Пуня» Алина использовала, когда пребывала в хорошем настроении, а в плохом напрочь игнорировала Елену Валентиновну, делая вид, что ничего не слышит и не видит. Алина умела отрешаться от действительности и настолько искусно овладела этим свойством, что если ей этого хотелось, она и впрямь ничего не видела и не слышала. Такой уродилась.
— И не кричи, пожалуйста, ты же знаешь, что я не люблю, когда ты кричишь, — поморщилась Алина, — да, я пойду искать себя. Я потерялась. Меня нигде нет. Ни внутри, ни снаружи.
— Как это? — прошептала Елена Валентиновна, округляя глаза до размера пуговиц на костюме клоуна.
На стене над диваном висела картина с его изображением. Пуговицы поражали воображение алым цветом и крупногабаритными размерами. Казалось, они главные на картине. Елена Валентиновна частенько думала, что из-за нескладной дочери клоунские пуговицы со стены стали её вторыми глазами.
— Так это, — нарочито спокойным голосом разъясняла Алина. — Нет меня и всё. Нигде нет. Мне нужно найти себя. Пойду искать. Кто не спрятался, я не виновата.
— Ты больная! Да, ты больная! — прошептала Елена Валентиновна, с ужасом вглядываясь в лицо дочери. — Давай, я тебе пиявочку поставлю, а?
И она схватилась за банку с пиявками.
— Мама! Убери эту гадость! Немедленно! Видеть их не могу.
Алина чуть не задохнулась от гнева, увидев в руках матери стеклянную трехлитровую банку с вьющимися существами.
— Очень милые пиявочки! Они бы тебе помогли найти себя, — по-голубиному заворковала Елена Валентиновна, зная горячий нрав своей дочери. Когда Алина идёт напролом, стоит уступить, иначе грядёт война Алой и Белой Роз. А это надолго.
— Убери, пожалуйста! Я же ничего не имею против твоих пиявок. Нравятся они тебе — пользуйся на здоровье, а мне не предлагай. Лучше поищи мою записную книжку. Куда-то запропастилась.
— В кухне, на столе, — поджала губы Елена Валентиновна.
Она видела ситуацию по-своему: если забаррикадировать дверь, дочь всё равно уйдёт. Через окно. Её не переубедить. Пойдёт искать себе на одно место приключений, а после прибежит к матери за сочувствием. Видимо, характером в отца пошла. Такая же твердолобая.
— Кто тут твердолобая? — удивилась Алина.