Он тоже заплакал, с непривычки кривя губы.
— Тридцать лет.
Тишка встал на задние лапы, а передние положил хозяину на грудь и принялся слизывать ему слезы со щек.
— Да. А понимаешь ли ты, дурачок, что нам теперь некуда возвращаться? Некуда отступать нам, у тебя нет будки, у меня квартиры. Ничего-то у нас вообще нет. Мы с тобой вот здесь, и больше нигде. Некуда нам отступать… Ничего ты, дурень, не понимаешь. Пойдем-ка погуляем, надо проветриться, а то скоро на работу, а я тут пьяный…
Они пошли гулять в поле, к реке. Сухареву было одновременно и плохо, и очень хорошо.
— Папой назвал…
Он бродил вдоль реки и грозил кулаком полной луне:
— Дура!..
Его мотало, как на палубе в шторм, и вполне естественно, что он свалился в небольшой овражек. Да очень неудачно — ударился головой о корягу, потерял сознание и сунулся лицом прямо в воду неглубокого ручейка, буквально через десять метров впадавшего в реку. Захлебнулся. А белая луна невозмутимо смотрела на эту картину сверху, с неба, и снизу, из реки.
Тишка был рядом. Когда лицо хозяина неожиданно скрылось под водой, он взвыл и схватил зубами каблук сухаревского ботинка. Он помнил тот свой щенячий день, когда пацаны бросили его в реку. Под водой было плохо, нельзя дышать. Упираясь всеми своими четырьмя мощными лапами и рыча от напряжения и злости, он принялся тянуть человека вверх по склону овражка. Но, хотя он и был очень сильный, его сил хватило только на то, чтобы вытащить голову Сухарева из воды, больше он, как ни старался, ничего не мог сделать, только ботинки хозяину зря изорвал. Тогда он начал изо всех сил лизать хозяину уши, шею и затылок, остервенело лаял, а в спину бил лапами. И то ли от этих бешеных усилий, то ли оттого, что Сухарев лежал головой вниз, а ногами вверх по склону — вода вытекла из его легких. Сухарев сильно вздрогнул и закашлялся. Тишка ополоумел от радости. Вскоре Сухарев начал отбиваться от него:
— Ну, все, хватит, хватит, фу… Хороший, хороший щенуля… Пошел к черту, целоваться мне с тобой!..
Тишка после этого случая резко повзрослел, если раньше при взгляде на него каждый понимал, что это очень большой щенок, то теперь все стало иначе: это был молодой, сильный, умный пес. Щенячий жирок окончательно сошел с него, заменившись мускулами житейского опыта.
Дмитрий Иванович Сухарев тоже успокоился, более не волновался ни о чем, словно важный вопрос, издавна донимавший его, был решен окончательно, оставалось только действовать. Но торопиться тут не следовало, и вообще торопиться не следует никогда, все придет вовремя… Дмитрий Иванович снова начал бриться, привел себя в человеческий вид. В лесу он больше не ночевал, да и холодно уже было, август подходил к концу. Работы ему оставалось меньше чем на два месяца. Он исполнял свою работу по-прежнему неукоснительно и аккуратно. Начальству не к чему было придраться.
Так что в конце октября, пригнав стадо на ферму в последний раз, он очень хорошо, почти дружески поговорил с директором, получил обещанную зарплату и премию, а также приглашение поработать в следующем сезоне. Обещал подумать. Накупил в магазине разных деликатесов, взял чекушку водки. Угостил бабушку, у которой квартировал, сам поел как следует и выпил да засветло лег спать.
— Завтра нам рано вставать, Тихон.
Утро было солнечное, но туманное. Они вышли в поле, и их глазам предстала чудесная картина, которую довелось однажды видеть Тишке в прошлом году, когда он еще сидел на цепи. Туман в той стороне, где поднималось солнышко, был словно из хрусталя. Траву покрывал серебристый иней. В двадцати шагах уже ничего нельзя было разглядеть, так ярко сияло солнце, расходясь по мельчайшим капиллярам влаги, пронизывающим воздух. Свет шел по этому оптоволокну и словно заряжал своей энергией все вокруг. Бесконечное сияние и блеск, какие-то многомерные нимбы стояли вокруг человека и собаки, когда они вышли в путь.
Сбылась мечта Тишки.
Он неторопливой побежкой двигался чуть впереди хозяина, разведывая дорогу. Дмитрий Иванович шел за ним с рюкзаком, наброшенным на плечо. Иногда он подносил правую ладонь козырьком к глазам, пытаясь разглядеть что-нибудь впереди. Но это было бесполезно. Их путь лежал прямо в сторону восходящего солнца.
Бабушка, у которой квартировал Сухарев, проследила, как он неторопливо исчез, рассеялся в этом солнечном океане. И больше никто не видел Дмитрия Ивановича Сухарева и его пса Тишку.
Чай. Рассказ
Летним утром проснулся, сижу на кухне. Когда же остынет чай…
Нет ничего лучше и вкуснее холодного сладкого чая в жаркий день. Пил бы его сейчас и пил. Чай. Бесконечно. Пил и потел. Как киргизы. Потеть иногда бывает приятно. Скажем, в сауне. Вот там, да… Но сейчас про чай. Тут потеешь волнами — сверху вниз, от загривка до пяток — разумеется, если чай горячий. Если пить горячий, будут приливы и отливы, волны. Как море. И соленый к тому же. Пот. Подует ветерок — хорошо, прохладно. Выпил стакана четыре — и ты на юге! Вот только для этой цели можно пить горячий чай. Весь же остальной чай должен быть холодным.
Великая это вещь — холодный чай в жару.
Сколько себя помнил, любил холодный чай. Даже зимой по утрам, хотя, казалось бы, это извращение. Но горячий чай почти теряет вкус. Обжигает язык, вот и все. Никогда не пробовали просто горячую воду? Отхлебните из чайника. А теперь можете поморщиться и выплюнуть. Вы удивлены? Правильно — гадость.
Только холодный чай имеет право на существование, да. И все знакомые к этому уже привыкли. Поил их только холодным. Многих перевоспитал, обратил в свою веру. Один, с которым давно не виделись, пришел и сразу с порога про чайник: «Ну что, до сих пор холодный?» Помнил.
Хотя многие ценят в чае сорт вместо сладости и температуры. Но если он холодный и сладкий — какая разница. Мог отличить наш от заграничного по виду. Однако пил то, что дома из экономии заваривали, пил без претензий. Как чукча. Правда, они любят горячий, как и киргизы. Забавно. Те на юге, эти на севере одинаково любят погорячее. В средних же широтах некоторые любят похолоднее и послаще. А отсюда — мораль: не бросайся в крайности. Будь проще, а то прослывешь эстетом, и друзья отвернутся от тебя. Специально пил наш чай, чтобы чего не подумали.
Хотя наш чай и давит на чувство прекрасного. Наш родной грузинский, краснодарский ли — всегда жидкий, сколько его ни вари. Желтушного цвета, пахнущий утюгом. Какой-то неопрятный мусор кружится около дна — чаинки размером с бревно, мутная пыль… В этом случае пил его с отстраненным выражением лица. Но только холодный и сладкий — тогда по вкусу не отличить. А глаза можно и закрыть, если что.
Так, что у нас еще хорошо?
Вот летом в общественном транспорте ездить. Обычно же битком все. Молодые красивые женщины в легких платьях зайдут и обступят плотно. Не шевельнуться. Малейшее движение — нарушение приличий. Могут и по морде хлестануть. И правильно. Потому что нечего тут… Удивительно, как это они размахиваются в такой давке.
Хорошо, когда песни поют. Возвращаются со свадьбы и обязательно зовут всех в свидетели: вот как мы гульнули! Смотрите, нам любую песню спеть — легко! И никого не боимся! Все можно… Затягивают «Виновата ли я» женщины. Мужики перебивают их, с помутившимися лицами орут «Степь да степь кругом!..» Хотя вокруг — люди, это же автобус, и все битком. И весь автобус улыбается.
А если вдруг поют молодые да трезвые — им почему-то бабульки говорят: постыдились бы. Конечно, в том случае, если молодых и трезвых не больше двух. Да и то с опаской. Но все же рискуют и говорят: постыдились бы. Странно. Ревность?
Раньше не обращал внимания, а теперь заметил. Сплошные глаза окружают нас в транспорте. Не люди, не одежды, не прически. Глаза. Движение глаз.
Взгляните поверх выражений лиц, бегло. Поверх ртов. Поверх улыбок и гримас. Вы заметите, что остались лишь глаза. И они движутся. Нервно. Рывками. Вперяются взглядом в потолок. В окно. На соседей. Устремляются еще куда-нибудь, только бы не смотреть на вас, если вы с ними встретитесь. Глазами с глазами.
А иногда и на вас. Откровенно.
Вот так две цветущих, ярых, обильных стояли возле и смотрели, что-то шепча друг дружке на ушко, прямо в упор. И так соблазнительно шептали-то, сверх меры… Хотел попросить: шепните мне что-нибудь. Не попросил. Взял, дурак, и вышел.
А они так понимающе смеялись в окно…
Проследите и за своим взглядом — это тоже любопытно.
Глаза вокруг. Все время нас видит кто-то, о ком мы и не подозреваем. Это не Большой Брат, не о нем сейчас… Да просто кто-то, с кем никогда не встретишься и ничего не узнаешь…
Стали одолевать мечты — вот бы такое место, где совершенно чужие люди могли без всяких предварительных ритуалов знакомства спокойно поговорить. Мечты, мечты… И вдруг — бац! — Интернет! Господи, вот же оно, то самое! Чудеса.
Вообще, в мечтах был необузданно смел. Чего только не хотелось иногда. Даже вслух нельзя произнести. Мало ли. Но лучше всего в жару, конечно, пляж.
Однажды видел там светящуюся женщину. Нельзя было точно определить ее возраст, хотя и ясно, что не меньше сорока. Она выглядела в купальнике лучше любой фотомодели. И главное — от нее исходил свет. Какого-то одного источника он не имел, просто он излучался этой женщиной — ее волосами, кожей, глазами, лицом. Все на нее таращились, и каждый видел свое. Одни тоже заметили сияние, а кто-то думал: «Ух ты, какая баба! Какие у нее!.. Как бы я ее и так и сяк!..»
Позже где-то вычитал термин «дисперсия реакций». Интересно, где ставится ударение в слове «дисперсия»? Лень идти в библиотеку…
Хорошо в жару перечитывать любимые книги. А лучше всего — добыть новую книгу любимого автора. Предвкушать, неся ее домой. Нетерпеливо заглядывать под обложку. Убеждаться по нескольким случайно выхваченным строчкам, что именно этого ты и ждал. Придя, отбросить всю ерунду, упасть на диван и жадно впиться в текст.
Хорошо и самому медленно, в час по чайной ложке, отстукивать на машинке. Чувствовать при этом, что родился на свет не зря.