не видел? «Маска» — хороший фильм, — сказал я.
— Ставь.
Магнитофон хищно заглотил кассету, по экрану телевизора побежали мутные полосы.
— Перво-наперво возникает город на берегу океана, — начал комментировать я. — Видимо, где-то недалеко в море идут монтажные работы под водой. Представь, показывают сварщика в акваланге, он держит в руках горящий резак…
— Да ну!
— Точно тебе говорю. Никуда без нас… И вот он случайно видит древний ржавый сундук, полузасыпанный кучей камней. Сундук обмотан цепью. Водолаз начинает эту цепь всячески развязывать, распутывать, и даже рвет ее монтажкой. Удивительно, однако ему это удается…
Фильм длился около полутора часов, потом мы смотрели приключения вдруг ставшего хорошим робота-убийцы. За это время я истратил весь свой запас красноречия, да и языком уже еле двигал. Теперь я начал понимать, как нелегок труд комментатора.
Мой друг часто обращал лицо свое ко мне, то есть к тому месту, где, как он полагал, я должен был находиться. И на лице его часто появлялась ироническая усмешка. Я гадал, что же он хочет мне сказать, но спросить первым почему-то не решался. Делал вид, что очень занят комментарием. Наконец он сам высказался.
— Наверное, ты рад, что это обычный фильм. А если бы я попросил тебя прокомментировать порнуху?
Я рассмеялся, а потом задумался.
— Пожалуй, там нечего было бы рассказывать. Он сверху, она снизу. Потом наоборот. Потом еще как-нибудь. И все.
— Вот чем отличается порнография от всего остального кино. Не о чем рассказывать, — и мой друг значительно поднял палец.
Я решил, что он прав.
— Который час?
— Семь.
— Как насчет шлюх?
— Сейчас позвоню. Только ты не обижайся, себе заказывать не стану. Просто посижу тут…
— Денег нет?
— И это тоже.
— А что еще? Жены боишься? Ты же вроде собирался разводиться, так чего ж теперь…
— Пока это туманно-неопределенно, — сказал я. — Может, еще помиримся. Все-таки ребенок.
— Оцени теперь прелесть холостяцкой жизни, — заметил мой друг. — Взять хоть меня. Никому и ничем я не обязан. И наоборот, многие обязаны мне. Я целый день свободен, делаю, что хочу. Правда, это уж не связано с отсутствием жены… но все равно. Гораздо хуже было бы, если б она постоянно сидела тут, жалела меня и ухаживала. Верно?
— Тебе лучше знать, — сказал я.
— Вот именно. Верь моим словам. Мне лучше знать. Она бы постоянно шарахалась у меня из-под ног, и в конце концов я ее прогнал бы. В результате она стала бы несчастной на некоторое время, а меня мучила бы совесть. Я не люблю, когда меня мучит совесть. Я ведь, в общем-то, ни в чем не виноват и никогда виноват не был. Ты же знаешь, это мое кредо.
Да, я знал его кредо. Он никогда ни в чем не был виноват. Виноваты были всегда другие. К примеру, я. Тяжело и страшно виноват перед ним. Он прав. Ему всегда везло в этом смысле. Не дай бог никому такого везения…
Проститутку привезли через полчаса. Это была довольно несимпатичная девка, и с первого взгляда вряд ли кто мог бы определить род ее занятий; впрочем, дело свое она знала туго, деньги потребовала вперед, передав их сразу же «быку». Тот, спросив разрешения, прошел на кухню и закурил, деликатно выдыхая дым в открытую форточку.
— А ты что, не будешь? — спросил он меня, кивнув в сторону комнаты, откуда доносились возня и притворные стоны.
Я покачал головой.
— Имей в виду, скидки за это мы не делаем, — предупредил охранник. — У нас почасовая оплата.
— Знаю.
— Что, должен ему? — охранник снова кивнул в том же направлении.
— Не расплатиться.
— Хреново, — посочувствовал он. На том разговор и кончился.
Вскоре путана вышла из комнаты, одергивая юбку. Мой друг появился следом за ней. На лице его было написано легкое разочарование.
— В следующий раз, — сказал он мне, — ты сразу заказывай женщину в теле. А то прислали какую-то швабру — подержаться не за что.
— Кончил — значит, кончил, — сосредоточенно копаясь в сумочке, заметила «швабра».
— Все нормально? — спросил ее охранник.
Она махнула рукой — поехали.
Когда дверь за ними закрылась, мой друг спросил:
— Она хоть не страшная была? В смысле, морда-то?
— На один-то раз — как раз.
— Я так и думал. На кого похожа?
Трудный вопрос. Физиономия девки была незамысловатой, что-то такое общее, подходящее под определение «третий сорт еще не брак». Трудно было подобрать кого-либо похожего на нее и в то же время легко. Но мой друг хотел от меня совсем иного.
— Помнишь, у нас в школе Будникова училась? Вот на нее чем-то. Но маленько пострашнее.
— А может, ты просто не узнал? Может, она и есть?
— Вряд ли. Я слышал, она сейчас где-то бухгалтером…
— Небольшой приработок, — усмехнулся мой друг. — А если это еще и приятно, какая женщина откажется?
Я через силу издал смешок.
Его приставили ко мне в ученики. Я удивился — рановато мне кого-то учить, да и не хочется совсем. Но никто не спросил моего согласия, и все равно мне нужен был подсобник. Сварщику работать с подсобником удобнее. И есть даже такое правило — одному не работать. Это чтобы было кому оттащить и откачать тебя в случае чего. Но у нас все плевали на это правило. А тут вдруг спохватились…
Стали мы работать вместе. Он смотрит, учится. Я снисходительно поясняю, что и как. Я учитель, он ученик. Но был и другой уровень отношений. Оба мы читали одни и те же книги, смотрели фильмы. То есть интересы совпадали. Я даже на работу стал ходить без отвращения — было теперь с кем поговорить. И эти восемь часов в день не пропадали зря.
Вообще-то мы учились в одной школе, но в разных классах, и тогда знакомства не свели. А теперь вот неожиданно приоткрылась завеса.
Мы даже начали ходить друг к другу в гости. Чаще он ко мне. Я только потом понял: жена моя ему нравилась. А так ходил и ходил, почему бы нет. Выпивали, естественно. Отмечали великое множество праздников. Как-то на Восьмое марта набрались хорошо, он пригласил танцевать мою жену, я — его подругу. И слишком уж тесно он к ней льнул, этого нельзя было оправдать даже выпитой бутылкой. Вот тут до меня и дошло, почему он ко мне зачастил. А я-то, дурак… Хотя этот инцидент сразу же свели к шутке, и мы посмеялись все вместе (он вообще любил шутить, разыгрывать, настроение человека чувствовал очень тонко, я всегда этим восхищался и был одно время даже очарован), но…
Нехорошее чувство осталось после этого праздника. Тут еще жена стала масла в огонь подливать: мол, Виктор то да Виктор се, и денег у него не в пример больше, и общительный он. Не как я…
Да, он был яркой личностью. Впрочем, почему был?.. Одевался всегда безупречно, в неглаженых брюках из дому ни разу в жизни не вышел, прикуривал только от золотой зажигалки, которой, кстати, весьма гордился, — выиграл ее у кого-то на спор, пройдя по самому краю крыши семнадцатиэтажного дома… Он никогда ничего не боялся, лез в драку первым, был уверен, что родился в рубашке или кто-то его заговорил от несчастий. Я долго не понимал, зачем он вдруг бросил свою благополучную фирму и устроился к нам. Он говорил: мечтаю научиться работать своими собственными руками, а не только головой. Потом до меня дошли слухи о какой-то нехорошей истории. Репутация была испорчена, и двери других фирм закрылись перед ним навсегда.
Подруг Виктор менял довольно часто, они все были от него без ума. Такой вот славный рубаха-парень, и на его фоне я, конечно, смотрелся бледно.
В общем, начались у меня в семье из-за него нелады. Я зубами скрипел от внезапно пробудившейся ненависти, но пока ничего не делал, надеясь, что неприятности как-нибудь сами собой пройдут — мало ли, бывает же черная полоса в жизни. В это время все и произошло.
Как-то послали нас резать старую вентиляцию в цеху, где шел капитальный ремонт. Там уже все станки были сняты и убраны, одни только голые стены да несколько железных бочек рядом с тем местом, где нам предстояло резать. Я обсмотрел там все и говорю Виктору, который в это время баловался своей зажигалкой: ладно, пойду за инструментом, а ты проверь, что в тех бочках, уж больно подозрительные. О’кей, сказал он, в очередной раз откинул крышку зажигалки и глянул на меня сквозь вспыхнувшее полупрозрачное пламя. Я молча развернулся и ушел. Минут через пять, сматывая шланги резака, услышал мощный глухой хлопок, бросил все и побежал, по пути крикнул людям, чтобы вызвали врачей.
Он лежал на полу лицом вниз, в луже собственной крови, возле тех самых бочек, одна из них была словно банка тушенки, взрезанная консервным ножом — днище отсутствовало, а стенки, подобно лепесткам цветов, разошлись по швам и раскрылись наружу. Виктор был без сознания, когда я перевернул его, он не издал ни звука. Зато я едва не орал от ужаса — его лицо превратилось в один огромный кровяной вулкан, там не разобрать было ничего — ни глаз, ни рта, ни носа…
Он довольно долго был в подвешенном состоянии между жизнью и смертью — черепно-мозговые травмы оставляли мало надежд. Но, к удивлению врачей, быстро пошел на поправку, и вроде бы даже никаких особых последствий в его психике не обнаружилось, по крайней мере, на первый взгляд.
Ему изваяли новый нос, вылепили губы, вставили фарфоровые зубы, но глаз вернуть не смогли.
Пока он лежал в больнице, парящий между небом и землей и подключенный к хладнокровным приборам, меня пытала строгая комиссия. Что произошло? Почему бочка взорвалась? Да если бы я сам это знал… Спасло лишь то, что люди видели меня во время взрыва совсем в другом месте. Значит, бочка взорвалась не по моей вине. А не доверил ли я свой инструмент неопытному ученику, что и могло стать причиной трагедии? Нет, моя телега с резаком и газовыми баллонами была на виду, на своем обычном месте, я ведь за ней и пошел…
А что было перед тем, как вы, товарищ Николаев, пошли за инструментом?
Я просил Виктора посмотреть, что в тех бочках.
Все ясно.
На всякий случай меня уволили с волчьим билетом. Виктора — тоже. На всякий случай.