Отец говорил:
— Запомни, парень, в России без водки жить нельзя. Кто иное балаболит, тот враг. Зимой водка для тепла и выживания, а летом для красоты и радости. Начнешь пить, сам поймешь. А пить ее обязательно надо. Только аккуратно, в меру. Не стремись победить. Она все равно сильней. Думаешь, оседлал ее, а это она тебя под уздцы ведет. Еще не было того молодца, который победил винца…
В их семье постоянно кто-то что-то говорил, поучал, советовал. Приходилось слушать.
Так и осталось загадкой, куда же подевался отец. Что еще сохранила память о нем? Колючие черные усы, новогодний мандариново-елочный дух, несколько почетных грамот в шкатулке и диванное сиденье, надолго сохранившее продавленную форму и странный кисловатый запах.
— Мужичком-то пахнет еще, — говорила мать. — А ведь уж сколько лет…
В школу он ходил за три километра, в село. Один. Конечно, в любую погоду. Зимой — на лыжах, сквозь пургу. Пропускать-то уроки нельзя. Нахватаешь двоек, как потом догонять? Не пропускал, учился упорно. Получал хорошие оценки.
И вырос сильным, здоровым парнем. Высокий, плечи широкие, руки мощные. Всю работу по дому делал один. Мать уж не молодая, о ней заботиться надо. Воды натаскать, дров наколоть, огород обиходить, да и остальное все — немалая ежедневная порция физического труда, которая городскому жителю в страшном сне не приснится. Каторга.
Кому каторга, а кому — дело привычное.
Сильный был, здоровый. Но вялый. Все задумывался о чем-то постороннем, пустом. Так вот застынет с колуном в руке над березовым поленом, да и простоит полчаса, пока мать не окликнет. Вечно с ним это случалось. Какие-то запинки в голове.
Сильный был, здоровый. Но в армию не взяли, оказалось: плоскостопие. Вот уж ерунда так ерунда. Военкоматовский врач, мечтательно приподняв брови, сказал:
— Такого бы в десант хоть сейчас. В горячие точки. Один троих стоит. А нельзя. Жаль. Но нельзя…
И не пошел он в армию, поехал в город, поступил в железнодорожный техникум на помощника машиниста. Какой техникум первый попался, туда и поступил. В армию с плоскостопием не допустили, а на помощника — ничего, подошел.
Не прогадал, оказалось. Работа интересная и привычная, вырос-то у «железки». Деньги зарабатывал неплохие. Помощником был, половину зарплаты отправлял матери, на вторую половину жил безбедно. А потом сдал на машиниста и слегка испугался первой получки. Никогда таких денег в руках не держал, не видел даже. «Куда мне столько?» Стал откладывать на книжку и мать не забывал опять же.
Надо было как-то обустраиваться в городе, семью заводить, что ли. У всех вокруг семьи…
На танцах познакомился с девушкой. Красивенькая такая, невысокая, кудрявая, глаза серо-голубые, платье облегающее, туфли белые… Пошел провожать.
Она достала сигарету, вопросительно взглянула на него. Ни спичек, ни зажигалки.
— Я не курю, — сказал он сурово.
— А давайте тогда зайдем в ресторан, — предложила она.
В ресторане ему было неуютно, невместно. Сидят тут зачем-то, едят. Зачем это всё?.. Он просто спокойно держаться за вилку не мог: потел, кулаки до судорог сжимались. Глазел на людей за соседними столиками. Съел маленький безвкусный салат. Ничего себе, пообедал, называется. Зато девушка чувствовала себя как дома. Видела, что нравится ему, чувствовала свою власть, играла с ним.
— Ну оттайте немного, не будьте как египетская мумия.
Он только с трудом проглотил комок в горле. Оплатил счет.
Потом медленно шли по темной летней улице, девушка чуть впереди, сумочкой помахивала кокетливо.
— Ну вот, а завтра мы пойдем в одну хорошую кафешечку…
Он шагнул к ней.
— Ты что, дура совсем? Совсем дура, да?..
Толкнул ее в грудь, девушка воздушно улетела в клумбу и мягко уселась там ажурными трусиками на землю среди скромных цветочков.
Слов у нее не было. У него тоже. Слава богу, ушел поскорее. Больше не виделись никогда.
Работал. Время шло. Шли годы.
В стране происходили какие-то подпольные перемены. Оказалось: работать — глупо. Если хочешь жить, надо воровать. Можно убивать. Тот прав, у кого деньги.
Это было не для него. Как так — жить, не работая? Чем тогда жить, да и зачем, вообще?.. Человек должен работать. Всегда. Без работы он не человек, а самоистязатель.
Стал он чаще задумываться обо всем этом, как тогда, в юности, впадая в ступор, и пару раз посреди работы едва не произошла авария. На первый-то раз ему простили, думали, случайность, с кем не бывает. Да быстро поняли, что тут чего-то не то. Ну и помощник еще его заложил, рассказал, какими странными, нездешними иногда бывают глаза у машиниста. А составы водить — это тебе не шутки шутить. Попросили его по-хорошему.
Сначала предложили какое-то место в депо, но там он долго не продержался. Стыдно было. Ушел, долго искал другую работу, устраивался в первые попавшиеся конторы — подсобником, грузчиком, вахтером. Но не складывалось. «Железка» манила к себе, оказалось, что любит он ее, успел полюбить. Но туда сам себе дорогу заказал. Решил раз и навсегда: нет. Не должен он подвергать риску чужие жизни. Это было правильно.
Несколько раз его обманывали с деньгами, не платили заработанное или выдавали каким-то товаром, который еще самому нужно было продать. Такие настали времена. А как он мог продать, он и в магазине-то хлеб с трудом покупал… все ему казалось, что люди смотрят на него или слышат, о чем он думает.
Так еще с годик помучился в городе без дела, и захотелось ему съездить домой, к матери. Давненько не бывал, как там она, здорова ли… совсем одна ведь. Правда, в письмах-то писала, что все у нее хорошо, мол, не волнуйся. Ну, так и он ей то же самое писал, даже когда все плохо было.
Купил в кассе автобусного вокзала билет, поехал.
Народу в поселке и раньше было не очень много, а теперь он как будто вымер. Ну да, лето — родная школа закрыта, те, кто мог работать, были на работе, старики торчали у себя в огородах или смотрели телевизор. Многие разъехались кто куда, многие, наверно, поумирали… Ничего и никого не видать за новыми высокими заборами из зеленого профнастила. Раньше здесь таких не строили…
Родные места показались ему сначала незнакомыми. Ничего не мог вспомнить, отсутствовал всего лет пять, но те три километра лесной дороги, пройденные в детстве и юности тысячи и тысячи раз, стали словно чужими. Вокруг бурелом. Дорога зарастала, постепенно превращалась в какую-то оленью тропу. Правда, встречались кое-где беспорядочные вырубки — лес явно воровали, и некому было схватить вора за руку. Но вырубки уже покрывались новой молодой порослью, видно, даже ворам они пришлись не по вкусу — лес не тот. Совсем редко стали бывать здесь люди, а машины не ездили очень давно. Куда ездить? К одиноко стоящему домику у железной дороги? Там ничего интересного нет.
Пруд, в котором прежде ловились чудесные карасики на жареху, выродился в слепое торфяное болото. Вообще, земля в округе выглядела словно заболоченной, полузатопленной. Конечно, снег стаял не так давно, вода не успела уйти, и все же… не так здесь все было, совсем не так.
Мама сидела на печи, свесив ножки.
— Здравствуй, — сказал он ей с порога, подошел, осторожно обнял. Она положила голову ему на плечо и заплакала. Ничего не сказала, как будто все эти годы так и просидела тут на печке в ожидании. И когда он пришел, была готова к встрече.
— Ну ладно, ладно, все живы, свиделись. Чего теперь плакать, — сказал он. Солдат, вернувшийся с чужой войны.
Мать покорно кивнула и медленно, осторожно спустилась на пол. Ноги ее плохо слушались.
Пахло в доме нехорошо. Ладно старостью, это понятно. Но пахло еще и какой-то тяжелой давней болезнью. Он это сразу уловил, едва открыл дверь, и стало ему понятно, что приехал не зря, да раньше надо было, как только с «железки» уволился. Год потерял. И зачем только уезжал в этот город проклятый?..
Хозяйство было в запустении. Мама уже не могла справляться со всем огородом, оставила лишь несколько маленьких грядок возле дома под самое необходимое: лук, чеснок, морковь, капуста, немного картошки… остальное было в руках господних. Теперь вот сын домой приехал, слава богу. Надо сходить в поселок, в церковь, поставить свечку…
Он в первый же день обошел свою землю по периметру, осмотрел. Раньше это как-то не приходило в голову: земля и земля. Мы тут живем. Наша она. Ан нет. Спросил у матери документы на участок, точно определил и обозначил границы.
Последние годы он как в безвоздушном пространстве жил, где-то между землей и прочими планетами. Под ногами ничего нет, хотел образовать какую-то твердь, да не вышло. Ну, значит, вернулся туда, откуда произошел, здесь не обманут, не предадут. И тем более тут-то надо было укрепиться как следует, больше уж негде.
Прямо на следующий день стал натягивать высокий проволочный забор, используя для этого деревья, вкапывая в землю просмоленные шпалы, их в достатке валялось и на участке, и вокруг. Старую колючую проволоку знал где взять, ее было немерено на заборе давно заброшенной воинской части, переставшей существовать еще во времена его раннего детства. Так что забор получился отличный: такой никто не перелезет, а что прозрачный, так это не беда. Летом его в несколько слоев затянет паутина хмеля, будет красиво и надежно. За таким нечего бояться ни людей, ни зверей. Не чета тем скучным железным заборам, которые он видел в поселке.
Участок их имел уклон к небольшому ручью, что протекал по самой границе. Метров двадцать сплошных зарослей и маленькая тропиночка, где мать брала воду. Вода в ручье была чистая и в достатке, потому колодец они никогда не копали. С этой четвертой стороны он оставил в заборе калитку для выхода, для связи с природой. Вообще, чтоб был запасной путь.
С лицевой стороны калитка в заборе тоже, конечно, осталась. Правда, пользовались ею редко. Мать сидела дома, болела. Раз в месяц он стал ездить на велосипеде в поселок, снимал с книжки деньги, закупал продукты. Покупал что-то из инструментов, мелких стройматериалов. Дом требовал ухода, постоянного подновления. Не будешь следить — останешься на осень с дырявой крышей…