Перечислять всё долго, да и не нужно. Важно лишь, что среди прочих артефактов оказалась вот эта записная книжка — плоская, бездарная в своей убогой рациональности, но голодная до чернил. Однако, увидев книжку впервые, я сразу жестко решил, что страницы ее навсегда останутся нетронутыми, ненасытными. Существует такая категория подарков — они, по происхождению своему, изначально не годятся для серьезного дела.
Я стал носить ее в кармане случайно: сунул и забыл. Она настолько мала и скромна, что никак не напоминает о своем существовании. Но при моем-то мелком и аккуратном почерке, думаю, в этой книжке могла бы уместиться приличная повесть».
2. «В наших карманах, между прочим, постоянно живут вещи, которые там не должны находиться, — и живут, бывает, годами. В кармане моей старой джинсовой куртки долго квартировал один-единственный грецкий орех, устроившийся среди потрепанных троллейбусных талонов — до того иссохший, что напоминал уже какой-то каменный уголек. И еще рядом с ним лежал, бог знает для какой надобности, небольшой обрезок медной трубки. Каждый раз, залезая рукой в карман, я напоминал себе, что барахло нужно поскорее выкинуть, но не решался сделать это немедленно. Да и жалко было — привык; казалось мне, наверное, что если выкину эти безделицы вон, то лишусь чего-то важного в жизни.
Когда же и в самом деле пришлось вытащить их из кармана (старой куртке решительно потребовалась стирка), то, глядя на эти предметы, я чего-то — непонятно чего даже — испугался всерьез. Бросил их поскорее в мусорное ведро, а куртку раз и навсегда выстирал. Вот и с книжкой такая история… Не думал, что она пригодится когда-нибудь.
Однако недавно мне потребовалось записать адрес и телефон объявившегося через много лет старого знакомого; столкнулись на улице глаза в глаза, не уклониться… он, смотрю, седенький уже, хромой, с палочкой… а ведь ровесники! пришлось стоять на солнцепеке и произносить ненужные слова, совершать фальшивые бодрые движения, призванные убедить собеседника в твоем полном, всем на зависть, благополучии; потом выпить по кружке пива. За пивом выяснилось: мужик служил по горячим точкам, воевал, теперь на пенсии. Скучает. Не прочь бы заняться настоящим делом, но такого дела пока не видит. «Обращайся, — сказал он мне с улыбкой, — если надо кого-то взорвать». Конечно, именно такая надобность обязательно появится у меня в самое ближайшее время. Я кивнул и стал демонстративно охлопывать карманы в поисках какого-нибудь предмета, где можно было бы сохранить информацию, — хотелось поскорее отделаться от этой протухшей дружбы — и вдруг наткнулся на записную книжку. Не сразу и сообразил, что такое там лежит в заднем кармане брюк. Я извлек книжку, а Георгий (наконец-то вспомнил, как его зовут — Жора!) поделился авторучкой, и, значит, на очень короткое время у нас с ним опять возникло нечто общее. Адрес и телефоны были благополучно записаны (вот они здесь на самом верху первой страницы: домашний, рабочий, два мобильных — ряд бессмысленных знаков, за которыми просто ничего не стоит; и лицо-то друга уже снова начало стираться из памяти). Мы разошлись очень довольные, и у обоих, думаю, было только одно желание: никогда больше не встречаться».
3. «“Не следи за временем — следи за собой!”
Сегодня на улице придумал эту фразу, жаль было забывать ее. Себя я знаю хорошо: память у меня не железная, а, скорее, глиняная. Здесь и сейчас помню, а там и потом уже нет, развалилось яркое видение, рассыпалось, развеялось пылью по ветру. Поэтому все, что придумывается интересного, нужно обязательно сразу фиксировать. И я снова стал проделывать движения, хорошо известные в двадцатом писчебумажном веке, но уже отмененные в мобильном веке нынешнем — начал хлопать и гладить себя по карманам. Опять нашел эту потайную книжку, обрадовался ей.
Завелся в кармане и небольшой карандаш для полного удобства. Он женился на записной книжке — не исключаю, что ради ее жилплощади. Но осуждать его вряд ли стоит. Браки по расчету обычно крепки.
И теперь я оказался вроде бы во всеоружии перед миром, который ежедневно и ежесекундно водопадом льется на меня со всех сторон, так что и вздохнуть невозможно без того, чтобы не проглотить какое-то количество грязной воды. Маленькая записная книжка дает возможность противостоять миру… Нет, это неправильно — не противостоять, а осваивать его.
До сорока лет ничем таким я специально не занимался (вернее, баловался в далеком детстве, но бросил)… Словно пересек водораздел, за которым начинается иная жизнь, и эту книжку подарили мне не случайно… Кстати, так и не знаю, кого за это благодарить.
Что-то похожее было со мной несколько лет назад. Я увидел в магазине красивую дорожную сумку. Вряд ли смогу определить точно, чем она привлекла мое внимание. Хай-тек, минимализм, строгость… Я купил ее, почти не задумываясь. И вот удивительное дело: с тех пор стал часто разъезжать. Редко эта сумка пустовала. Можно подумать, я начал много путешествовать именно потому, что купил красивую дорожную сумку».
4. «Накануне дня рождения был в церкви — хотел точно выяснить, можно ли отмечать сорок лет, устраивать праздник. Многие считают, что нельзя. Плохая, дескать, примета.
Отстоял службу. Молодой попик крестился уверенно и даже щегольски, так, словно ордена себе на грудь привешивал. После я подошел к нему со своим вопросом, и он сразу начал наседать на меня, чуть ли не ругать, словно я в чем провинился. Учить стал, хотя самому-то, может, лет двадцать семь всего. В Библии, мол, ничего на сей счет не сказано, это просто суеверия, которым поддаются одни глупцы… В общем, я понял, что ограничений никаких нет. Я и сам так думал.
Вскоре попик немного остыл, мы поговорили с ним уже спокойно. Оказался нормальный мужик, зовут Глеб, бывший военно-морской офицер. Просто к службе своей нынешней он относился не менее ревностно, чем к той, прошлой.
Ценю таких людей.
Только бы не разочаровался он опять…
Я-то сам не то чтобы потерял веру в какие-то светлые идеалы или убедился, что нами руководят подлецы… Нет. Просто за годы своей работы я сумел почувствовать: все люди, независимо от пола или возраста, желают друг другу смерти. Это, конечно, происходит не напрямую, но подспудно чувствуется постоянно: в том, например, какими бывают лица наилучших подруг, сидящих за аперитивом, едва одна из них отвернется чуть в сторону; в том, с какой мягкой улыбкой товарищ выслушает твой рассказ о достигнутых успехах; в проклятьях, которые начальник шлет своему подчиненному, завалившему, казалось бы, верное дело… Взгляните на мать, тискающую своего ребенка в шутливых объятиях. Что-то слишком крепки эти объятья. Малютка уже посинел. Вот мать испуганно вскрикивает, если малыш удалится от нее на опасное расстояние — мне тут ясно слышен восторг человека, заглянувшего за край пропасти. Влюбленный юноша часто представляет себе свою девушку лежащей в гробу, и тогда сердце его сладко замирает: как я буду без нее?.. С кем?.. А она — мечтающая надеть красивое черное платье на его похороны, поставить на могиле любимого изящный памятник с ангелочками и долго предаваться медовой скорби?.. Потом уехать, безутешной, в дом отдыха и в первый же вечер познакомиться с кем-нибудь?..
Ну а сами-то вы, признайтесь, разве никогда не рисовали в своем воображении прочувствованную, взволнованную речь на похоронах друга? Не хотели спровадить его на тот свет раньше, чем сами туда попадете?..
Э, да что говорить…
Я, разумеется, привык к этому порядку вещей, не собираюсь ничего менять, но не собираюсь и делать вид, будто мне все нравится. Трудно жить среди лицемеров.
Я верю только в одно — в долг, который следует выполнять неукоснительно».
5. «…И ведь неплохой получился праздник! Коллеги поздравили меня, а начальство намекнуло: скоро предстоят большие перемены, повышение. Как же, ведь я ценный кадр. Понимаю, что незаменимых людей нет, но все-таки в нашей клинике я в какой-то степени незаменим. Иногда, конечно, за глаза и за углом слышится завистливое «жлоб» — но обращать внимание на такие глупости ниже моего достоинства.
Вначале, когда все уже расселись, главврач долго тискал мое плечо и шевелил растопыренными лепешками своих толстых губ, пытаясь высказать нечто значительное, — но, ужасно милый в этом речевом ступоре, он так ничего и не рожал, а лишь заглядывал мне в глаза и просительно улыбался. Ему, конечно, быстро помогли, подхватили, развили его несуществующую мысль, и в конце он добавил еще пару трогательных междометий, сразу почувствовав себя новым Цицероном. Он у нас настолько глуп, что считает себя умным человеком. Его нельзя не любить.
В общем, я остался доволен. Тем более что праздник этот не пришлось организовывать мне самому. Женщины слегка подсуетились: салаты там, колбасу порезать — да ведь ничего особенного, никакого Армагеддона я и не хотел. Скромное дружеское застолье.
У меня две макушки, я с детства удачлив.
Когда коллеги ушли, Мария все же затащила меня в кабинет, и пришлось уступить ее домогательствам. Объятия на кушетке, боже мой… Правда, она женщина привлекательная.
Только ее суета около меня не будет иметь последствий. Я никогда не женюсь, ни за что.
Хорошо — нету у меня мобильника.
Потом я ушел в отпуск и первую неделю просто лежал целыми днями в ванне, задавшись целью вытравить из себя въевшийся до печенок больничный запах. Отключил телефон, чтобы, не дай бог, начальству не взбрело в голову срочно вызвать меня на работу. На редкие и, видимо, случайные звонки дверь не открывал (а кто там мог быть? У меня нет друзей), пил минеральную воду, ничего не ел.
Потом решил, что, пожалуй, неплохо бы куда-нибудь съездить. Я включил телефон, и тут же раздался звонок — словно поджидал меня в засаде.
Звонил коллега. Он собирался с семьей на юг и предлагал мне в полное распоряжение свою дачу на три недели с тем, чтобы я там за всем присмотрел и не дал местным деревенским жителям порушить хозяйство, растащить накопленные материальные ценности.