стала молиться, расчувствовалась и всплакнула. Девочка подозрительно поглядывала то на бабушку, то на плащаницу.
— Тут не плакать надо, — решительно заявила она. — Тут «скорую» вызывать надо!
Я уже просила читателей взять мою книгу «Клин клином». Не буду вдаваться в подробности, которые я уже описывала, — вся эта карусель с телефонными звонками — святая правда. Халину я на самом деле озадачила, а тот тип, который влез в разговор, действительно притворялся таинственным и демоническим. Потом из этого получились различные кошмарные перипетии, которые я на всякий случай описала.
В первой части «Клина» описано, что я вытворяла, чтобы расшифровать типа, звонившего по телефону. В одном только соврала. Номер я получила по блату, под большим секретом, а вовсе не звонила всем подряд, чтобы добраться до него. От кого получила, не скажу.
Именно тогда разразился мой кухонный катаклизм. То ли подтекало, то ли засорилось, не помню — отчетливые воспоминания связаны лишь с водопроводчиком. Надо было делать ремонт. Мы перекрыли воду в подвале, он проверил, что у меня испортилось. Водопроводчик вынес неутешительный приговор: авария капитальная, надо менять всю арматуру. Он зашпунтовал отверстие от снятого крана.
Мы обсуждали, что предпринять, в этот момент кто-то, должно быть, открыл воду в подвале, шпунт выбило с силой пушечного ядра, мощная струя обдала водопроводчика, а со стены рухнул квадратный метр штукатурки, обнажив трубы.
Водопроводчик был настроен философски.
— Ну, теперь пойдет легче, — подбодрил он меня, вытираясь тряпкой. — Всё видно. Только вот ремонтик вам придется сделать побольше.
Януш, само собой, не шел у меня из головы, и я добросовестно обдумывала всякие дипломатические приемы, чтобы с ним увидеться, будто бы случайно. Открыто лезть к нему я просто не могла: бегаю за мужиком, которому безразлична! В принципе я давно поставила на нем крест, но мне нравилось бывать в его обществе — никто не умел так красиво танцевать вальс-бостон, да и относился он ко мне прямо-таки трогательно, и я от души развлекалась в его компании.
В рамках этих дипломатических финтов я взялась за какое-то дело в Лодзи, не помню уже какое, наверняка что-то связанное с моими паломничествами по домам культуры. В Лодзь поезд приходил утром, и я радостно воспользовалась случаем. Адрес Януша я знала, поэтому послала ему телеграмму с просьбой забронировать мне номер в гостинице. Ответа получить не могла, потому что аккурат была в это время в пути.
В Лодзь приехала ровно в полночь, обдумывая по пути потрясающую ситуацию, в которую влипла. Возможно, Януш заказал мне номер, но как, мать честная, я об этом узнаю? Адрес, что мне толку в адресе, если он снимает комнату, а я не знаю, у кого. Телефона я тоже не знаю, в телеграмме не сообщила, когда приеду и на какой вокзал — я этого и сама не знала. Вваливаться в чужой дом посреди ночи я не стану, есть же какие-то правила приличии, в конце концов. А ночь темная, в Лодзи я раньше не бывала.
В пять минут первого я ворвалась в отделение линейной милиции станции Лодзь-Фабричная со страстным воплем:
— Уважаемые Панове, я обожаю милицию!
Присутствующие в помещении Панове повскакали с мест.
— Проше пани! — в восторге откликнулись они. — Такое мы слышим впервые в жизни! Для вас всё, что угодно!
Я объяснила: мне нужно не всё, но многое. Необходим номер телефона, но фамилии абонента я не знаю, только адрес, в коем тоже не совсем уверена, есть сомнения насчет номера квартиры.
Через пять минут мне дали номер телефона, Януш был дома, гостиницу заказал, и, кажется, мы даже вместе поужинали…
Во время ремонта у меня беспрестанно раздавались таинственные телефонные звонки, добавлявшие перцу в мой обычный кавардак. Потом выяснилось, что разыгрывали меня Анджей, муж Ирены, и Михал. Я не обиделась, напротив, была им благодарна: они подали мне идею.
Зато ко мне предъявляли претензии многие. Я им напакостила, сама того не ведая, меня это очень смутило, и я постаралась им все объяснить, для чего и написала первую часть «Клин клином».
Я давала ее почитать знакомым, знакомые реагировали по-разному, некоторые просили от меня защиты, потому что они боятся психов, но все единогласно советовали: «Слушай, напечатай это. Иди, куда положено, и напечатай!»
Легко сказать! Единственная организация, пришедшая мне в голову, — редакция журнала «Пшекруй». Я совершила подвиг — позвонила в Краков, и оказалось, что Мариан Эйле, тогдашний главный редактор журнала, как раз находится в Варшаве. Я позвонила Эйле, он нашел время, я помчалась к нему. Эйле взял мой опус и прочитал.
Потом настала минута, которая для меня равнялась извержению вулкана.
— Ты пишешь еще что-нибудь? — спросил Эйле, который уже с четвертой страницы стал называть меня на «ты», словно знал с самого рождения.
— Писала бы, — честно призналась я с тяжелым вздохом, — да вот не на чем. Статьи пишу от руки, потом одалживаю у тетки пишущую машинку. От руки писанина идет медленно, пишу каракулями, из-за них не вижу текста. Машинку надо возвращать — тетка тоже много пишет. Из-за этой треклятой машинки не удается писать, сколько хочется.
— В таком случае машинку я тебе дам, — изрек Эйле.
— Как это? То есть как — дадите? Насовсем? В собственность? — не поняла я.
— В собственность и насовсем.
Передо мной распахнулись райские врата, хор ангелов грянул в душе. Честное слово, тащила я машинку к себе по лестнице и от волнения ревела в три ручья. Эйле к тому же подарил мне большую стопку бумаги, тяжесть неимоверная, но я не чувствовала тяжести, переживая прекраснейшее событие в своей жизни.
Так что, если кто не любит мои книги, может винить за мое творчество Мариана Эйле.
Он же впихнул меня в издательство «Чительник».
— Я насчет тебя уже переговорил, — озабоченно сообщил он. — Только вот оденься похуже, что ли, а то еще начнут говорить, что Мариан интересуется барышней, а не ее творчеством. Уж ты, пожалуйста, выгляди поплоше.
Требование я выполнила на совесть. В «Чительник» я отправилась после работы, в вытертой юбке, перепачканной графитом, в старой блузке, на которой вроде бы даже не хватало пуговки, в сандалиях на босу ногу, растрепанная, ненакрашенная, с блестящим носом, в руках авоська с зеленью, картошкой и хлебом.
Встретились мне там существа, за спинами которых ласково шелестели ангельские крылья: пани Борович и пани Шиманская — божества, которые на нашей грешной земле вообще не встречаются. Они приняли меня, как богиню, и велели дописать продолжение.
Первая часть «Клина» оказалась слишком длинной для повести и слишком короткой для романа. Требование написать продолжение сперва меня крепко озадачило, но тут вмешалась «Цинга».
С Анджеем, мужем моей золовки Ядвиги, я время от времени сотрудничала. Вернее, помогала ему, чертить ведь я умела, подручную работу выполняла на пятерку. Не помню, что он тогда проектировал, во всяком случае, именно в разгар наших совместных трудов появилась «Цинга».
Поначалу раз в несколько дней, потом ежедневно, а то и несколько раз на дню раздавался телефонный звонок и мужской или женский голос напряженно спрашивал:
— Цинга? Цинга?
Поначалу и Ядвига, и Анджей вежливо отвечали: вы ошиблись номером. Потом звонки начали их бесить, и отвечали они уже не столь вежливо или сразу вешали трубку. Потом дошло до вульгарных скандалов. Не помогало, «Цинга» продолжала надоедать. Однажды смертельно усталый Анджей взял трубку.
— Цинга? — вежливо осведомился женский голос.
— Да, цинга, — покорно согласился Анджей, у него уже не хватало сил скандалить.
— Кто говорит?
— Владислав Ягелло.
— Дорогой пан Владечек! — обрадовалась дама. — Это Ядвига! Нам необходимо срочно увидеться!
Это заявление Анджея просто нокаутировало.
— Сами понимаете, — потом объяснял он нам, — звонит мне королева Ядвига, хочет встретиться, ну как я откажу царственной особе?
Стряхнув оторопь, он условился с таинственной дамой на шесть вечера в кафе «Стильное». Увы, Анджей перепутал время, прибежал к семи, дамы, разумеется, не застал, а я с трудом простила ему такое разгильдяйство.
А Цинга продолжала трезвонить, пришлось общими силами решать, наябедничать ли на нее в милицию? Черт знает, что это такое, вдруг это пароль у преступников, пусть голова болит у компетентных органов. Милиция информацию оприходовала, поблагодарила, попросила дать согласие на прослушку телефона, мы его дали с энтузиазмом, зато Цинга вдруг замолчала, как ножом отрезало.
Никакой информации на эту тему нам не дали, и мы по сей день пребываем в неизвестности, что это было? Поэтому я с полным правом могла воспользоваться этой историей по своему усмотрению.
Книгу я дописала до конца, отнесла в издательство, договор уже был подписан раньше, и мое творение ушло в печать. Я шагала по улице Вейской в направлении Сейма с глуповато-блаженной улыбкой на лице. Я достигла основной жизненной цели!.
Цель целью и книга книгой, а в «Блоке» на моей шее висели не только Гурце, но и люблинская онкологическая больница.
Поджимали сроки, и, работая над проектом в Гурцах, три недели я выдержала совсем без сна. Моя мать в это время выдавала какие-то странные фразы: когда я приходила за детьми, она встречала меня со скорбной миной и доверительно сообщала:
— Ты знаешь, ведь алкоголизм излечим…
Я целиком и полностью соглашалась, мол, да, излечим, но тему не развивала из-за отсутствия времени.
На следующий день мама продолжала тему:
— Знаешь, алкоголизм надо все-таки лечить…
Ясное дело, надо. Я соглашалась с ней, забирала детей и ехала домой. Вскоре у матушки на нервной почве разболелась печень. Только через несколько лет я узнала, в чем было дело. Мой Ежи являлся к бабушке и небрежно сообщал:
— Мать снова утром пришкандыбала вдрызг пьяная…
Я действительно частенько возвращалась домой под утро — это факт. Дома мылась и снова отправлялась на работу. Иногда удавалось часок подремать. Алкоголь я, естественно, не употребляла, но мама считала, что я изо дня в день валяюсь по всем канавам от центра до Мокотова.