О счастье Олекса слышал в юные годы от кузнеца. Как-то забрели они со старым гусляром в Чернигов, и на ночлег их пустил кузнец. Его кузница стояла за воротами города, вросшая в землю, крытая дерном. Гарью тянуло в открытую нараспашку дощатую дверь.
Кузнец поделился с гостями хлебом и луком, а из бадейки, стоявшей в углу, почерпнул квасу. Дед Фома заметил:
- Скудно живешь, мастер.
Кузнец снял кожаный фартук, поправил волосы, перетянутые ремешком, промолвил:
- Это, дед, с какой стороны подходить: коли с живота, может, ты и прав. А я вот жизнью своей счастлив: людям добро несу. Бедный аль богатый что-нибудь подаст за мой труд, и ладно. Все едино нагими родились, обнаженными и в могилу сойдем…
На пятый день издалека увидел Олекса главы рязанских церквей, стены кремлевские. Рязань открыла князю Константину Романовичу ворота…
В пути подстерегла Олексу беда. Под Коломной хворь с ним приключилась. Горит гридин огнем, и все у него плывет, как в тумане.
В какую-то деревню въехали, Олекса с коня сошел и, едва несколько шагов сделав, упал. Не слышал, как его в избу втащили, на лавку уложили, и, велев хозяевам выхаживать гридина, товарищи уехали.
Врачевала Олексу старуха, травами всякими поила, Даже кровь отворяла, и только на десятый день гридин пришел в себя. Обрадовалась старуха, а к вечеру вернулись и хозяин с сыном.
- Ожил? - спросил старик. - Мы, грешным делом, думали - не жилец. Теперь день-два - и на ноги встанешь. Коня твоего сохранили…
Накануне отъезда Олекса сидел за столом. Старики трапезовали, а гридин долго смотрел на хозяйского сына. Был он крупный и сильный, малоразговорчивый и добродушный. Звали отрока Петрухой, и Олекса спросил:
- Не отправиться ли тебе, Петруха, со мной на Москву? Князю Даниилу такие воины нужны.
Старик отложил ложку, на Олексу из-под густых бровей покосился. Недовольно заметил:
- Ты, гридин, Петруху не искушай. Он смерд, пахарь, и его дело землю обихаживать. Ты вот от земли отошел, он уйдет, другие побегут, а кто хлеб растить станет? А без хлеба, гридин, как жить? Так что у Петру хи судьба ратая.
Накануне отъезда Олекса пробудился затемно. В избе горела лучина и пахло свежеиспеченным хлебом. Этот дурманящий хлебный дух живо напомнил гридину Дарью. С радостью подумал о предстоящей встрече…
Провожали Олексу всей деревней. Старуха положила в суму хлеба, а когда гридин ступил в стремя, отерла слезу:
- Прикипела к тебе, ровно к сыну. А старик заметил:
- Ты, отрок, не обессудь, что Петруху не отпустил: его удел пашню холить…
Застоявшийся конь легко нес гридина лесами-перелесками. Ближе к Москве потянулись сосновые и березовые леса. Места ягодные, грибные. Глаза Олексы часто натыкались на целые семьи грибов. Мясистые, не тронутые червями, они красовались темными и красными шапками. Не баловал, по всему видно, эти края грибник. Деревни редкие, малолюдные, земля ордынскими конями избита. Не успеет смерд хозяйство поднять, так то орда налетит, то баскак заявится. И в поисках спасения уходил люд в глубь лесов.
О приближении деревни Олекса судил по редким хлебным полям. Они начинались у самых изб. Время осеннее, и поля щетинились жнивьем.
Приближалась зима. Пожухлая листва, налившиеся алым соком кисти рябины.
О близости зимы говорили прохладные утра, лишь к обеду грело солнце. Оно ходило низко в небе, и едва выберется из-за Москвы-реки, как тут же спешит укрыться где-то за дальними лесами.
В дороге Олекса думал о Дарье. Ежели прознала она о его болезни, наверно, мыслит, что и в живых Олексы нет. Да и как иначе, коли август на исходе, листопаду начало, а Олекса все не возвращается.
А может, позабыла его Дарья? И, подумав о том, гридин заторопил коня. Ему не терпелось поскорее оказаться в Москве…
Вырвавшись из московского плена, князь Константин Романович потребовал созвать съезд. Съехались удельные князья в Дмитрове, но, прежде чем съезд начать, уселись за общим столом, уставленным обильной едой, друг на друга поглядывают. Но вот поднялся старейший по годам смоленский князь Святослав Глебович, повел взглядом из-под седых бровей:
- Поднимем, братья, кубки с медом сладким, и пусть не будет меж нами распрей.
Не успели князья к кубкам приложиться, как возмущенный голос Константина Романовича остановил их:
- О каком согласии речь ведешь, князь Святослав Глебович, когда Даниил нож мне в спину всадил?!
Загудели разноголосо за столом, кто в поддержку, кто против. Однако кубки осушили и спор продолжили. Тверской князь за Москву голос подал:
- Малый удел у князя Даниила, а у него два сына в возрасте, им самим скоро наделы выделять.
- Так ты, Михайло Ярославич, считаешь, за счет Рязани? Коли ты такой добрый, от Твери оторви.
Молчавший до того великий князь Владимирский в спор вмешался:
- Ведь ты, Константин Романович, с Даниилом ряду подписывал!
Рязанец вскипятился:
- Брат твой, аки тать, за горло ухватил! Ко всему, ты, князь Андрей, его руку держал!
- Говори, князь Константин, да не завирайся, - огрызнулся Андрей Александрович. - Княжество твое эвон какое раздольное, и сам ты пауку уподобился - лапы разбросал.
- Я паук? Нет уж, великий князь, это вы с братом сети плетете!
- Доколе, братья, вы будете ножи точить друг против друга? - снова подал голос князь Смоленский. - Не пора ли нам один за всех, все за одного стоять, все полюбовно миром решать?
- Истину глаголешь! - враз поддержали его князья Ярославский и Ростовский.
- Того и я прошу, - раздался скорбный голос князяДаниила. - Пусть Коломна будет на нищету княжества моего.
- И то так, - согласился смоленский князь. - Поди, не оскудеешь, князь Константин.
- Ох, чую, князь Святослав, когда князь Московский тебя щипать примется, по-иному взвоешь! - выкрикнул с обидой рязанский князь. И махнул рукой: - Вы, князья порубежные, к Литве тянете. Оно все легче, чем татары, а сами к согласию взываете!
- Як Литве? Побойся Бога, князь Константин! Подобру ли Черная Русь под Литвой? Аль мы ей заступ? Каждый о своем мыслит, а нас татары и литовцы ровно клещами жмут.
Ростовский князь поддержал смоленского:
- Воистину, Святослав Глебович, ежели бы мы против татар заедино стояли, может, и ханские чувяки не лизали.
Великий князь побагровел, но смолчал. Сгустились сумерки, и холопы внесли свечи. Помолчав, князья снова принялись за разборки^ Спорили до хрипоты, к еде не притрагивались. Наконец устали, и князь Андрей Александрович сказал резко:
- Поелику между Москвой и Рязанью ряда о Коломне, то пусть будет, как ею определено, но впредь подобного не допускать.
Великого князя поддержал тверской, а следом и другие подали голос одобрения, и только Константин Романович зло выкрикнул:
- Во имя такой справедливости съезд собрали? И возмущенный князь покинул палату. Даниил вскочил, с шумом отодвинул лавку:
- Чую, наведет рязанец татар, коли отпустим его с миром…
Верстах в десяти от Дмитрова налетели на рязанских дружинников гридни московского князя, кого саблями посекли, кого копьями покололи, а тех, кто ускакать попытался, стрелы догнали. Самого же князя Константина с коня сбили, связали и в Москву увезли.
Кинули рязанского князя в поруб на долгие годы и словно забыли о нем удельные князья.
ГЛАВА 9
Осенью на Плещеево озеро по утрам ложились холодные туманы. В их молочной гуще растворялась водная гладь.
Тихо. Иногда тишину нарушат голос и плеск весла. Из густого тумана выскользнет длинная рыбацкая ладья, направится к невидимому берегу.
Славится Плещеево озеро светлой жирной сельдью. Ею в обилии торгуют в Переяславле. Бочонки с сельдью развозят по всей русской земле.
А еще кормит Плещеево озеро переяславцев сушеными снетками. Со свежими снетками переяславские бабы пекут сочные пироги.
Переяславль всем городам русским город, потому как нет на Руси земли богаче. Здесь поля под рожью и пшеницей, овсом и гречей всем на удивление. Бог наградил переяславцев полями.
За неделю до Покрова скончался переяславский князь Иван Дмитриевич. Гроб с телом стоял у самого алтаря каменной церкви Спаса, возведенной еще Юрием Долгоруким. В те лета этот князь велел перенести Переяславль от Плещеева озера и заселил город людом.
Два дня провели у гроба переяславские бояре в ожидании приезда князя Даниила.
Московский князь приехал с сыновьями Юрием и Иваном. Явились Михаил Тверской, Константин Ростовский, Федор Ярославский, не было лишь великого князя Владимирского.
В церкви у гроба Ивана Дмитриевича епископ объявил волю покойного: Переяславская земля отныне едина с княжеством Московским…
Разъезжались князья с похорон недовольные, косились на князя Даниила. Каждый мыслил прирезать от Переяславского княжества кусок к своему уделу, ан Москве все досталось.
Провожая Михаила Ярославича, Даниил спросил:
- Князь Михайло, ведь ты не запамятовал наказ Ивана Дмитриевича, так ужели и ты зло на меня поимел?
Тверской князь огладил бороду, ответил миролюбиво:
- Помню, Даниил Александрович, но, вишь, Федор и Константин обиду затаили - не попрощавшись, Переяславль покинули. Чует мое сердце, вместе с великим князем Владимирским пойдут на Переяславль.
- В силе уговор наш, князь Михайло?
- Ряду не порушим, Даниил. Дружины тверская и московская, а ныне и переяславская противостоят великому князю Андрею, коли чего.
- Спасибо, князь, успокоил ты меня, врозь мы против Андрея не устоим, подомнет он нас поодиночке. Слышал, воротился он от хана несолоно хлебавши. А без татар великий князь - волк беззубый.
- То так, Даниил, да не совсем. Он ведь и подручных себе сыщет. Сам зришь кого.
- И то верно, но, ежели что, обнажим сабли. На том и разъехались.
И вспомнилось Даниилу, как однажды по осени, когда лист уже привял и начал осыпаться, он собрался на охоту. Но приехал в Москву великий князь Владимирский Дмитрий. По пути в свой любимый Переяславль-Залесский завернул. Даниил брату не слишком возрадовался: чуял, жаловаться начнет на Андрея.