хотя Голицын и не был так жесток, как царевна, властолюбием он ей не уступал: некоторые думали, что он собирался обмануть ее и, женившись на ней, чего она и сама хотела, возвести на престол своих сыновей от первого брака[279], а не тех, которых могла бы родить ему Софья. Как бы то ни было, Голицын заранее одобрил любые действия царевны, изъявив готовность поддержать ее во всем, что она намеревалась предпринять, исходя из того, что она скорее согласится погубить своих братьев, чем вернуться в монастырь. Понимая, что замысел Софьи не так легко исполнить, как ей казалось, министр решил тайно отправить в Польшу своего сына и часть своих сокровищ[280]. Однако, в силу той естественной склонности, которая заставляет людей спешить с исполнением тех дел, к которым у них нет охоты — insita mortalibus natura propere sequi, quae piget inchoare[281][282], — нетерпеливость Софьи не оставила Голицыну времени для исполнения его осторожного замысла.
Царь Петр находился в замке неподалеку от Москвы[283], пока Софья плела против него чудовищный заговор. Призвав к себе вероломного Шакловитого, который сменил Хованского на посту главы Стрелецкого приказа, она поручила ему убить не только самого царя Петра, но и его мать, жену и большую часть родственников и приближенных. С готовностью приняв это нечестивое поручение, убийца поспешил в стрелецкие слободы и, отобрав самых решительных из числа своих подчиненных, раскрыл им тщательно продуманный план, который предстояло той же ночью исполнить, обещая, что добычей их станет имущество убиенных, — ибо такие посулы склоняют души низкие и продажные к самым отвратительным злодеяниям. Однако среди стрельцов нашлись двое, которых привела в ужас мысль о том, чтобы обагрить руки кровью своего государя. В строжайшей тайне поспешили они к замку, где пребывал в то время царь Петр, и в подробностях рассказали ему о заговоре, сплетенном против него. Петр не решался верить в столь великое вероломство сестры и собственных войск; однако, так как важность дела не давала ему покоя, он тотчас отправил в Москву одного из своих дядьев по матери вместе с князем Борисом Голицыным, чтобы точнее узнать положение вещей. Едва проделав половину пути до столицы, эти двое издалека увидели стрелецкие полки, быстро шедшие к Москве во главе с Шакловитым, который не преминул бы схватить их обоих, если бы они вовремя не свернули на другую, более короткую дорогу и не бросились бы в ноги своего государя, уверяя его в том, что опасность и вправду близка. В то время Петр совещался с самыми преданными из своих домашних о том, что ему следует предпринять, однако известие о быстром приближении войск Шакловитого не позволило ему продолжить совет. Как за восемь лет до того, когда граф Головин[284] спешно вынес Петра на руках и перевез его в Троицкий монастырь, дабы спасти от только что открывшегося ужасного заговора[285], так и теперь ему пришлось в большой спешке сесть в карету вместе с матерью и супругой[286], беременной и едва одетой, и со всем своим двором бежать в тот же Троицкий монастырь[287] — как нам уже приходилось говорить, место, защищенное весьма надежными укреплениями. Шакловитый, заявившийся со своими разбойниками в замок[288], был крайне обескуражен, узнав, что царь Петр со всем двором[289] только что удалился в большой спешке. Он не сомневался, что его предали. Поэтому он скрыл свое истинное намерение, объяснив, что прибыл раздать жалованье солдатам, охранявшим замок, и в смятении возвратился к царевне[290].
Эта неудача, которая привела бы в замешательство любого другого человека, никоим образом не смутила Софью. Она решила вести себя так, будто ничего не знала о случившемся в замке и в Троицком монастыре. Князь Голицын убеждал ее бежать с ним в Польшу. «Это означало бы, — ответила она, — постыдным образом бросить игру и признаться в преступлении, в котором нас хотят обвинить. Пусть первый удар пришелся мимо — у нас довольно еще времени, чтобы нанести новый, только на сей раз я все возьму на себя. Если нам удастся подчинить себе царя Ивана, то мы сможем делать всё, что будет нам угодно, от его имени. Петру останется довольствоваться лишь половиной власти. На моей стороне стрельцы, и благодаря щедрым подаркам мне удалось приобрести столько сторонников, что лучшие люди империи во мне кровно заинтересованы». Голицын, видя, что Софья тверда в своем решении, по необходимости принужден был смириться со всем тем, что могло воспоследовать из ее намерений, сам став жертвой упорства своей покровительницы. Правда и то, что при дворах государей путь лежит через постоянные опасности к смертельной угрозе для чести и жизни. In Principum Curiis per pericula ad grandius periculum pervenitur[291][292].
На следующий же день в Москве стало известно о том, что произошло в замке. Софья изобразила гнев и изумление, всеми силами выказывая желание видеть брата в безопасности. Она воображала, что ей удастся этими уловками обмануть людей и свалить на кого-нибудь другого вину в столь гнусном преступлении. Однако боярин, посланный Петром[293], быстро дал ей понять, что при дворе все уже известно. Он не пожалел в ее адрес горьких упреков от имени царя и не убоялся даже назвать ее «изменницей и предательницей». Софья дерзко ответила, что «не заслуживает подобных обвинений, что брат ее был обманут, что все это смятение произошло лишь от панического страха и что боярин чинит ей тягчайшую обиду, почитая ее до того подлой и низкой, что будто бы она могла злоумышлять против жизни родного брата своего и государя, чьи владения с такой заботой сохраняла для него во время его малолетства».
Пока царевна пыталась таким оправдаться, Петр решил известить бояр и всех знатных людей об опасности, которой подвергся, и одновременно побудить тех, «кому дорога его жизнь, явиться к нему в Троицкий монастырь»: этого было достаточно, чтобы весь свет собрался в монастыре[294]. Посовещавшись с доверенными лицами, Петр приказал канцлеру Голицыну[295] явиться в Троицкий монастырь, но этот несчастный отказался под предлогом, будто «царь Иван хотел оставить его при себе». Софья, увидев, что дело принимает серьезный оборот, попыталась заручиться поддержкой стрельцов и привлечь на свою сторону младших офицеров, которые в подобных случаях имеют большее влияние на подчиненных, чем полковники. Ей удалось вовлечь в свою партию и царя Ивана, убедив его в том, что «всю вину хотят свалить на него и что единственной целью Петра было сосредоточить всю власть в своих руках, отняв ее у Ивана, и править одному». Хотя простота Ивана и не позволяла ему живо реагировать на слова сестры, всё же, поддавшись на уговоры царицы, своей супруги, и Голицына, он в первый и, может быть, единственный раз в своей жизни лично отдал приказ стрельцам «оставаться при нем во дворце и не исполнять никаких приказаний брата, пожелавшего сеять смуту в государстве». Эти слова Софья перетолковала на свой лад, добавив, что «дерзнувший ослушаться заплатит жизнью»[296]. Вот как гармонии доброго правления вредит пребывание в одном государстве нескольких государей и насколько прав был царь поэтов[297], когда утверждал, что в монархиях может быть только один суверенный правитель.
Οὐκ ἀγαθὸν πολυκοιρανίη: εἷς κοίρανος ἔστω. Non est complures regnare bonum, imperet unus[298][299]. Этот принцип никак не бросает тень на аристократические республики, ведь в них также суверен всегда один, а именно — весь Сенат в целом. Дело не обстоит так, что в них столько же суверенов, сколько сенаторов. Стрельцы, получившие от царя Петра приказ направиться в Троицкий монастырь, не знали, к какой партии примкнуть. Шакловитый, их командир, приказал им остаться в Москве, однако значительное их число не подчинилось и в беспорядке направилось к Троицкому монастырю: их примеру последовали остальные, за исключением самого Шакловитого и нескольких других, замешанных в нечестивом заговоре. Софья не пала духом и, надеясь утишить гнев брата, решила отправить к нему для переговоров двух своих теток, сестер царя Алексея[300], которые, подобно ей, оставили монастырь ради удовольствий придворной жизни. Она научила их тому, что следует сказать, дабы уверить Петра в ее невиновности и «переложить ответственность на властолюбивых советников, искавших выгоду в раздорах в императорской семье, за все те напраслины, которые на нее возводятся, более же всего за страшное обвинение в покушении на жизнь брата, каковое обвинение было столь же ложным, как и то, которое возводили на нее раньше в связи с заговором Хованского». Царевны, не теряя времени, направились в монастырь и бросились к ногам племянника, умоляя его «не верить лживым слухам, злонамеренно распускаемым с целью поссорить его с сестрой». Они добавили, что «она пришла бы и сама, если бы не боялась чрезмерного влияния ее врагов на умонастроение Его Величества, однако готова изъявлением полной покорности показать, сколь почитает власть брата, чья жизнь ей дорога не менее ее собственной». Петр выслушал своих теток весьма терпеливо, однако затем наглядно продемонстрировал им достоверность обвинений, выдвигаемых против Софьи. Тогда те, ужаснувшись, заявили, что «не желают возвращаться в Москву, а лучше умрут здесь, с Петром»