Повышенное внимание автор уделил религиозной проблематике. Это, вне сомнения, обусловливалось тем, что он священник, более того — православный священник в католическом окружении. Ему, как говорилось выше, самому пришлось пережить конфессиональные трудности и сделать свой выбор. Поэтому Катифоро подробно рассказал о беседе Петра с сорбоннскими богословами в 1717 г. по поводу возможного объединения Католической и Православной Церквей[9]. Любопытно, что и последнюю Церковь он часто называет «Cattolica», имея в виду ее вселенскость[10].
Уже спустя год после итальянского издания вышел греческий перевод книги, выполненный врачом греческой общины в Венеции А. Канкеллариосом. Публикация имела чуть более длинное название, чем в оригинале: «Βίος Πέτρου τοῦ Μεγάλου αὐτοκράτορος ῾Ρουσσίας, πατρὸς πατρίδος, συλλεγες ἐκ παντοίων ὑπομνημάτων ἐν Γαλλίαις κα ῾Ολλανδίᾳ ἐκδοθέντων», так как после титула «автократор[11] Российский» стояло прибавление «Отец Отечества». Не приходится сомневаться, что на венецианские печатные станки этот перевод пошел после визы его автора (в тот момент — еще анонимного), однако вызывает удивление, что рафинированный аббат доверяет важное переводческое дело некоему медику — нет ли здесь какой-то издательской или авторской уловки? И не написал ли сам Катифоро греческую версию, не поставив свое имя ради сохранения анонимности?
В 1742 г. за перевод книги Катифоро на русский берется молодой чиновник при Коллегии иностранных дел Стефан (Степан Иванович) Писарев (ок. 1708–1775). Неизвестно, рассматривал ли он книги других авторов, но на его стол в итоге попадает именно трактат Катифоро[12]. Много позднее, в печатном издании своего перевода, он указал, что принялся за свой труд после «изустного повеления» императрицы Елизаветы Петровны[13]. Такая расплывчатая формулировка многих не убеждала: высказывалось предположение, что это была личная инициатива самого Писарева[14]. Однако сохранившаяся в Библиотеке Академии наук рукопись 1743 г. имеет пространное посвящение императрице Елизавете Петровне с упоминанием ее августейшего «соизволения»[15], и поэтому сомнения в реальности высочайшего заказа отпадают.
Стефан Писарев отличался высоким профессионализмом. Даровитый студент московской Славяно-греко-латинской академии, он еще до ее окончания, в 1725 г., был включен графом С. Л. Владиславичем-Рагузинским в важнейшую дипломатическую миссию в Китай. По сути дела, он становится канцеляристом при русском посольстве в Пекине и вместе с ним возвращается в 1728 г. в Россию. Сначала Писарев преподает греческий язык в родной Славяно-греко-латинской академии, а в 1731 г. переезжает в Петербург и поступает на службу чиновником в Коллегию иностранных дел, поднимаясь по служебной лестнице до чина статского советника и посвящая свой досуг переводам — преимущественно с итальянского и греческого[16].
Итак, в 1743 г. Елизавета Петровна получает, спустя всего семь лет после выхода оригинала, профессионально подготовленный перевод жизнеописания ее знаменитого отца с длинным, но весьма исчерпывающим названием: «Житие Петра Великаго, Императора и Самодержца Всероссийскаго, Отца Отечества, собранное из разных Книг, во Франции и Голландии изданных, и напечатанное в Венеции, Медиолане и Неаполе на диалекте Италианском, а потом и на Греческом: с коего на Российской язык перевел статский советник Стефан Писарев».
Однако публикации перевода пришлось ждать тридцать лет: он вышел уже в правление Екатерины II, причем за собственный счет уже вконец отчаявшегося переводчика.
Причины такой впечатляющей задержки неизвестны. Высказывалось предположение, что в правительственных кругах по получении рукописи Писарева вызрело решение иметь трактат какого-то более престижного западного автора, каковым в итоге, спустя годы, стал Вольтер[17]. Сам переводчик в напечатанной книге в 1772 г. невнятно обвиняет, спустя тридцать лет, неких «недоброхотов». Кто же эти «недоброхоты»? Нельзя исключить, что ими были еще жившие в те годы современники Петра, как-то нелицеприятно упомянутые (или, наоборот, забытые) в книге Катифоро.
Нельзя сказать, что дело пропало втуне: на Руси стали широко циркулировать рукописные варианты «Жития Петра Великого». Сохранившихся списков много: сегодня их насчитывают в Российской национальной библиотеке — более 35, в Библиотеке Академии наук — более 20, в Российской государственной библиотеке — более 10 экземпляров и т. д. Биография монарха «заслуженно приобрела широкую популярность. Это объяснялось интересом к личности великого государственного деятеля, ясностью и простотой авторского изложения, мастерством переводчика»[18]. В итоге трактат «Vita di Pietro il Grande» в русском переводе лег в основу многих рукописных компиляций Елизаветинской эпохи: заинтересованные люди не только его переписывали, но и добавляли свои предисловия, новые фрагменты, комментарии. Можно с уверенностью говорить, вслед за исследователем С. Л. Пештичем, о серьезном «влиянии произведения Катифоро на развитие русской исторической мысли»[19]. Любопытно, что даже после выхода «Жития…» из печати его продолжали переписывать от руки. Русским переводом трактата широко пользовался И. И. Голиков в своих «Деяниях Петра Великого» (правда, он со временем разочаровался в работах иностранных авторов). Эту книгу имел в своей библиотеке и Пушкин: когда он собирал материал для своей незавершенной «Истории Петра I», то добросовестно, четырежды, указал источник («по свидетельству Катифора») — точно так же, когда в «Медном всаднике» поэт в уста Петра вкладывал метафору об «окне в Европу», он указал ее автора — Альгаротти.
Каким же образом книга «Vita di Pietro il Grande» попала в Петербург, кто первым обратил на нее свое внимание? Вероятно, ее — в итальянском или греческом варианте — мог приобрести выходец с Балкан граф С. Л. Владиславич-Рагузинский, собравший богатейшую библиотеку. (После его кончины в 1738 г. Писарев получил по завещанию часть библиотеки своего патрона.)
Венецианскую книгу мог знать и ценить другой представитель высоких кругов — Семен Кириллович Нарышкин, которому Писарев посвящает один из своих переводов греческой духовной литературы. Хотя это посвящение относится к позднему периоду (1773 г.), высказывается убедительное предположение, что два ровесника — эрудированный аристократ-эллинофил и культурный чиновник при дипломатическом ведомстве — уже общались в Петербурге в 1730‐х гг.[20] При этом Нарышкин, как известно, имел весьма близкие отношения с Елизаветой Петровной: сразу по ее восшествии на престол он начинает блестящую дипломатическую карьеру.
Нельзя исключить и некую роль князя Антиоха Дмитриевича Кантемира, тоже дипломата-эллинофила и тоже ровесника Писарева, хотя сведений об их возможном знакомстве нет.
В любом случае представляется, что именно в кругу этих молодых «русских европейцев» (в момент восхождения Елизаветы на престол им чуть более 30 лет) с их связями на Западе (при особом внимании к средиземноморским и греческим делам) и осуществился выбор венецианской книги в качестве первой биографии Петра на русском и ими же было сформировано благожелательное мнение только что воцарившейся императрицы[21].
Писарев с энтузиазмом берется за «Житие Петра Великого». Давно замечено, что его труд — это больше, чем простой перевод. Исследователь этого текста пишет: «Сравнивая рукописи русского „Жития“ с итальянским оригиналом и с русскими печатными изданиями, я пришел к выводу, что „Житие“ — не простой перевод sine ira et studio[22], а до некоторой степени переделка, приноровленная к потребностям и взглядам русского читателя XVIII века»[23], поясняя далее: «Такая „переделка“ вместо перевода книги сама по себе ничего оригинального не содержит — <…> такие „переделки“ были широко распространены»[24].
Автор этих строк, взявшийся, вслед за Писаревым, за перевод венецианской биографии Петра, с таким форсированным выводом согласиться не может: все-таки это была не «переделка», а верный добросовестный перевод, с некоторыми (редкими) изъятиями и дополнениями. Пользуясь своими знакомствами и положением при дипломатическом ведомстве, Писарев порой подключает документы (всегда с указанием источников), уточняет, комментирует. Он приспосабливает терминологию Катифоро к отечественной, исправляет личные имена, топонимы, чины и звания, в которых венецианский автор иногда путался, но никаким «приноровлением к потребностям и взглядам русского читателя» Елизаветинской эпохи Писарев не занимался.
Приведем некоторые замеченные нами отличия оригинала от перевода.
Катифоро в местах с церковным дискурсом для паствы Русской православной церкви употребляет западный, католический термин «рутены», а саму Церковь именует «Церковью Рутении», так как в католическом обиходе долго использовалось латинское обозначение Руси — Ruthenia. Стефан Писарев везде переводит «рутенов» как «россияне», и, соответственно, Церковь Рутении — Российская. Иллирийцев, как тогда в Италии именовали балканских славян, входивших в юрисдикцию римских пап, переводчик обозначает просто как «славян». Императора Священной Римской империи Писарев титулует «цесарем Римским», а его подданных — «цесарцами», как это было принято в Московии. Катифоро часто использует звание «маршал», которого тогда в русской армии не было, и Писарев иногда по смыслу переводит это как «вождь», а иногда уточняет звание — для Б. Н. Шереметева, называя его «фельдмаршал». Вице-канцлер П. П. Шафиров у Писарева становится «подканцлером», атаман Мазепа — «гетманом». В одном рассказе про казаков он добавляет «запорожские». Там, где Катифоро говорит о подмосковном «замке» Петра, Писарев ставит топоним — Преображенское; Livonia он переводит как «Лифляндия» и т. п., в целом точно подыскивая русские географические названия.