На самом деле король, несмотря на свою незажившую рану, приказал носить себя в носилках в самые опасные места сражения со шпагой в одной руке и пистолетом в другой, чтобы самим своим присутствием воодушевлять солдат и побуждать их храбро сражаться до последнего. Однако, когда генералы поняли, что силы оставляют их короля, они так усердно стали его упрашивать покинуть поле боя, что он в конце концов уступил их мольбам и согласился положить себя на коня. Но не успели они это сделать, как конь пал замертво, убитый выстрелом из ружья московитов. Тогда решили положить его в коляску генерала Мейерфельда [Mejerfeld][844]: ее запрягли шестью парами лошадей, и король приказал отвезти себя на берег Борисфена для переправы. Носилки короля несколько раз роняли в переполохе боя, и его рана так разбередилась, а боль так усилилась, что на протяжении нескольких часов он не мог произнести ни слова. Как только он немного пришел в себя, он сразу же вспомнил о графе Пипере [Piper][845], своем самом доверенном министре, и стал повсюду его искать, однако граф, застигнутый врасплох московитами в окрестностях Полтавы в тот момент, когда сжигал документы канцелярии, попал в плен вместе со всей документацией и двумя миллионами рейхсталеров, частично саксонской чеканки.
В этих столь тяжелых обстоятельствах король Карл решил прибегнуть к переговорам и послал генерала Мейерфельда с горнистом к царю Петру, чтобы сообщить ему о том, что «он наконец согласен принять мир на условиях, которые многократно ему предлагались. И, если царь не пожелает ему этого позволить, пусть он по крайней мере не препятствует ему вернуться в Польшу»[846]. Царь удивился, сколько высокомерия осталось в этом государе после столь страшного поражения, и ответил, что «король Швеции слишком поздно решился согласиться на мир и первоначальные его условия, прежде предлагавшиеся царем, уже не могут быть приняты, потому что ситуация изменилась». Горнисту было поручено передать ответ Карлу, а генерала Мейерфельда царь приказал арестовать, не столько потому, что тот осмелился явиться к нему без грамоты, сколько по другой причине. Когда Мейерфельд попал в плен к русским в битве под Калишем, он был отпущен на условии, что король Карл в ответ отпустит генерала московитов: так как это условие не было выполнено, генерал должен остаться пленным[847]. Карл, узнав о случившемся от горниста, познал на опыте истинность того, о чем писал Саллюстий: начать войну в нашей власти, но не всегда в нашей власти ее прекратить: Bellum ex arbitrio sumitur, non ponitur[848][849]. Утратив последние надежды, Карл поручил командование своими поредевшими войсками графу Левенгаупту[850] и, взяв с собой несколько офицеров, направился в Бендеры [Bender], город, находящийся на территории Османской империи в Тартарии, объявив, что «предпочитает лучше попасть в руки турок, нежели московитов». Не буду говорить о том, что происходило с этим несчастным государем во время его длительного пребывания в Бендерах: об этом можно прочитать в его биографии, составленной искусным писателем[851]. Скажу только, что после этого поражения из «Северного Александра», как его сначала называли, он превратился в «Неистового Орландо», а из великодушного Ахилла выродился в свирепого и безумного Аякса.
Пока Карл был на пути в Тартарию, князь Меншиков настиг жалкие остатки шведской армии, которыми командовал генерал Левенгаупт, и объявил им, что «они должны немедленно сложить оружие, иначе им не будет пощады». Левенгаупт, видя, что не может выдержать бой с победоносным противником, попытался по крайней мере добиться от Меншикова как можно более мягких условий капитуляции[852]. Было условлено, что «все солдаты и офицеры будут рассматриваться как военнопленные: с солдатами будут обходиться уважительно, а офицерам будет позволено на некоторое время вернуться в дома под честное слово; царю будет передана вся шведская артиллерия со всей амуницией, знаменами, штандартами, музыкальными инструментами и военной казной». Так в плену оказались сам Левенгаупт с двадцатью тремя полками кавалеристов и драгун, а также шестнадцатью полками пехоты. Вместе с теми, кто был захвачен раньше, в плену у московитов оказалось шестнадцать тысяч двести восемьдесят семь человек[853]. Московиты провели смотр своих войск и обнаружили, что потеряли за время всего сражения четыре тысячи сто сорок шесть человек[854].
Мудрый человек никогда не упускает случая воспользоваться благосклонностью фортуны: Ducis est, fortunae se praebenti non deesse[855][856]. Как только Петр, после одержанной им победы, узнал, что Карл вместе с Мазепой переправились через Борисфен[857], он, предполагая, что они направились на Волынь, тотчас написал генералу Гольцу, который находился в той провинции с двадцатью тысячами русских солдат, чтобы Гольц без промедления выслал им навстречу эскадрон доброй кавалерии, препятствуя воссоединению с оставшимися в Польше частями шведской армии. Эта мера была предусмотрительной, но король Карл уже успел отправить письмо генералу Крассову [Crassau][858], в котором, сообщая о своих злоключениях, приказывал ему как можно скорее оставить Польшу, ради спасения немногочисленных остатков его войск. Между тем, когда царю было доложено, что князь Меншиков захватил в плен весь неприятельский авангард, не вынимая шпаги из ножен, он поспешил к нему и подоспел как раз в момент принятия капитуляции. Судьба этих несчастных солдат живо его тронула, и он неоднократно выражал свое неудовольствие поведением государя, принесшего в жертву своему честолюбию такое множество своих верных подданных, которым он должен был быть отцом и хранителем. Петр великодушно даровал свободу многим офицерам[859], в знак своей милости и снисхождения, приказал раздать несчастным пленным значительную сумму, чтобы поддержать их в крайней нужде. На следующий день царь пожелал разделить трапезу со всеми шведскими генералами, которые должны были пить за здоровье того, чьими пленниками они были. Посреди здравиц царь спросил у маршала Реншильда, «какова была численность армии короля Карла, когда она пересекла границы Московии». Тот ответил, что общее их число могло составлять двадцать тысяч шведов, не считая возможной поддержки казаков. «Как же может быть, — сказал тогда Петр, — что такой благоразумный государь, как Карл, отважился с горсткой людей вторгнуться в столь обширную и незнакомую ему страну, как Россия?» Маршал ответил царю, что «король не всегда советовался с генералами, но те, как верные подданные, слепо повиновались своему государю». Эта верность так пришлась по нраву великому Петру, что он, сняв с портупеи собственную шпагу, подарил ее Реншильду, попросив его сохранить ее в залог уважения, которое питал к его мужеству и верности. Подобные же знаки своего расположения он явил и графу Пиперу, и другим высокопоставленным пленным: более того, чтобы они не испытывали ни в чем недостатка, Его Величество расположил их рядом с собственными генералами. Граф Реншильд оказался рядом с графом Шереметевым, граф Пипер — с графом Головкиным[860], герцог Вюртембергский — с князем Меншиковым; так же были размещены и все остальные.
Однако победитель не ограничился тем, что продемонстрировал милость к побежденным врагам: он решил также наградить своих победоносных воинов за храбрость, повысив их всех в чине. Князь Меншиков был сделан фельдмаршалом[861], граф Головкин — великим канцлером [Gran Cancelliere][862], Рённе — генералиссимусом [Generalissimo][863], Шафиров [Scaferof][864] — подканцлером [Vice Cancelliere]. Остальные были награждены орденом Св. Андрея[865] или повышены в чине в зависимости от звания и заслуг. Солдатам царь раздал впоследствии столько денег и подарков, что все они почувствовали необыкновенное удовлетворение от того, что служат столь милостивому и щедрому государю. Царь не захотел в этой раздаче обойти и себя самого. Мы уже упомянули выше о том, что он хотел шаг за шагом пройти всю лестницу военных чинов, как в сухопутных войсках, так и на флоте. В доказательство своих заслуг он указал на то, что самолично захватил в плен шведского генерала, и показал своим генералам пулю, пробившую ему шляпу. За это из сержант-майоров [Sargente Maggior] он был произведен в генерал-майоры [Generale Maggior][866]. Великие души обыкновенно столь же беспощадны к врагам на поле боя, сколь милостивы к просящим о пощаде после победы: Quanta perviccacia in hostem, tanta beneficentia adversus supplices utendum[867][868]. Петр Великий пожелал распространить свою милость даже на мятежных казаков, вновь согласившихся подчиниться его власти, и даровал им свое прощение — при том, однако, условии, что они сложат оружие. Вместе с тем он пообещал десять тысяч рублей любому, кто выдаст ему изменника Мазепу, живого или мертвого.