Выказав таким образом свое великодушие, царь, собрав в Полтаве большой Военный совет, разделил свою армию на три части. Сорок тысяч солдат под командованием Шереметева и Меншикова должны были отправиться в Ливонию. Тридцать тысяч под командованием Голицына и Боура выдвинулись в направлении Польши, а генералы Репнин и Аллард должны были остаться с шестнадцатью тысячами солдат на границах России, чтобы поддерживать на них спокойствие[869]. Легко представить себе, как в Москве встретили подобную новость. Цесаревич Алексей позаботился об организации празднеств, в которых должны были принять участие иностранные послы. Когда прошел слух, что скоро должен прибыть триумфатор, власти города возвели тридцать триумфальных арок[870] на дороге, по которой он должен был въехать. Однако дела более важные, чем торжественный въезд в столицу, заставили царя отбыть в другие места. Его присутствие было необходимо в Польше: оттуда он без промедления переправился через Борисфен, чтобы присоединиться к генералу Гольцу в Волыни. Однако из‐за треволнений этой жестокой войны и величайших тягот бесконечных маршей и контрмаршей царь заболел и оказался вынужден несколько дней провести в постели в Киеве[871]. Находясь там, в промежутках между пароксизмами лихорадки он не переставал отдавать необходимые приказы. Так, он приказал усилить армию Гольца дополнительными полками, чтобы тот с вящим успехом противостоял генералу Крассову.
В отдаленных государствах едва могли поверить в полтавскую викторию, но в конце концов она была подтверждена таким множеством донесений, что более сомневаться в ней было невозможно. Тогда поляки, принадлежавшие к партии царя, приободрились и, проведя переговоры с примасом Шембеком, отправили посланцев к королю Августу, призвав его вернуться в Польшу и вновь взойти на престол. Август сначала выказал нежелание уступить просьбам своих польских подданных, но в конце концов, приняв решение вернуться в свое королевство, прежде всего опубликовал манифест, который включал в себя в общем и целом три положения: «1) король протестовал против недостойного обращения со стороны короля Карла как с ним самим, так и с его наследными землями; 2) он пространно разъяснял несправедливость и недействительность своего отречения, указывая на то, что чувствовал себя по совести не связанным положениями Альтранштедтского договора, потому что договор тот был коварным и вынужденным актом, особенно потому, что он клялся на коронации никогда не отрекаться от королевского венца без согласия Польского сейма; 3) он объявлял о принятом им решении вернуться на престол, подчеркивая, что решение это было им принято с согласия Его Царского Величества», великодушию, твердости духа и верности которого Август возносил красноречивые хвалы. Царь, который прекрасно владел искусством притворства, уже в конце прошлого года делал вид, будто забыл обо всем, что совершил Август. Поэтому он призвал короля вернуться в его государство, дабы отвлечь внимание Станислава и тем самым воспрепятствовать ему отправить королю Швеции подкрепление, как он собирался сделать. Станислав, видя решимость Августа вернуться на престол и не считая себя способным противостоять ему, также опубликовал от своего имени манифест, в котором объявлял, что не желает противиться воле судьбы, уступает власть более обласканному ею претенденту и советует также и друзьям своим примириться с оным монархом на максимально благоприятных для себя условиях.
Между тем царь, оправившись от болезни, оставил Киев и 14 сентября присоединился к армии генерала Гольца[872] и союзной армии графа Синявского, тверже всех других польских генералов сохранявшего верность своему государю. Затем, 8 октября, он провел переговоры с королем Августом неподалеку от Торуни [Thorno], значимого города в Польской Пруссии: тот специально прибыл на берег реки за две мили от города ради встречи своего избавителя[873]. Государи обменялись выражениями радости от свидания. Август поздравил царя с блестящей победой над королем Карлом, а царь поздравил его с возвращением в свое королевство, ни словом не упомянув о той обиде, которую тот ему причинил, тайно заключив Альтранштедтский договор. К тому же Август предпринял всевозможные уловки, взвалив вину на полномочных посланников. Первые дни прошли в празднествах, во время которых царь, не прибегая к словам, молчаливо попрекнул короля Августа за его поступки, сделав так, чтобы тот увидел висящую на его бедре шпагу — эту шпагу Август вручил королю Швеции, и ее нашли в брошенном шведами обозе на поле Полтавской битвы. От развлечений перешли к переговорам. Поляки направили к царю депутацию с поздравлениями его от имени всей Республики с полной победой над неприятелем. На поздравления поляков царь живо ответил, что «от благословений, ниспосланных Небом его оружию, никто не извлек большей выгоды, чем их Республика, потому что они возвратили ее в руки ее законного короля». Несколько саксонских дворян также поздравили царя по этому случаю, сказав, среди прочего, что они «всегда желали успеха его оружию, но уже не чаяли таковой победы, какая случилась», на что царь с готовностью сказал, что их «неверие соответствовало человеческой слабости, но Господь Бог даровал мне победу, соответствующую Его всемогуществу».
Затем посланцы Республики изложили, как было им поручено, просьбу к Его Царскому Величеству «не оставлять в Польше более двенадцати тысяч солдат; его также просили вернуть Республике все крепости, завоеванные им в Польской Украине, а также отпустить на свободу князя Вишневецкого». Эти предложения, быть может, были не лишены оснований, однако в сложившихся обстоятельствах они выглядели иначе. Царь, знавший о том, что значительная часть поляков симпатизирует шведам, решил ответить с позиции силы. Относительно украинских крепостей он не захотел даже разговаривать, потому что отвоевал их у шведов. Что касается Вишневецкого, то он, напротив, настаивал на том, чтобы Сейм сурово и примерно его наказал, а также наказал других вельмож, которые своими беззаконными действиями нанесли страшный урон Республике. Что же до войск, то царь пожелал, чтобы князь Меншиков разместил свои войска в Нижней Польше, а польская армия вместе с саксонской должны были переместиться в Верхнюю Польшу и Польскую Пруссию.
Завершив переговоры, монархи разъехались: Август вернулся в свои наследные земли в Саксонию[874], а царь направился в Мариенвердер[875], где его ожидал король Пруссии[876], который также отъехал на две мили от города, дабы с ним встретиться. Царь пробыл там девять дней: оба государя присоединились к союзному договору, заключенному между королями Польши и Дании. Тут было уговорено, что Петр отдаст свою племянницу принцессу Анну[877] в жены Фридриху, третьему герцогу Курляндскому[878], изгнав из его герцогства окопавшихся там шведов. Их венчание совершил 30 октября 1710 года в Петербурге рутенский епископ[879]. Потеряв спустя считаные недели своего супруга[880], принцесса-вдова обитала в Курляндии до 1730 года, пока штаты Российской империи не избрали ее императрицей Всероссийской, и ныне славно правящей, стремящейся своими могучими войсками поразить врагов христианства, согласно предначертаниям своего доблестного дяди.
Пятого ноября царь отбыл из Мариенвердера в Митаву[881], столицу Курляндии, чтобы руководить операциями его войск, разделенных на шесть частей. Первая из них находилась под командованием фельдмаршала Шереметева и насчитывала пятьдесят две тысячи человек, вторая, под командованием князя Репнина, — восемнадцать тысяч, третья, под командованием генерала Ренцеля, — шестнадцать тысяч, четвертая, которой командовал князь Голицын, — семь тысяч гвардейцев, пятая, под командованием генерала Боура, — двенадцать тысяч драгун и казаков, шестая, под командованием генерала артиллерии Брюса, — пятнадцать тысяч. Во главе всей армии был поставлен генералиссимус князь Меншиков[882] в звании царского генерал-адъютанта[883]. Этой армии были приданы шестьдесят больших мортир, триста пушек и шестьдесят тысяч бомб, предназначенных для осады Риги. Генерал Стромберг [Stromber][884], оборонявший город, быстро отозвал шведские войска из Курляндии и, приказав сжечь пригороды, разослал повсюду манифесты, полные обвинений в адрес московитов. Уязвленный царь приказал ответить тем же. Московиты среди прочего освоили и искусство воевать с помощью пера, преуспев в нем наравне с самыми утонченными министрами иноземных дворов. Впрочем, в Риге удары, наносимые лишь на бумаге, значили немного. Врагов побеждают оружием, а не словами, как мудро сказал великий Демосфен Афинский: Non verbis vincuntur hostes, sed armis[885]. Царь встал лагерем под стенами Риги 25 ноября[886]. Всё было готово для бомбардировки города. Его Величество хотел уже начать приступ, собственноручно зажигая фитиль первой бомбы[887]. Власти города отправили к царю депутацию, чтобы отвратить, если возможно, грядущую беду, но им ничего не удалось добиться: московиты решили начать бомбардировку. Город, однако, отчаянно и мужественно сопротивлялся. Царь, приобретший богатый опыт в военном искусстве и умевший, подобно опытнейшим врачам, на основе изучения симптомов предсказывать исход и продолжительность болезни, предвидел, что город в конце концов вынужден будет сдаться, но у его защитников б