[Jasi], столицу Молдавии, и собрал военный совет, где было решено стоять там лагерем, пока не будет собрано достаточно провианта для снабжения армии. Это было мудрое решение, однако царь предпочел другое, казавшееся ему более удачным, а именно: выдвинуться к Дунаю, чтобы занять мосты и не дать туркам переправиться через реку. Очевидно, что в подобном случае можно было не только пополнить продовольственные запасы, но и поставить в затруднительное положение турок. Однако судьба устала благоволить Петру, и этот великий государь решил прислушаться к совету господаря Молдавии, который должен был подойти со стороны реки Прут, чтобы захватить склады турок, полные разного рода провизии. Этот совет Кантемира имел для царя такие же фатальные следствия, какие для короля Швеции имел совет Мазепы осадить Полтаву.
Русским войскам до сих пор удавалось одерживать верх как над татарами, так и над турками, и над войсками Потоцкого. Они продвинулись до окрестностей Бендер и, если бы не бдительность одного сипаха[975], захватили бы короля Швеции. Но все эти успехи закончились сразу же после перехода через Прут. Московиты оказались в обширных и бесплодных степях, испытывая нужду в самом необходимом. Как только царь узнал, что турки приближаются к Дунаю, он отправил генерала Януса [Janus][976] с крупными силами, чтобы преградить им путь, но было уже слишком поздно. Турки уже переправились по шести мостам, а корпус генерала оказался развернутым вдоль Прута. Наконец восьмого июля[977] великий визирь появился прямо перед русской армией: их разделяла только река. Татарский хан также занял весьма выгодную позицию, и российская армия, лишенная провизии, оказалась зажата между татарскими и турецкими войсками. В ночь между девятым или десятым числом три турецких паши переправились через Прут, а хан выдвинулся им на помощь. Во время этого выдвижения татары обнаружили корпус генерала Януса, на ночь укрывшийся за лесом, и атаковали его авангард, однако Янус спас-таки свой корпус, отступив на позиции маршала Шереметева. На заре татары перешли в наступление. Московиты держались хорошо и стойко отражали атаки противника. Между тем до царя дошли известия о том, что конвой из четырех тысяч обозных телег, направлявшийся к нему из России, попал в руки к татарам. Этот удар был особенно тяжел для московитов, ведь у них уже несколько дней не было провианта и у многих не осталось даже хлеба. Несмотря на это, солдаты, воодушевленные присутствием государя в своих рядах, разделявшего с ними все тяготы, укрепили позиции рвами, по периметру которых выставили пушки и фризских лошадей.
Великий визирь, по совету Понятовского [Poniatoschi][978], польского генерала, из ненависти к московитам сопровождавшего турецкую армию, переправился через реку со своими войсками и, подойдя на расстояние двухсот шагов к российским шанцам, начал обстреливать их из пушек, которые, впрочем, не причинили существенного вреда обороняющимся. В центре круга, образуемого траншеями, царь приказал собрать все телеги и соорудить из них нечто вроде ограды, за которой укрылась его супруга Екатерина[979], со своим двором. Это та самая удивительная женщина, которая была бедной ливонской крестьянкой, а стала императрицей Всероссийской. Рожденная от неизвестного отца и воспитанная из милости в доме лютеранского священника[980], она до восемнадцати лет трудилась служанкой, пока ее не полюбил один шведский драгун и не попросил ее руки[981]. Не успели они сыграть свадьбу, как московиты захватили Мариенбург [Mariemburgo][982], и невеста попала в руки сначала генерала Боура[983], а потом и князя Меншикова[984]. В доме Меншикова однажды гостил царь Петр, и он счел Екатерину достойной своей любви. Прошло уже больше десяти лет с тех пор, как этот государь по не слишком хорошо известным причинам прогнал от себя царицу Евдокию [Ottochesa][985] и, ревнуя лишь о счастье и благополучии своего народа, охладел к делам любовным. Только Екатерина оказалась способна вновь разжечь в его душе пламя страсти. Или же, быть может, Петр Великий, как считают многие, заметил в лице этой девушки такие черты, которые указывали на то, что она способна поддержать и продолжить благие реформы, начатые им в своем государстве. А может быть, царь уступил естественной склонности, которую разделял со всеми прочими смертными, в особенности с другими государями: склонность эта состоит в том, чтобы испытывать влечение к одним людям и отвращение к другим — Fato et sorte nascendi, ut cetera, ita Principum inclinatio in hos, offensio in illos[986][987]. Эта внутренняя склонность, незаметная для внешних наблюдателей, сделала царицу Евдокию ненавистной в глазах царя и не позволяла ему разделять с ней ложе и царский престол, и она же внушила ему любовь к Екатерине и побудила его, несмотря на низкое ее происхождение, сделать ее своей супругой и соправительницей. Эта любимица судьбы и в несчастных для Петра обстоятельствах нашла способ еще укрепить любовь к себе царя, как мы сейчас увидим.
Российская армия была окружена врагами снаружи и еще больше страдала от отсутствия припасов внутри, и царь провел ночь в великом беспокойстве, коря себя за «ловушку, куда его завела его несчастная судьба, а точнее — его неосмотрительность, ведь он совершил ошибку, уведя армию так далеко от границ своего государства и не обеспечив ее в достаточной мере провиантом, а также не предпринял достаточных усилий, чтобы помешать туркам переправиться через Дунай или по крайней мере через Прут». Он понимал, что следующий день неизбежно закончится как для него, так и для его войска или гибелью, или пленом. Он решил скорее умереть, чем оказаться во власти врагов: Ut morte honesta contumeliis captivitatis eximeretur[988][989]. Позвав в свой шатер генерала Шереметева, он приказал ему, чтобы «на заре все подготовились к общей атаке на войска великого визиря», и в то же время строго-настрого запретил «кому-либо под любым предлогом заходить в его шатер». Получив этот роковой приказ, генералы московитов решили претерпеть все ради своего государя. Однако Екатерина, узнав от своих офицеров о решении, принятом государем, призвала их на совет, на котором присутствовал также вице-канцлер Шафиров[990]. Было решено, что «следует просить великого визиря о мире и царя нужно убедить в такой необходимости». В этом заключалась самая большая трудность. Кто дерзнул бы войти в шатер царя вопреки его прямому запрету? И потом, как можно было убедить человека столь возвышенной души унизиться до мольбы к туркам о милости? Suadere Principi quod oporteat, magni laboris[991][992]. Екатерина, знавшая, какое влияние она могла оказывать на царя Петра, осмелилась войти к нему в шатер и, упав к его ногам, так красноречиво живописала необходимость попытаться вступить в переговоры с великим визирем, что царь, убежденный в той же мере разумными доводами, сколь и слезами своей супруги, немедленно отправил в неприятельский лагерь нескольких своих посланцев, которые сумели силой золота найти подход к кахье[993] [Kiaja], а через него — к великому визирю. Екатерина пожертвовала для этой цели самые лучшие свои драгоценности и собрала за короткое время сумму денег, достаточную для того, чтобы распалить природную алчность первых министров Порты[994].
Король Швеции, узнав от Понятовского о положении вещей, инкогнито приехал в лагерь великого визиря, чтобы убедить его воспользоваться случаем сокрушить империю московитов. Однако он приехал слишком поздно, потому что визирь уже согласился на условия, предложенные неприятелем. Царь послал визирю письмо, в котором заверял, что «никогда не имел намерения оскорблять Оттоманскую Порту, а взялся за оружие только для того, чтобы защититься, но вместе с тем он готов представить султану любое удовлетворение и просит о перемирии». Письмо произвело необходимый эффект. Визирь, видевший, с каким мужеством московиты бились в предыдущих сражениях, предпочел те надежные выгоды в случае заключения мира неопределенному исходу решающей битвы, обещавшей быть со стороны московитов, воодушевляемых отчаянием, весьма ожесточенной. Он сразу же согласился на перемирие, отдав всем своим войскам приказ отступить, а затем лично проехал вдоль рядов с саблей в руке, требуя от солдат прекращения военных действий. Взяв в качестве заложников вице-канцлера Шафирова и графа Михаила Шереметева[995], сына маршала, визирь заключил с царем мирный договор, в соответствии с положениями которого он получал возможность вернуться в свое государство на следующих условиях. «Царь должен быть вернуть Порте крепость Азов с прилежащими к ней землями, а также разрушить все форты, воздвигнутые в ее окрестностях; он должен был прекратить притеснения казаков, подданных Польши или Тартарии, освободить всех пленных турок и не препятствовать возвращению короля Карла в его страну. Царю рекомендовалось начать с Карлом переговоры о мире, на приемлемых для сторон условиях». Этот договор был заключен и подписан 13 июля 1711 года