. Отдав эти приказы, казавшиеся наиболее неотложными, и сделав необходимые распоряжения для подготовки большого флота к наступавшей кампании, он отправился из Петербурга в Москву, куда прибыл в январе 1718 года[1222] под приветственные возгласы всего народа, с нетерпением жаждавшего увидеть своего государя после почти восьми лет его отсутствия. Он нашел в этом городе немало злоупотреблений, нуждавшихся в исправлении, ведь дерзость губернаторов всегда возрастает, когда их государь далеко, и они надеются, что их прегрешения сойдут им с рук: Magna est illecebra peccandi, impunitatis spes[1223]. Так как и в этом случае число доносов оказалось весьма велико, царь передал рассмотрение этих дел в трибунал, созданный специально для этой цели, потому что сам решил все усилия направить на то дело, которому суждено было стать одним из самых необычных за всё время его царствования.
Царевич Алексей, сын Петра и предполагаемый наследник престола, бежал из России, пока царь был в Копенгагене, собираясь вместе с царицей отправиться оттуда в Голландию[1224]. Для успеха задуманного им побега царевич сделал вид, будто собирается приехать к своему отцу, который и в самом деле пригласил его к себе письмом от 26 августа[1225] 1716 года, в котором он объявлял, что «хочет твердо знать его окончательное решение — он должен или усердно трудиться, чтобы стать достойным наследником престола, или уйти в монастырь. Если он выбирает первое, ему следует в недельный срок прибыть в Копенгаген, чтобы вместе с царем участвовать в военных действиях. Если же он не чувствует себя способным к правлению по нездоровью и предпочел бы постричься в монахи, о чем он неоднократно заявлял, то должен незамедлительно сообщить ему время и место для данного решения, чтобы царь мог чувствовать себя спокойно»[1226].
В действительности еще за несколько лет до того царь, зная о не слишком добрых наклонностях своего сына, был в высшей степени недоволен его действиями, однако скрывал свое недовольство из уважения к принцессе Вольфенбюттельской, супруге царевича. Как только она отошла в мир иной, царь решил направить своему сыну письменную декларацию следующего содержания[1227].
Вы не можете не знать того, что известно всему миру: как стенает наш народ под игом шведов, которые, захватив несколько приморских городов, отрезали нас от торговли со всем миром. Вы знаете, какую высокую цену пришлось нам заплатить, чтобы сделать нашу армию способной противостоять столь серьезному противнику: если прежде трепетали от страха перед шведами, теперь сами они трепещут от страха перед нами. Этими свершениями мы обязаны прежде всего помощи Божьей, а кроме того — нашим трудам и трудам наших верных подданных. Однако, если я отвожу взор от созерцания тех благодеяний, коими Бог ущедрил наше отечество, и обращаю его на то, что ожидает его после моей смерти, я скорее скорблю о нерадостном будущем, чем радуюсь прежним благословениям. Ведь я вижу, что вы, мой сын, отвергаете любые попытки сделать вас способным принять после моей смерти бразды правления империей. Я утверждаю, что ваша неспособность есть следствие вашего осознанного выбора и вы не можете списать ее на слабоумие или телесную слабость. Хотя вы и не отличаетесь крепким телосложением, всё же нельзя сказать, чтобы вы были совсем уж немощны. Однако вы не желаете слышать о военных упражнениях, хотя именно благодаря им мы выбрались из того мрака, в котором до сих пор мы были погребены. Я не призываю вас начинать войну по своему капризу и хочу только, чтобы вы научились этому искусству. Я мог бы привести немало примеров, доказывающих необходимость для государей знать эту науку, но достаточно вспомнить о греках, с которыми нас объединяет общая вера. Разве не погибла бы их империя, если бы они не пренебрегали военным искусством? Праздность сделала их слабыми, и они подпали под иго тирана, которое несут и поныне. Но вернемся к тому, что я хочу сказать. Я, очевидно, человек, а потому должен буду умереть. Кому я оставлю довершить то, что сам я только начал? Вы до сих пор пренебрегали теми занятиями, которые делают монарха сильным, и теперь я решил письменно сообщить вам свою волю: если вы не измените своего поведения, я решу вас права престолонаследия и отсеку от моего рода, как отсекается от древа бесплодная ветвь. Не надейтесь, что если у меня нет другого сына, то эти мои речи можно считать пустыми словами. Я не пожалею жизни своей ради отчизны — как же я пожалею вас, если вы не сделаетесь достойным? Я скорее передам власть чужому человеку, если сочту его достойным, чем собственному сыну, если увижу, что он не способен к правлению.
Когда царевич получил это письмо, у Екатерины еще не родился Петр Петрович, но, когда через некоторое время он появился на свет, Алексей ответил отцу открыто: «Он прочитал его послание после похорон супруги, но вверяет себя воле Его Величества, даже если ему угодно лишить его права престолонаследия, и, более того, умоляет его это сделать, ибо считает себя неспособным нести столь тяжелую ношу, особенно теперь, когда Небо послало ему брата, который будет лучше пригоден к управлению империей. В завершение он клятвенно обещал никогда не выдвигать никаких притязаний на престол и удовольствуется тем, чтобы за ним было сохранено его скромное содержание»[1229].
Царь, не удовлетворенный этим ответом, решил предпринять еще одну попытку, написав сыну, что, «по слову Давида», omnis homo mendax[1230]и «потому он не доверяет его клятвам, потому что, даже если теперь он и имеет намерение твердо держаться того, что обещает, впоследствии длиннобородые бояре не преминут соблазнить его и побудить нарушить эти клятвы. Поэтому он призывает его без промедления или переменить поведение и пойти вместе с отцом на войну, или стать монахом»[1231].
Алексей ответил на этот призыв следующим письмом:
Я получил вчера ваше письмо. Болезнь, ныне меня постигшая, не позволяет мне ответить достаточно пространно. Я хочу принять монашеский постриг и прошу вашего милостивого согласия.
20 ноября 1715 года[1232]
Перед тем как отправиться в Голландию, царь пожелал посетить царевича Алексея[1234], лежавшего в кровати в своей комнате. Он спросил сына, «какое решение тот принял». Алексей подтвердил новыми клятвами свое желание «стать монахом в каком-нибудь монастыре». Тогда царь, напомнив сыну о тяготах этого служения, посоветовал ему подумать получше и дал ему последний срок для раздумий — шесть месяцев. По истечении срока, видя, что Алексей не торопится исполнять свои обещания, царь отправил ему из Копенгагена вышеуказанное письмо[1235]. Алексей, получив недвусмысленный приказ отца и поняв, что ему больше не удастся тянуть время, не захотел отказываться от царствования, будучи запертым в монашеской келье, и потому решил рискнуть всем, чтобы заполучить все. Прислушавшись к советам своих приближенных, он принял решение бежать из-под власти отца. Царевич сделал вид, будто хочет из Петербурга отправиться в Копенгаген и присоединиться к отцу, но на середине пути, сменив направление, устремился в Вену, намереваясь просить покровительства у Карла VI, императора римлян и своего свояка[1236]. Одновременно, скрывая от отца свой настоящий маршрут, он отправил ему с дороги обманное письмо якобы из Кёнигсберга[1237]. Таким образом ему удалось добраться инкогнито до Вены. Император, посоветовав ему не открывать своего местонахождения, убедил его переехать в Неаполитанское королевство, где риск быть узнанным был меньше. Царь был в Амстердаме, когда узнал о бегстве своего сына; он тотчас разослал множество гонцов, чтобы искать его при дворах немецких и итальянских государей[1238], однако точные сведения о местонахождении царевича он получил только на обратном пути из Парижа[1239]. Тогда он узнал, что Алексей скрывался в Неаполе в замке Сант-Эльмо. Он тотчас отправил к нему тайного советника Толстого и командира своей гвардии Румянцева [Romanzof][1240]: те поспешно прибыли в Неаполь[1241] и передали Алексею письмо от царя, написанное в Спа [Spaa] 16 июля 1717 года[1242], в котором Петр «упрекал сына за бегство из отчего дома под иностранное покровительство и призывал его вернуться в Москву, клятвенно обещая ему, что, если тот с достаточной готовностью откликнется на его призыв, он не только простит ему его недостойное поведение, но и станет любить более прежнего»[1243]. Положение, в котором оказался царевич, не оставляло ему выбора и времени думать о том, покориться или нет. Место, где он скрывался, было раскрыто: император заявил, что не хочет ссориться с царем и поддерживать бунт сына против отца. Поэтому он согласился на предложение посланцев