. В тот же день этот протоиерей был арестован и на очной ставке с царевичем во всем признался[1270].
Наконец все сенаторы, министры и генералы общим числом сто двадцать четыре человека вынесли 24 июня[1271] смертный приговор, гласивший: «Так как в ходе процесса выяснилось, в том числе из собственных показаний царевича, что он виновен в измене и мятеже, они с чистой христианской совестью, как если бы предстояли перед Божьим судом, приговаривают его к смерти, однако приговор этот оставляют на утверждение верховной власти, милости и доброй воли государя»[1272]. Царь приказал, чтобы этот приговор был немедленно сообщен преступнику. Тот, услышав о смертном приговоре, дал волю всем чувствам, которые подобное ужасное известие обыкновенно производит в душах людей, не отличающихся героическим характером. Страшные конвульсии во всех членах тела погрузили царевича в своего рода летаргический сон, так что он казался мертвым задолго до того, как и в самом деле умер. Пробовали разные лекарства, чтобы вернуть его в чувство, в том числе даже давали ему понять, что он может много ожидать от милости отца, которой сенатский суд препоручил вынесенный им приговор. Некоторое время спустя царевич пришел в себя до такой степени, что смог снова изъявить раскаяние и попросить прощения у царя, своего отца, в присутствии множества сенаторов и прелатов. Однако потрясение, испытанное им при мысли о столь трагической смерти, было столь сильным, что нельзя уже было надеяться поправить его здоровье. Причастившись Святых Таин, он умер шестого июля[1273]. Его тело было выставлено на всеобщее обозрение и два дня находилось в Троицкой церкви в открытом гробу, выложенном бархатом. Любому было позволено посмотреть на него, и в церковь стекались толпы людей, целовавших царевичу руку. Наконец тело было торжественно перенесено в новую церковь в Петропавловской крепости и было положено в царской усыпальнице рядом с телом принцессы, его супруги, со всеми почестями и церемониями, подобающими принцам крови. На похоронах присутствовал сам царь с царицей и со всем их двором.
Это происшествие, безусловно одно из самых удивительных из всех, о которых нам доводилось читать в исторических трудах, в разных странах получило различное толкование. Некоторые хвалили и превозносили великодушие российского императора, который, словно новый Манлий Торкват[1274], пожертвовал жизнью сына ради почтения к закону, чтобы показать пример своему народу. Другие, напротив, не преминули упрекнуть царя в душевной слабости, потому что он, ослепленный любовью к своей Екатерине, принес в жертву ее честолюбию своего первородного сына ради передачи престола рожденному от нее потомству. Ходили слухи, что в тюрьме несчастному царевичу дали яд и от этого с ним случились конвульсии, которые ошибочно приписали ужасу перед вынесенным ему смертным приговором. Многие сравнивали в этом отношении Петра Великого с королем Испанским Филиппом II, который сходным образом, хотя и по другим причинам, приказал умертвить принца Карла, своего сына[1275]. Со своей стороны, не решусь утверждать ни того ни другого, следуя мудрому суждению Тацита, говорившему, что желание проникнуть в глубинные замыслы государя нечестиво и опасно; кроме того, сделать это всё равно не удастся: Abditos Principis sensus, et si quid occultius parat, exquirere inlicitum, anceps, nec ideo assequare[1276][1277].
Было бы слишком долго подробно рассказывать о процессе над всеми причастными к делу Алексея. Первые арестованные под пыткой обвинили своих соучастников, а те указали на следующих. Среди них были люди всех сословий, как мужчины, так и женщины, и всех возрастов. Царь велел судить их по всей строгости закона. Одни были колесованы, другие повешены, третьи обезглавлены, четвертые посажены на кол, пятые сосланы в Сибирь. Духовные лица были лишены сана, а потом преданы суду. В случае епископа Ростовского архиереи высказали определенное сомнение в том, возможно ли лишить его сана, приводя то основание, что в России нет патриарха, а потому нет никого, кто обладал бы правом это сделать. Тогда царь прибег к уловке. Он спросил у этих архиереев, есть ли у них право избирать и рукополагать епископов. Они ответили утвердительно, потому что и в самом деле таков был обычай на Руси, из чего царь сделал вывод, что они имеют право и низлагать их. Что касается царицы, злосчастной матери бедного Алексея, и сестры его, царевны Марии, то, так как царь был убежден, что они были посвящены в «тайну беззакония» (так называли при дворе бегство царевича), то он приказал перевести первую из ее монастыря в другой, более строгого устава, на Ладожском озере[1278], а вторую посадить в Шлиссельбургскую крепость[1279]. Сожительница царевича, по имени Ефросинья [Eufrosini], была отпущена на свободу, так как стало известно, что царевич принудил ее следовать за собой под угрозой насилия: кроме того, она подробно и откровенно рассказала всё ей ведомое. Говорили, что Алексей заключил с ней брак перед отъездом в Вену — после того, как она приняла религию московитов[1280].
Книга шестая
Разногласия царя с английским королем. Смерть Карла XII. Королева Швеции намерена продолжать войну с московитами. Последние учиняют в Швеции страшные разорения. Царь наказывает нескольких своих министров и изгоняет иезуитов из пределов своего государства. Он продолжает атаки на Швецию и принуждает ее к заключению мира. Царь нарекается титулом императора и с триумфом входит в Москву. Он предпринимает военную экспедицию против мятежников из Персидского царства и завоевывает на Каспийском море Дербент и другие города. Затем возвращается в Москву, а оттуда в Петербург. Принимает посла персидского шаха и заключает с ним союз, а также заключает союз с Оттоманской Портой. Отправляется в Москву и торжественно возлагает корону на голову Екатерины. Возвращается в Петербург, заболевает и преставляется.
Каким бы важным ни было раскрытие столь опасного заговора, как заговор царевича Алексея, царь был занят не только одним этим делом. Будучи в Голландии, он вел переговоры с бароном Гёрцем[1281], первым министром Швеции, умелая политика которого сделала его столь необходимым для короля Карла, что тот ничего не предпринимал без его ведома и во всем полагался на его советы. Этот влиятельный министр осмелился, будучи в Голландии, предложить царю мир будто бы от имени своего государя, не сомневаясь, что тот одобрит эту инициативу[1282]. Царь, у которого было много оснований желать мира со своими соседями, легко согласился на предложение Гёрца. Король Швеции хотел, чтобы все державы, участвовавшие в войне, приняли участие и в мирных переговорах. Царь готов был согласиться, если бы барон Шафиров, его вице-канцлер, не переубедил его, отметив, как опытный политик, в специальном меморандуме, что «если царь заключит мир вместе со своими союзниками, то потеряет значительную часть завоеванных территорий — как вследствие обязательств перед ними, так и потому, что в этом случае король Карл вынужден будет принимать в расчет значительные претензии королей Великобритании, Дании и Пруссии, и в этом случае он будет менее уступчив в переговорах с царем, в особенности потому, что державы-посредницы будут более благосклонны к другим странам-участницам Северного союза, чем к России». Шафиров далее заключал, что «единственным разумным решением будет силой принудить короля Карла принять те условия, которые царь хотел ему навязать». Эти планы в определенной мере совпадали с намерениями Гёрца, считавшего более выгодным для Швеции заключить мир с одним только царем, чем со всеми странами-союзницами одновременно. После некоторых проволочек в качестве места для заключения мира выбрали город Або, столицу Финляндии, однако потом его перенесли на Аланд[1283]. Царь отправил на переговоры генерала Брюса и советника Остермана[1284]. Одновременно, следуя совету своего канцлера, Петр приказал вторгнуться в Швецию корпусу из восьмидесяти тысяч солдат[1285], стоявшему наготове в Мекленбургском герцогстве, а также увеличил состав флота, угрожая Швеции страшным разорением, если король не согласится на мир.
Усилия барона Гёрца, который с паспортом, полученным от царя, проехал через Ревель, а также письма, найденные в Лондоне, породили слух, что царь и король Швеции сговорились друг с другом совершить переворот в Англии и возвести на английский трон претендента[1286]. Говорили также, что российский император посетил Францию не ради развлечения и любопытства, а для того, чтобы при посредничестве герцога-регента заключить мир с королем Швеции и образовать лигу против короля Георга, состоящую из Франции, Испании, Швеции и России. Кабинеты Лондона и Ганновера, поверив этому слуху, отправили в Россию людей, способных проникнуть в тайные замыслы этих дворов. Барон Гёрц вместе с графом Гилленборгом [Gillemburg][1287] прибыли в качестве полномочных послов Швеции на Аланд 17 мая 1718 года. После начала переговоров Гёрц несколько раз ездил к королю Карлу с донесениями о предложениях московитов и одновременно обнадеживал царя, говоря ему, что мир будет заключен на желательных для него условиях и ему «достанутся Ингрия [Ingria], Эстония [Estonia], Карелия [Carelia] и часть Ливонии [Livonia]». Разумеется, царь торжественно заявлял, что не желает уступить ни пяди из тех земель, которые с древних времен принадлежали России и которые он отвоевал силой оружия. Между тем, так как эти переговоры велись в частном порядке и тайно, царь одновременно с ними обсуждал и предложения своих союзников. Он сделал также и еще один шаг — предложил им несколько планов совместных действий против Швеции: или для того, чтобы в самом деле предпринять эти действия, если король Карл не захочет уступить, или для того только, чтобы заставить его смягчить позицию, показав, что ему угрожает. Английский король, выслушав предложения царского резидента Веселовского, отправил в Петербург г-на Джеффриса — скорее для того, чтобы разузнать о ведущихся переговорах, чем чтобы заключить какое-то соглашение