Я надеялся, что, откровенно и честно рассказав обо всем, я утихомирю прессу, но этого не произошло. На состоявшейся вскоре пресс-конференции я опять объяснил, чем руководствовался, поддерживая иранскую инициативу, и признал, что Шульц и Уайнбергер выступали против нее. "Я взвесил их возражения, — сказал я, — подумал, чем придется платить за неудачу и чем вознаградится удача, и решил, что упускать случай нельзя. Я полностью беру на себя ответственность за это решение и за последующую операцию. Как сказал Линкольн, принимая другое серьезное решение: "Если все получится, не важно, что меня будут критиковать. Если ничего не получится, то, хоть бы десять ангелов встали на мою защиту, — ничто мне не поможет".
Хотя Джордж Шульц и Кэп Уайнбергер ни разу не напомнили мне о своих предупреждениях, нельзя было отрицать, что они были правы: вопреки фактам иранскую инициативу действительно представили как выкуп заложников за оружие. Мы узнали, что обязаны разглашением нашей тайной операции недоброжелателю Рафсанджани, который рассказал о ней бейрутской газете, чтобы нас скомпрометировать. Но он все переврал. Он утверждает, что мы имели дело с иранским правительством — то есть с самим аятоллой — и что мы продавали оружие в обмен на заложников. Наша пресса подхватила эту фальшивку и по сей день утверждает, что мы продавали аятолле оружие в обмен на заложников. Этого никогда не было. У нас даже никогда не было прямых контактов с похитителями, и мы твердо знали, что оборонительное оружие, которое поставлялось в Иран, никогда не попадет к тем, в чьих руках находились наши заложники. Но пресса поверила не мне, а бейрутской газетенке.
Двадцатого ноября, когда шум в прессе длился уже более двух недель, Дон Риган сказал мне, что Джордж Шульц, который к тому времени заявил представителям прессы, что он категорически возражал против иранской инициативы, просит о встрече и собирается предъявить мне ультиматум: или я уволю Джона Пойндекстера, или он подаст в отставку. Вечером я пригласил Дона и Джорджа в Белый дом — его жилую часть, — чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Джордж действительно был сильно взвинчен и убеждал меня отправить Пойндекстера в отставку. Он говорил, что Пойндекстер ввел нас в заблуждение относительно того, кому поставлялось оружие. Он не грозил отставкой, но все же после совещания я записал в дневнике: "Боюсь, что он вскоре заявит: либо кого-то уволят, либо уйду я. Созвал на понедельник совещание, на котором будут кроме нас троих Кэп У., Билл Кейси, Джон П. и вице-президент. Надо окончательно разобраться в иранском деле".
Я уважал Джорджа Шульца за кристальную честность. Его слова зародили во мне сомнение: может быть, я не все знал об иранской инициативе? Поэтому на следующий день я пригласил в Белый дом министра юстиции Эда Миса и повторил ему слова Джорджа Шульца.
Эд сказал, что его сотрудники уже обнаружили противоречия в наших утверждениях касательно поставок оружия в Иран. До тех пор я полностью полагался на Пойндекстера. Теперь я попросил Эда Миса провести тщательное расследование и установить, что же произошло на самом деле. Этот разговор состоялся в пятницу. Эд собирался работать весь уик-энд и доложить мне о результатах в понедельник.
Мы с Нэнси провели уик-энд в Кемп-Дэвиде. Стояла ясная, но очень холодная погода. Большую часть субботы и воскресенья я сидел перед телевизором, наблюдая, как меня распинают за иранскую инициативу.
В понедельник утром мы провели по иранскому вопросу двухчасовое совещание. После совещания я записал в дневнике: "Джордж Шульц по-прежнему утверждает, что нам не следовало продавать оружие иранцам. Я с ним спорил. В общем, мы высказали друг другу все свои аргументы".
И тут, в полпятого вечера, Эд Мис и Дон Риган принесли мне известие, которое имело эффект разорвавшейся бомбы: в течение уик-энда один из сотрудников Миса обнаружил документ, из которого следовало, что подполковник Оливер Норт, который договаривался с иранцами об освобождении наших заложников, часть полученных от них за оружие денег передавал "контрас0 в Никарагуа и что Пойндекстер об этом знал.
Поначалу я подумал, что ни Пойндекстер, ни Норт не могли этого делать, не поставив меня в известность, — наверно, Эд ошибается. Но Мис утверждал, что никакой ошибки быть не может — обнаруженный им меморандум не оставляет места для сомнений.
Вот что я записал об этом разоблачении у себя в дневнике: "После совещания Эд М. и Дон Р. рассказали мне фантастическую историю. За одну партию оружия иранцы заплатили израильтянам больше, чем мы брали с израильтян. Разницу израильтяне положили на тайный счет в банк. Затем наш подполковник Норт (СНБ) передал эти деньги "контрас"… Мне об этом ничего не было известно. И что хуже всего — Джон П. узнал об этом и также ничего мне не сказал. Возможно, придется потребовать, чтобы он ушел в отставку0.
Оправившись от шока, я собрал кабинет и аппарат Белого дома и сказал им, что надо провести тщательное расследование и немедленно, ничего не скрывая, обнародовать его результаты. Попытка замять это дело только ухудшит наше положение. Рано утром на следующий день я встретился с лидерами конгресса — обеих партий и обеих палат — и сообщил им об открытии Миса. Затем я сделал сообщение для печати. Эд Мис более часа отвечал на вопросы корреспондентов. Мы рассказали им всю правду. Джон Пойндекстер подал в отставку с поста помощника президента по национальной безопасности, а Оливера Норта уволили из Совета национальной безопасности. Затем я выступил по телевидению. Я поручил бывшему сенатору Джону Тауэру, бывшему государственному секретарю (и тоже бывшему сенатору) Эдмунду Маски и бывшему советнику Белого дома по национальной безопасности Бренту Скоукрафту провести полное и независимое расследование. Я также попросил о назначении независимого прокурора, который установил бы, был ли нарушен закон.
Наделавшее столько шуму дело "Иранконтрас", естественно, принесло мне массу неприятностей. Впервые в жизни мне не поверили. Я рассказал американскому народу правду, но мне все равно не поверили. Но, хотя я и был огорчен, в отчаяние не впал. Овальный кабинет вовсе не был погружен в уныние, как утверждали в газетах. У меня были обязанности, и я продолжал их выполнять.
Нэнси говорит, что меня невозможно вогнать в депрессию, и это правда — я всегда стараюсь видеть светлую сторону событий. В случае с "Иранконтрас" я считал, что у меня нет оснований впадать в уныние. Одно дело — совершить неблаговидный поступок и чувствовать угрызения совести по этому поводу, а другое — быть уверенным, что ничего дурного не совершал. И у меня была такая уверенность. Я знал, что действовал в рамках закона и своих президентских полномочий. Но, если я и не ощущал уныния по поводу кампании в прессе, мне было очень горько, что я не сумел заставить людей мне поверить.
Каждую осень накануне Дня благодарения президенту преподносят огромную индейку: в 1986 году индейка весила 58 фунтов. Однако мало кто знает, что президент и его семья вовсе не усаживаются вечером за стол и не съедают эту гигантскую птицу: дело ограничивается фотографированием. Затем индейку увозят — возможно, до следующего года. Во всяком случае, в духовку она и не попадает. Но на этот раз у меня было ощущение, что меня самого поджаривают на угольях.
Наши критики твердили, что администрация "парализована", что она "при последнем издыхании". Однако это было не так. Мы продолжали осуществлять свои программы внутренней и внешней политики. Сидеть сложа руки не приходилось. Но шумиха по поводу "Иранконтрас" отвлекала внимание от насущных дел, и я знал, что, пока все детали сделки не будут выяснены, над Белым домом будет висеть подозрение. Каждый день в газетах появлялось новое "разоблачение". Конгрессмены бомбардировали меня вопросами, а некоторые требовали созыва чрезвычайной сессии конгресса — впервые с 1948 года.
Я сам хотел бы знать ответы на их вопросы и заявил лидерам конгресса, образовавшим две комиссии для расследования этого дела, что буду оказывать им всяческое содействие. Я просил их поскорее начать слушание дела и сказал, что готов лишить Пойндекстера и Норта привилегий должностных лиц администрации: тогда с них можно будет потребовать показаний на открытом слушании и мы все наконец узнаем правду. По моей просьбе был назначен независимый юрист, которому было поручено выяснить, имело ли место нарушение законов. Я вызвал в Вашингтон нашего уполномоченного в НАТО Дэвида Эбшира и поручил ему представлять в этом расследовании Белый дом. В частности, я дал ему указание проследить, чтобы в своих показаниях члены администрации ничего не утаивали от конгресса и комиссии Тауэра. Я связался с адвокатами Оливера Норта и Джона Пойндекстера и просил их передать своим подопечным: я хочу, чтобы они говорили правду, не надо меня покрывать.
Кампания "разоблачений" набирала силу, и от меня стали требовать изменений в кабинете и аппарате Белого дома. На этом настаивали и близкие мне люди, в том числе Нэнси, мои дети и мои бывшие политические советники Майк Дивер и Стюарт Спенсер.
Высказывалось мнение, что, раз Джордж Шульц публично заявил, что был против иранской инициативы, ему следует подать в отставку. Это я отказывался понять: Джордж не сделал ничего дурного — только выразил свое мнение и остался верен своим принципам. Он был прав в своих возражениях — так же как и Уайнбергер: его предсказания о возможных последствиях иранской инициативы сбылись слово в слово.
Многие также считали, что мне надо расстаться с Доном Риганом. Он, дескать, поддерживал иранскую операцию и не сумел найти наилучшую линию поведения, когда вокруг нее началась вся эта шумиха. Но я считал, что Дон виноват не более других. Он вовсе не оказывал на меня давления — я сам хотел установить контакт с людьми, которые могли вскоре прийти к власти в Иране.
Было много нападок и на Билла Кейси, и мне доказывали, что его надо сместить с поста директора ЦРУ. Но я не мог так поступить с человеком, дни которого были сочтены — у него был рак мозга.