Майк Дивер убеждал меня нанять адвоката. Не исключено, что Норт или Пойндекстер попытаются свалить всю ответственность на меня, и тогда против меня могут возбудить судебное дело. Я заявил ему, что мне нечего скрывать: что бы обо мне ни говорили, ничего дурного я не сделал и не собираюсь принимать меры, которые можно было бы истолковать как попытку воспрепятствовать выяснению истины.
Рождество в тот год было невеселым. Мы ожидали результатов расследования, которое проводила комиссия Тауэра. Как всегда, Нэнси помогала мне не пасть духом, хотя ей самой и нашим детям приходилось нелегко. Нэнси считала, что меня подвергают незаслуженным нападкам, и хотела, чтобы я как-то вернул себе доверие американцев. Она советовала мне отмежеваться от Норта и Пойндекстера, которые так меня подвели, но я отвечал, что ответственность за иранскую инициативу лежит на мне, что нам еще отнюдь не все известно и было бы несправедливо сваливать всю вину на этих людей.
Сочельник мы провели у наших друзей Чарльза и Мэри Джейн Уиков, а на Рождество вскрыли в Белом доме пакеты с подарками. Все родственники звонили с поздравлениями по случаю праздника — кроме Пэтти и ее мужа Пола, а также моего брата с женой. Из разговора с Роном я понял, что его что-то тревожит. Два дня спустя в Лос-Анджелесе он и Морин попросили, чтобы я выслушал их наедине. Опять речь шла об "Иранконтрас". Они сказали, что болеют за меня душой и считают, что я не заслужил всей этой брани в прессе, и уговаривали меня уволить непосредственных виновников.
Я понимал, что Морин и Рон хотят мне помочь, но сказал, что считаю свою линию поведения правильной: я не могу увольнять людей, чтобы спасти собственную шкуру.
В начале 1987 года по возвращении из Лос-Анджелеса я опять лег в больницу — тот же самый военный госпиталь в Бетесде. На этот раз предстояла небольшая операция на предстательной железе. При выписке врачи предупредили, что мне не следует переутомляться. Я приступил к исполнению своих обязанностей по облегченной программе, заявив кабинету и сотрудникам Белого дома, что мы слишком сосредоточились на "Иранконтрас" и что пора нам браться за текущие дела.
Все это время мы не прекращали попыток освободить наших заложников в Ливане, но дело не двигалось с места. Положение даже ухудшилось. В начале 1987 года террористы похитили в Бейруте трех преподавателей-американцев. Мы послали на Кипр спецгруппу "Дельта форс", которая получила задание готовиться к спасательной операции, но англичане убеждали нас воздержаться от нее. Скрыть эти приготовления не удастся, а если террористы о них узнают, они могут убить и заложников, и английского эмиссара Терри Уэйта, который ведет в Бейруте переговоры об их освобождении.
Мы отказались от спасательной операции, но в результате самого Уэйта взяли заложником; затем террористы похитили еще несколько человек. "Какое отвратительное чувство беспомощности, — записал я в дневнике 26 января 1987 года. — Хочется хоть с кем-то поквитаться, но как это сделать, не подвергая опасности жизнь заложников? Нам нужны более точные сведения о том, кто похитил наших людей, где они находятся…" На следующий день объединенный комитет начальников штабов начал составлять список объектов в Иране 18 485 для ответного удара, но мы знали, что любая военная мера может только повредить заложникам.
На пост помощника президента по национальной безопасности, который ранее занимал Пойндекстер, я назначил бывшего сотрудника ЦРУ Фрэнка Карлуччи, а он назначил своим заместителем генерал-лейтенанта Колина Пауэлла, который сделал блестящую карьеру в армии. Они вместе принялись наводить порядок в Совете национальной безопасности. Государственный департамент взял на себя поиски путей восстановления отношений с Ираном.
Болезнь Билла Кейси надолго оторвала его от руководства ЦРУ, и это уже создавало серьезные трудности. Мы оказались перед дилеммой. Доктора говорили, что, с одной стороны, Билл вряд ли сможет вернуться к выполнению своих обязанностей, а с другой, если ему об этом сказать, его состояние наверняка резко ухудшится. Мы решили подождать несколько недель: если, как предсказывали доктора, он не сможет вернуться в ЦРУ, то я предложу ему должность в кабинете (в конечном итоге я предложил ему пост советника президента, который раньше занимал Эд Мис, и он с восторгом принял мое предложение). Тем временем мы потихоньку начали подыскивать ему преемника. Поначалу у меня было две кандидатуры: сенатор Говард Бейкер, у которого была репутация безупречно честного человека и который был выдающимся лидером республиканского большинства в сенате, и Эдвард Беннет Уильямс, адвокат, практикующий в Вашингтоне. Уильямс очень хотел получить этот пост, но тут мы узнали, что у него, как и у Кейси, рак в терминальной стадии. В конечном итоге мы уговорили директора ФБР Уильяма Уэбстера перейти на работу в ЦРУ, а Бейкеру нашли другую должность.
Газеты писали, что я сместил Дона Ригана с поста руководителя аппарата Белого дома за то, что он не смог "защитить" меня от нападок во время скандала из-за "Иранконтрас", но на самом деле я не имел к нему таких претензий, и его смещение не было связано с делом "Иранконтрас". В свое время я назначил Дона министром финансов по совету бывших членов моего "кухонного кабинета" в Калифорнии, которые считали, что он необыкновенный дока в вопросах экономики. И он действительно великолепно проявил себя на посту министра финансов, сдвинув наконец с места реформу налогообложения и заручившись поддержкой Уолл-стрита относительно программы экономического оздоровления. Когда Дэвид Стокман и другие стали убеждать меня, что от этой программы нужно отказаться, Дон Риган оказался главным ее сторонником в кабинете. Но, пожалуй, я немного просчитался, назначив его преемником Джима Бейкера на посту руководителя аппарата Белого дома.
Как я уже писал, президент находится в определенной изоляции от повседневных дел своих сотрудников: некоторые считают, что президента не следует расстраивать, что он хочет знать только "хорошие новости". Многие члены администрации предпочитали рассказывать о своих заботах Нэнси — по-видимому, зная, что она мне все перескажет; а я еще задолго до избрания президентом убедился, что она наделена каким-то шестым чувством, которое помогает ей лучше понять побудительные причины поступков людей, чем это удается мне. Она была для меня как бы лишней парой ушей и глаз.
Я узнал от Нэнси, а потом мне об этом стали говорить и другие — сотрудники аппарата, министры, лидеры конгресса, — что Дон слишком много на себя берет и что подчиненным с ним трудно. Мне говорили, что он бесцеремонно обращается с людьми и это создало нездоровый климат в аппарате Белого дома. Дон, оказывается, воображал себя чем-то вроде "заместителя президента", которому дана власть принимать ответственные решения. Как я узнал позднее, он не допускал ко мне членов кабинета, которые хотели поговорить со мной один на один, и настаивал, чтобы все письма и документы, предназначавшиеся мне, были сначала представлены на ознакомление ему. Короче говоря, он делал так, чтобы доступ ко мне шел только через него, и тем самым усугублял изоляцию, которая и без того меня тяготила. Когда поднялся шум из-за дела "Иранконтрас", Нэнси, верная защитница моих интересов, первая заговорила о том, что его надо сместить, хотя, повторяю, я не считал, что он это заслужил. Но климат в аппарате — это очень важно, и я решил выяснить, насколько справедливы упреки в адрес Дона Ригана. К тому же после моей январской операции возникли новые проблемы.
Доктора велели мне избегать пререгрузок в течение шести месяцев после операции. Нэнси, дочь врача, настаивала, чтобы я точно выполнял их предписания. После моего возвращения из больницы она как-то сказала, что Дон составляет для меня чересчур напряженную программу встреч и публичных 18* выступлений. Однажды она даже позвонила ему по этому поводу. Разговор кончился тем, что он бросил трубку. Когда я вечером пришел домой, Нэнси была очень расстроена и рассказала мне, как он с ней обошелся. Это было в начале февраля. Меня огорчила выходка Дона по отношению к Нэнси, которая всегда в первую очередь заботилась обо мне.
К тому времени я уже получил много подтверждений словам Нэнси, что по вине Ригана испортились отношения в аппарате Белого дома, что он не допускает ко мне людей и требует, чтобы все шло через него. Его канцелярия находилась рядом с Овальным кабинетом, и он легко мог следить, чтобы все соблюдали это правило. Мне всегда нравился Дон с его типично ирландским чувством юмора, но порядки, которые он установил в Белом доме, меня не устраивали.
В течение предыдущего, 1986 года Дон Риган несколько раз говорил мне, что хочет уйти с государственной службы, а в ноябре подал прошение об отставке. Но когда поднялся шум вокруг дела "Иранконтрас", он сказал, что подождет пока уходить, иначе может создаться впечатление, что он чувствует за собой вину. Я вполне понимал его точку зрения и согласился, чтобы он остался. В то же время начал подбирать ему преемника.
В середине февраля 1987 года, за несколько дней до опубликования выводов комиссии Тауэра, меня буквально стали бомбардировать жалобами на Дона Ригана. Он якобы утверждал, что своим назначением на пост директора по связям Белого дома Джек Кёлер обязан Нэнси. (Кёлер снял свою кандидатуру на этот пост после того, как в печать проникли сведения о том, что мальчиком, в возрасте десяти лет, он вступил в организацию "Гитлер-югенд".) Запись в дневнике за 22 февраля: "Ну хватит! Нэнси даже незнакома с Кёлером и не имеет к его назначению ни малейшего отношения". На следующий день после обычной утренней пятиминутки аппарата Белого дома и совещания Совета национальной безопасности Дон пришел в Овальный кабинет. Я сказал ему, что, по-моему, ему пора уходить. Мы договорились, что он уйдет, как только я подберу ему преемника и будет опубликован доклад комиссии Тауэра.
Двадцать пятого февраля, за день до того, как мне должны были дать этот доклад для предварительного ознакомления, я узнал ошеломляющую новость: Дон Риган передумал. Он хотел остаться на своем посту до конца апреля, а затем получить назначение на должность председателя Совета управляющих федеральной резервной системой вместо Пола Уолкера, срок полномочий которого истекал летом 1987 года. Сам Дон ко мне с этим предложением не обращался, и я до сих пор не знаю, исходило ли оно от него. Но я велел передать ему, что я на это не соглашусь.