Я писал, что, перед тем как мы заключим договор, все, кто вовлечен в обсуждение вопроса ограничения вооружений, должны понять необходимость преодоления практического камня преткновения. "По понятным историческим и географическим причинам, — писал я, — советские стратегические силы почти полностью состоят из межконтинентальных баллистических ракет наземного базирования, в то время как Соединенные Штаты обладают триадой ракет наземного, морского и воздушного базирования".
Поскольку в определенной мере это были разные вещи, я написал, что достижение взаимного согласия может быть трудным, но возможным. С нашей точки зрения, наиболее дестабилизирующим фактором в гонке ядерных вооружений был значительный советский перевес в ракетах большей дальности, но я заявил, что мы готовы обсудить оговорки, которые признавали бы различия в структуре наших сил и позволили бы сблизить предложения обеих сторон. Я писал, что крылатые ракеты в Европе, очевидно, самый сложный пункт в наших отношениях, и если у Советов есть какие-нибудь идеи, как миновать этот тупик, то мы внимательно их рассмотрим. Тем временем, предложил я, мы должны продвигаться по другим направлениям, включая работу над договором о запрещении химического оружия и поиски новых видов связи и процедур, чтобы избежать ошибок в расчетах и недопонимания, которые во время международного кризиса могут привести к катастрофе:
"Господин Генеральный секретарь, после своего визита в Москву вице-президент Буш передал мне Ваше послание о том, что мы должны предпринять шаги, чтобы остаться в истории как великодушные, мудрые и благородные руководители. Для меня это важнее всего, и мы должны предпринять шаги, чтобы добиться этого", — говорилось далее в письме.
Ссылаясь на решение Советов разрешить эмигрировать в Америку Пентакос’галисам, я писал, что был "тронут этим жестом и, по-моему, он показал, как спокойные и искренние действия могут решить еще более болезненные проблемы наших взаимоотношений. Подобные гуманные жесты в этом году тронули бы сердца всех американцев. Поэтому мое заключение перекликается с Вашим — поворот к прочным и добрым отношениям между нашими странами необходим и достижим, и я со своей стороны твердо буду действовать в этом направлении.
Искренне Ваш, Рональд Рейган".
В конце письма я от руки приписал постскриптум:
"P.S. Господин Председатель. Перечитывая это письмо, я задумался о трагедии и размере потерь, которые Советский Союз понес в войнах на протяжении веков. Несомненно, эти потери, не поддающиеся описанию, не могут не отражаться на образе Вашего мышления сегодня. Я хочу, чтобы Вы знали, что ни я, ни американский народ не вынашивают никаких агрессивных замыслов против советского народа. Правдивость этого заявления доказывается примером нашей сдержанности в то время, когда наша явная монополия на стратегическую мощь давала нам возможность агрессии, если бы мы этого пожелали. Мы этого не желали ни тогда, ни сейчас. Нашей общей и неотложной задачей должен быть перевод этой реалии в постоянное снижение напряженности между нами. Я заверяю Вас в своей полной приверженности этой цели".
Ответ Москвы на эту попытку "тихой дипломатии" остудил мой пыл: посол Добрынин сказал Джорджу Шульцу, что советское руководство не заинтересовано во встрече в верхах, а в ответе Черненко говорилось, что его не интересует продолжение диалога, пока со стороны Соединенных Штатов не будет "конкретных шагов, имеющих значительную важность", что в его понимании означало вывод "Першингов-II" и крылатых ракет. Вот выдержки из его письма, которое, как и мое, заняло семь страниц:
"Мы не вообще за диалог между нашими странами, а предлагаем наполнить его конкретным весомым содержанием. Мы убеждены, что можем с этим согласиться. В прошлом с нашей стороны об этом уже говорилось. Но коль скоро Вы опять возвращаетесь к вопросу о намерениях и как они могут представляться, выскажу некоторые суждения, проиллюстрировав их конкретными примерами.
Если обобщить то, что не раз публично заявлялось Вами, другими представителями администрации, то получается, что США устраивало только такое положение, когда в военном отношении они были впереди СССР. Но дело в том, что нас-то такое положение не устраивало и не устраивает. На этот счет у нас есть опыт, и опыт тяжелый. Немало было осложнений и в истории отношений наших стран, особенно в послевоенный период. Немало было попыток оказать на нас политическое, экономическое, да и военное давление.
А возьмите нынешнее положение. Есть, кажется, такое американское выражение "развернуть стол". Постарайтесь взглянуть на реальности международной обстановки с нашего конца. И сразу станет отчетливо видно, что Советский Союз окружен цепью американских военных баз. На этих базах полно ядерного оружия. Предназначение его известно — оно нацелено против нас. Ничего подобного вокруг вашей страны нет.
А то, что целые районы земного шара объявляются сферой американских жизненных интересов? И не просто объявляются, а становятся объектом военного присутствия США. И это происходит в том числе у самого нашего порога. Опять-таки мы со своей стороны ничего подобного не делаем. Какие из этого выводы должны мы делать относительно намерений США? Полагаю, они напрашиваются сами собой. Такая линия есть не что иное, как гипертрофированное представление о своих интересах, когда полностью игнорируются законные интересы других, как стремление получить, мягко выражаясь, привилегированные позиции за счет другой стороны. Не совмещается это с целями достижения стабильности. Напротив, такая линия в политике объективно ведет к созданию и поддержанию напряженности.
Или взять стратегические вооружения. И здесь не может быть никаких претензий к Советскому Союзу. То, что между СССР и США, а в широком смысле между странами Варшавского Договора и НАТО, есть примерный паритет, не станет оспаривать ни один знающий положение дел специалист. Отражением этого явился Договор ОСВ-2. Да, это был не конец пути. И мы так не считали. Но его достоинство, помимо прочего, в том, что в нем было, я бы сказал, с математической точностью зафиксировано сложившееся стратегическое равновесие.
Напомню лишь, что именно мы предлагали сократить их до минимума со стороны СССР и НАТО. В ответ вблизи наших границ появляются "Першинги" и крылатые ракеты. Как бы Вы, господин Президент, отнеслись, случись подобное применительно к США? Думаю, Ваша оценка намерений другой стороны в этом случае была бы однозначной — как в отношении ее подхода к переговорам, так и в том, что касается ее намерений по существу.
Но даже в этих условиях мы проявили и проявляем максимум выдержки. Наша вынужденная ответная реакция по своему объему и характеру не выходит за рамки нейтрализации создаваемой нам и нашим союзникам угрозы".
Далее Черненко писал, что, возможно, наши страны могли бы расширить сотрудничество в некоторых областях, но значительный прогресс в ограничении вооружений невозможен, пока НАТО продолжает размещение новых ракет и Соединенные Штаты проводят работы над стратегической оборонной инициативой. Он также заявил, что Соединенные Штаты не должны поднимать вопрос о правах человека в Советском Союзе.
"Вынужден заметить, — писал он далее, — что привнесение в межгосударственные отношения вопросов, касающихся сугубо внутренних дел нашей или вашей страны, не отвечает задаче выправления этих отношений, если такова наша цель. Хотелось бы, чтобы вопросы такого рода не отягощали и нашу с Вами переписку".
Прочитав письмо Черненко, я записал в дневнике: "Некоторое время они будут холодны и упрямы. Но мы не должны выступать в роли просителей. Мы попытаемся договориться по некоторым менее важным вопросам".
Через несколько недель мы получили еще более ясный сигнал от русских, что они не торопятся улучшать отношения. Они объявили, что вместе с другими членами советского блока будут бойкотировать летние Олимпийские игры в Лос-Анджелесе, — это был ответ на запрет Джимми Картера нашей команде участвовать в играх 1980 года в Москве после советского вторжения в Афганистан.
Весной и летом 1984 года на встречах с Добрыниным и другими советскими представителями Джордж Шульц изо всех сил старался возобновить американо-советский диалог, но без особого успеха. Как я отметил в дневнике той весной, "фактически они устроили нам обструкцию".
Тем временем Тип О’Нил заявил в конгрессе, что он взял на себя моральное обязательство приостановить дальнейшую разработку ракеты "МХ", что, как я понимал, затрудняло мою задачу убедить Советы в том, что мы — единая страна, приверженная политике мира через силу.
Снова комитет 535-й[38] пытался подправить внешнеполитический курс страны.
В то же время оппозиция нашей новой стратегической политике по отношению к русским продолжала действовать в Европе в виде небольших, но хорошо организованных и широко рекламируемых антиядерных групп. Почувствовав давление, некоторые европейские лидеры начали выражать сомнения в правильности решения НАТО, принятого в 1979 году, разместить новые вооружения.
Что бы я подумал, спрашивал я себя, если, будучи советским лидером, увидел подобный разброд среди руководителей Соединенных Штатов и западного альянса? Я бы попытался использовать его — что они и делают. Видя раскол в наших рядах, Советы усилили пропагандистское наступление, пытаясь достичь своих политических целей, публично обвиняя нас в том, что мы ведем мир к пропасти ядерной войны, — хотя именно они покинули переговоры в Женеве.
Я попросил Джорджа Шульца, ни в коем случае не отступая от наших основных позиций, продолжать зондировать возможность встречи в верхах. В июне, получив новое письмо от Черненко, которое во многом повторяло его предыдущее послание, я записал в дневнике: "У меня твердое убеждение, что мы должны продолжать начатое. Я получил его ответ на мое письмо, и он подтверждает мою мысль о том, что Советы замышляют планы против нас и желают нам зла. Но в то же время они опасаются нас и считаются с нашей угрозой".