25 сентября
…Джордж Шульц (позвонил из Нью-Йорка) сообщил относительно Данилоффа и своих встреч с Шеварднадзе. В результате договоренности Данилоффа отпускают, а Захарова обменяют на Юрия Орлова и, если получится, на других. Думаю, что мы согласимся на одного Орлова, но я посоветовал, чтобы Орлов был бы уже дома, когда 3. отпустят. Советы же хотят, чтобы первым был 3., а Орлова они отпустят спустя две недели. Конечно же, мы на той же позиции о выдворении 25 агентов КГБ из ООН.
26 сентября
Главное событие дня — принятие присяги верховным судьей Ренкуистом и судьей Скалиа в Восточной комнате. После обеда — совещание с Джорджем Ш., Кэпом У. и Биллом Кейси, и еще были сотрудники моего аппарата — Дон Р., Джон П. и другие. Мы подвели итоги переговоров Джорджа с Шеварднадзе. Их позиция отличается от нашей тем, что они хотят представить дело как обмен Данилоффа на Захарова. Мы будем обменивать Захарова, но на советских диссидентов. Мы установили предел наших уступок. Затем я взял Нэнси и мы полетели на вертолете в Форт-Мид на открытие нового комплекса Агентства национальной безопасности. Я выступил перед сотрудниками агентства. После этого мы полетели в Кемп-Дэвид и остаток дня я провел в бассейне.
29 сентября
Прошлую ночь почти не спал. Один никак не мог заснуть (Нэнси уехала). Заглянул в кабинет и получил информацию перед рабочим днем. Джордж Шульц — герой дня. Данилофф вместе с супругой вылетит домой еще до полудня. Об этом будет объявлено. А завтра Джордж объявит, что Захаров признан виновным и высылается в Россию с отсрочкой наказания при условии невозвращения в США, а Орлов с женой освобождаются и смогут покинуть Советский Союз в течение недели.
30 сентября
Лихорадочный день. Приехал в Белый дом в 10.05 и помчался в конференц-зал объявлять о встрече в верхах в Исландии 10–12 октября. Джордж Шульц только что сделал сообщение о Захарове и Орлове. Уже ясно, что пресса готова поверить, что я сдался и пошел на обмен Захарова на Данилоффа. В конце дня газетные столпы пытались обвинить меня в капитуляции… Данилофф прилетел в Вашингтон. Завтра днем я увижу его. Захаров на пути в Россию".
При окончательном анализе мы пришли к выводу, что настояли на своем, Советы пошли на попятную. Но (и это вызвало много нареканий со стороны консерваторов из числа моих сторонников) мы проявили при этом сдержанность, чтобы не торпедировать намеченную встречу в верхах.
Не думаю, что кризис, вызванный арестом Данилоффа, привел бы к срыву встречи в Рейкьявике. Считаю, что Горбачев, как и я, понимал, как высока была ставка и действовал осмотрительно, чтобы не повредить возможному успеху на встрече в Рейкьявике.
В Рейкьявике в один прекрасный день мои надежды на безъядерный мир ненадолго высоко воспарили, а затем резко обрушились. В тот тягучий день я был удручен и даже обозлен как никогда за все время моего президентства. Наши встречи в Исландии проходили в доме с прекрасным видом на океан. Сначала состоялась краткая беседа с Горбачевым наедине, но вместе с переводчиками. Потом он попросил привлечь к переговорам Джорджа Шульца и Шеварднадзе. Вот в таком составе и велись переговоры между нашей четверкой в оставшиеся два дня, в общей сложности в течение десяти часов.
Горбачев попытался ограничить переговоры вопросами контроля за вооружениями. Однако я начал их с протеста против нового советского отказа своим гражданам эмигрировать по религиозным убеждениям или для воссоединения разъединенных семей. Я поднял также афганскую проблему и высказался по поводу продолжавшихся подрывных действий Советского Союза в странах "третьего мира". Горбачев все это молча выслушал. Я предъявил список тысячи двухсот евреев, которые хотели бы уехать из России, передал его Горбачеву и снова повторил, что советская политика по правам человека мешает улучшению наших отношений. Я также спросил его, почему Советы отказались от своих обязательств закупить в США шесть миллионов тонн зерна. Он ответил, что Советский Союз не может позволить себе этого из-за падения цен на нефть, что сократило приток валюты, необходимой для закупки пшеницы.
После этого вступления мы с Горбачевым на протяжении полутора дней все же добились прогресса в области сокращения вооружений, прогресса, который даже сейчас выглядит довольно впечатляющим.
В первый день работы Горбачев в принципе согласился с нашим нулевым вариантом ликвидации ядерных ракет в Европе и с моим предложением, сделанным в июле того же года относительно ликвидации всех баллистических ракет в течение десяти лет.
День тянулся медленно, мне было интересно узнать, не объясняют ли чернобыльская авария и пожар, случившийся на борту советской ядерной подводной лодки за несколько дней до нашей встречи, почему Горбачев с такой готовностью снова стал обсуждать проблему полной ликвидации ядерного оружия. Излучаемая в Чернобыле радиация сделала невозможным проживание тысяч и тысяч людей в родных местах, а ведь эта радиация была гораздо слабее радиации, излучаемой в результате взрыва лишь одной ядерной боеголовки. Во время беседы мне пришла мысль, а не заставил ли Чернобыль Горбачева подумать об эффекте ракеты с десятью ядерными боеголовками?
Мы вели переговоры всю вторую половину дня. Я внес предложение: на первой фазе плана ликвидации ядерных вооружений отдать на слом половину наших ракет и в то же время продолжать исследовательские работы систем ПРО. Когда настанет время проводить испытания СОИ, Соединенные Штаты разрешат советским наблюдателям присутствовать на этих испытаниях и, если испытания продемонстрируют эффективность системы (и поскольку мы сократим наполовину свой ракетный арсенал к тому сроку), каждая из наших сторон уничтожит оставшуюся половину своих ракет и обе будут пользоваться всей технологией СОИ. Через десять лет, когда все баллистические ракеты будут ликвидированы, каждая из сторон одновременно развернет свою систему СОИ.
Когда Горбачев стал возражать против СОИ, я сказал, что мы будем твердо придерживаться положений Договора по ПРО и согласны не размещать систему в одностороннем порядке в течение десяти лет.
В конце того тягучего дня Джордж Шульц внес предложение, чтобы мы кратко проинформировали бы свои делегации о ходе переговоров, а те изложили бы в письменной форме, по каким вопросам достигнуто согласие и какие острые проблемы остались нерешенными. Члены делегаций ушли работать и сидели над документами до полседьмого утра. Джордж и я были этим очень тронуты.
Следующим днем было воскресенье. Мы прозаседали полдня, до обеда. Мы рассмотрели и единогласно одобрили отчет, составленный членами наших делегаций по итогам предыдущего дня, а затем приступили ко второму раунду переговоров.
Помимо проблемы ядерных баллистических ракет мы согласились обсудить также вопросы сокращения и полной ликвидации других видов ядерного оружия, в том числе тяжелых бомбардировщиков, а Горбачев согласился с необходимостью принять строгую и взаимоприемлемую процедуру контроля и проверки.
Когда я заявил, что мы не можем ликвидировать тактическое ядерное оружие в Европе, так как это основное сдерживающее боевое средство против возможного вторжения гораздо больших обычных вооруженных сил стран Варшавского Договора, Горбачев пошел на резкое сокращение своих обычных вооруженных сил. Такое сокращение мы всегда рассматривали как необходимую предпосылку для заключения соглашения о сокращении ядерного оружия, но никак не предполагали, что сможем прийти к нему уже в Исландии.
Я и Джордж не верили своим ушам и с изумлением выслушивали согласие на договоренность. Между тем рабочий день еще не закончился, а уже чувствовалось, что произошло нечто чрезвычайно важное.
Наступил и прошел полдень, а мы не смотрели на часы и продолжали работать — наша четверка и переводчики — в той же комнате с видом на океан. Приближался вечер. Я подумал про себя: а чего же мы добились? Договорились о самом крупном сокращении вооружений в истории. Я считал, что мы на пути к подписанию, соглашения и вот-вот достигнем чего-то выдающегося.
Уже после того, как все или почти все, как мне казалось, было решено, Горбачев выкинул финт. С улыбкой на лице он произнес: "Но все это, конечно же, зависит от того, откажетесь ли вы от СОИ".
Я оторопел и просто закипел от возмущения: "Я же говорил, и говорил уже тысячу раз, что СОИ — это не предмет для торга. Я объяснял вам, что если выяснится, что СОИ можно применить на практике, то доведем информацию до вашего сведения и до сведения других, что ядерное оружие изжило себя. Теперь же, когда мы здесь обо всем договорились, вы это заявляете, возводите баррикаду на пути, и все летит к черту".
Мы никоим образом не откажемся от поисков оборонительного оружия против ракет, твердо сказал я далее.
Именно программа СОИ заставила Советский Союз пойти на переговоры в Женеве и Рейкьявике. Я вовсе не собирался отказываться от своих обещаний американскому народу и давать задний ход программе СОИ.
По данным разведки нам стало известно, что Советы ведут секретные научно-исследовательские работы по созданию своей противоракетной оборонительной системы наподобие нашей СОИ. Конечно, их технология здорово не дотягивала до нашей, но если бы мы приостановили разработку СОИ, а Советы продолжали бы свои исследования системы, то это значило бы, что, проснувшись в одно прекрасное утро, мы узнали бы, что одни только Советы являются обладателями противоракетной обороны. Этого допустить мы никак не могли. Программа СОИ — это страховой полис, гарантирующий, что Советы будут выполнять свои обязательства, взятые Горбачевым и мною в Рейкьявике. Мы уже имели достаточно горький опыт того, как Советы рвут договор, и сознавали, что подобного рода гарантии просто необходимы.
"Если Вы думаете ликвидировать ядерное оружие, — спросил я Горбачева, — то почему же тогда столь стремитесь избавиться от обороны против ядерного оружия? Ведь неядерная оборонительная система наподобие СОИ никому не угрожает".