Но, наверное, самым глубоким впечатлением, вынесенным мной во время этой и других встреч с советскими гражданами, было то, что они в целом ничем не отличались от людей, которых я видел всю свою жизнь на бесчисленных улицах Америки. Это были просто обычные люди, которые жаждут, я уверен, того же, что и американцы, — мира, любви, безопасности, лучшей жизни для самих себя и своих детей. Гуляя по улицам Москвы, глядя на тысячи лиц, я снова убедился, что не люди затевают войну, а правители, и люди заслуживают, чтобы у них были правительства, которые в ядерный век борются за мир.
На следующий день во время еще одной встречи с Горбачевым мы признали, что оба начали свои отношения, имея неправильное представление друг о друге, и что потребовались эти встречи один на один, чтобы установить доверие и понимание. Именно этого, подумал я про себя, я и старался добиться, когда послал первое письмо Брежневу в 1981 году, через несколько недель после покушения на меня.
В тот вечер Горбачевы пригласили нас на обед к себе домой в лесистую местность за пределами Москвы. Для отображения того вечера я буду полагаться на памятку, написанную для меня Джорджем Шульцем:
"Памятная записка для Президента
От Джорджа П. Шульца
Пока впечатления еще свежи, хочу записать для Вас мои мысли по поводу замечательного вечера, который Вы, Нэнси, О’Бай и я провели с Горбачевыми и Шеварднадзе. Обед в царском дворце, переоборудованном под дачу, был историческим событием между нашими двумя странами и заслуживает того, чтобы его зафиксировать для потомства.
Первое мое впечатление — оживленность разговора и непринужденность в общении во время вечера. Казалось, что Горбачев был твердо намерен сравняться с Вами, отвечая шуткой на шутку, и даже Раиса рассказала пару забавных историй, чтобы еще более оживить разговор. Трудно было обнаружить какие-либо признаки боевитости, сохранившиеся от трудных переговоров утром, или какое-либо желание вернуться к старым спорам. Действительно, Горбачевы и Шеварднадзе старались сделать все, что было в их силах, чтобы вечер оказался приятным. Похоже, что они были бы рады продолжать его и дальше.
Меня поразило, насколько глубоко подействовало на Горбачева несчастье в Чернобыле. Он сказал по этому поводу, что это огромная трагедия, которая обойдется Советскому Союзу в миллиарды рублей, и что с ней еле-еле удалось справиться благодаря неустанным усилиям огромного числа людей. Горбачев указал с искренним ужасом на опустошительные разрушения, которые произойдут, если атомные электростанции станут мишенями в войне с применением обычных вооружений, не говоря уже о масштабном обмене ядерными ударами. Он согласился с тем, что Чернобыль был "последним предупреждением", как назвал его в своей книге доктор Роберт Гейл. Из этого вечера явно вытекало, что Чернобыль оставил сильный антиядерный след в мышлении Горбачева.
Горбачев продемонстрировал нескрываемую гордость за ваши совместные достижения, упомянув, что соглашение по РСД является достижением для всего мира. Хотя Горбачевы говорили о хорошем освещении московской встречи в верхах в прессе в наших двух странах и во всем мире, они не смогли скрыть некоторой досады по поводу того, что западные средства массовой информации писали о нем самом и о его жене. Горбачев проявил интерес к дальнейшим дискуссиям с нами по региональным вопросам, а его шутка о грузинских нарядах для футболистов из бразильской команды, чтобы разгорячить их армянских соперников, была ироническим намеком на его крупные межнациональные проблемы внутри страны.
И последнее. Горбачевы рассказали кое-что о себе во время вечера. Явно настоящие поклонники балета, они с любовью вспоминали, как смотрели его в дни своего студенчества, стоя на галерке. Горбачев отметил, что он имел отношение к религии только дважды: его крещение, которого он не помнит, и недавняя встреча с церковными лидерами СССР. Его заявление, что он не нашел применения своему юридическому образованию, вызвало со стороны Раисы активную защиту в смысле указания на его успехи в жизни. Она также сказала Вам об ответственности и бремени руководителей. Оба выразили уверенное чувство национальной гордости в своих описаниях многообразия Советского Союза, замечаниях, которые представляются мне искренними и ненавязчивыми.
В целом, господин Президент, вечер был достойной кульминацией для Ваших четырех встреч в верхах с генеральным секретарем Горбачевым. О'Бай и я сочли за честь принять в нем участие".
Во время нашего визита в Москву произошло немало знаменательных встреч. Одна из них была, когда я остановил машину, чтобы пройтись с Нэнси по Красной площади в полночь, возвращаясь с обеда на даче Горбачева. Горбачев и я побывали на площади еще днем и поговорили там без формальностей с группой москвичей. И мне это так понравилось, что я захотел показать площадь Нэнси. Другой эпизод произошел вечером на балете в Большом театре с Горбачевыми. Мы вошли в этот знаменитый зал и были ошеломлены его красотой. Великолепие зала, выдержанного в красных и золотых тонах, элегантного и насыщенного деталями, превосходили лишь грация и элегантность танцующих. Когда мы стояли с Горбачевыми в правительственной ложе, с советским флагом с одной стороны и американским — с другой, оркестр исполнял "Знамя, усеянное звездами", я знал, что мир меняется. Слышать эту мелодию, которая олицетворяет все, за что наша страна выступает, столь волнующе исполняемую советским оркестром, было таким эмоциональным моментом, который невозможно описать. Вокруг нас были наши команды советников, экспертов и помощников, но, пока для нас давало представление по-настоящему одно из величайших культурных учреждений мира, официальные дела, по крайней мере на какое-то короткое время, не занимали наших мыслей.
Когда мы вернулись в Вашингтон, я послал письмо Горбачеву с благодарностью за гостеприимство и выражением удовольствия в связи с развитием наших отношений. В своем ответе Горбачев с этим согласился: "Действительно, наряду со значительными политическими результатами, нашим встречам в Москве было придано вдохновляющее человеческое измерение — не только в смысле того, что мы лично понравились друг другу, но также и в смысле более теплых отношений между нашими народами и их более правильного представления друг о друге. Важность всего этого превосходит даже советско-американский диалог".
Более тридцати лет я выступал на темы свободы и воли. Во время визита в Москву мне представился шанс сделать нечто такое, о чем я и не мечтал: Горбачев дал мне возможность выступить с лекцией перед группой самых одаренных молодых москвичей — в их числе находились и некоторые будущие лидеры Советского Союза — на тему о благах демократии, индивидуальной свободы и свободного предпринимательства.
В тот необыкновенный для меня день я попытался в течение короткого пребывания в Московском государственном университете изложить в общем виде философию, которой руководствовался всю свою жизнь.
У многих стран мира, сказал я, есть конституции, но почти в каждом случае они являются документами, в которых правительства указывают своему народу, что он может делать. У Соединенных Штатов, говорил я, такая конституция, которая отличается от всех остальных, потому что в ней народ указывает правительству, что оно может делать. Важнейшие слова в ней — "Мы, народ", ее важнейший принцип — свобода. Затем я рассказал кое-что о том великом экономическом движителе, который сделал Америку такой, какая она есть.
"Исследователи современной эпохи, — сказал я студентам, — это предприимчивые люди, мечтатели, преисполненные мужества, готовые пойти на риск, обладающие достаточной верой для того, чтобы постичь неизведанное. Главным образом благодаря этим людям и их небольшим предприятиям Соединенные Штаты добились нынешнего экономического роста. Они — основная движущая сила технической революции. И действительно, одна из крупнейших американских фирм, выпускающих персональные компьютеры, была основана двумя студентами колледжа, вашими сверстниками, в гараже за домом. Некоторые люди даже в моей стране, глядя на непредсказуемость, которая является сутью свободного рынка, видят в нем лишь ненужные потери. Что происходит с теми предпринимателями, которые терпят неудачу? Да, это случается со многими, особенно с теми, кто добился успеха. Часто по нескольку раз. И если вы спросите у них о секрете их успеха, они ответят, что главным секретом являются те знания, которые они приобрели в своей борьбе, то, чему научились на своих неудачах. Как для спортсмена на соревнованиях или для ученого, занятого поисками истины, опыт — главный учитель. Вот почему тем, кто занят планированием на уровне правительства, независимо от степени их подготовки, так трудно заменить собой миллионы людей, работающих день и ночь ради того, чтобы осуществить свои мечты…
Мы, американцы, не скрываем своей веры в свободу. По сути дела, это своего рода национальное увлечение… Свобода — это право ставить под сомнение и менять установленный порядок. Это постоянное революционное преобразование рынка. Это способность видеть недостатки и искать пути их исправления. Это право на выдвижение идей, над которыми будут смеяться специалисты, но которые найдут поддержку среди простых людей. Это право на претворение в жизнь мечты, право прислушиваться только к своей совести, даже если вы останетесь в одиночестве среди множества сомневающихся.
Свобода — это признание того, что ни один человек, ни одно учреждение или правительство не имеет монополии на правду, что жизнь каждого человека обладает бесконечной 24* ценностью, признание того, что существование каждого из нас в этом мире небессмысленно и каждый может дать что-то миру…
Ваше поколение живет в один из самых волнующих, обнадеживающих периодов в советской истории. Это пора, когда в воздухе чувствуется первое дыхание свободы и сердце бьется в ускоренном ритме надежды, когда накопленная духовная энергия долгого молчания стремится вырваться наружу. Я вспоминаю знаменитый отрывок в конце "Мертвых душ" Гоголя. Сравнивая свою страну с быстрой тройкой, Гоголь спрашивает, куда она несется. "Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик…", — пишет он.