Наши отношения — динамичный поток, и мы с Вами работаем над расширением его русла. Замедлить поток нельзя — его можно только перегородить или сменить ему направление. А это не отвечало бы нашим интересам. Конечно, политика — это искусство возможного, но только работой, динамичным диалогом мы реализуем то, что сделали возможным, а пока невозможное сегодня сделаем возможным завтра.
С уважением, Михаил Горбачев 20 сентября 1988 года".
Год спустя Горбачев объявил, что РЛС в Красноярске будет демонтирована. Еще через месяц министр иностранных дел Шеварднадзе, открыто признавая, что СССР был не прав, сказал, что эта установка, наземная станция, "равная по размеру египетским пирамидам", представляет собой, "если называть вещи своими именами, нарушение Договора по ПРО". В той же речи он принес извинения за советское вторжение в Афганистан.
Осенью того года я снова ступил на тропу предвыборной кампании, на этот раз агитируя избирателей за Джорджа Буша и Дэна Куэйла. Я хотел сделать все, что было в моих силах, чтобы обеспечить продолжение той политики, начало которой мы положили в 1981 году. В ходе выдвижения кандидатов мне приходилось соблюдать одиннадцатую заповедь и оставаться нейтральным. Но как только кандидатура Джорджа была утверждена, я приложил все усилия, чтобы помочь ему одержать победу. Я знал, что Джордж будет великим президентом.
В период после встречи на высшем уровне в Москве я в качестве президента общался с Горбачевым еще раз.
В декабре 1988 года, менее чем за шесть недель до того дня, когда Нэнси и я должны были покинуть Белый дом, он прибыл в Нью-Йорк для выступления в Организации Объединенных Наций, в котором он объявил о существенных сокращениях обычных вооружений стран Варшавского пакта.
За время, прошедшее после нашей последней встречи, появились новые признаки перемен в Советском Союзе и его разваливавшейся империи. То, что вначале было узкой струйкой "отказников", получивших разрешение выехать из Советского Союза, превратилось в поток; непрестанный советский экспансионизм в "третьем мире", похоже, сходил на нет; Куба, согласно достигнутому при посредничестве США урегулированию и, очевидно, под нажимом из Москвы, согласилась вывести свои войска из Анголы; Вьетнам вскоре должен был начать отводить свои вооруженные силы из Камбоджи; Москва больше не потакала ненасытному аппетиту Хафеза Асада в Сирии в отношении советского оружия и прекратила глушение передач радиостанций "Свобода" и "Свободная Европа".
Когда Горбачев прибыл в Нью-Йорк, я был озабочен его безопасностью.
Советские официальные лица выразили беспокойство тем, что в случае посещения им Соединенных Штатов может иметь место покушение на его жизнь на улицах Нью-Йорка.
Прежде чем мы сумели отреагировать и сказать, что большинство американцев благожелательно относятся к Горбачеву и что мы не считаем, что ему в нашей стране грозит опасность, нам было заявлено, что их беспокойство вызвано не опасениями того, что его попытается убить какой-нибудь американец, а тем, что в Москве возможна попытка переворота и — как его составная часть — попытка кого-нибудь из восточного блока убить его и представить покушение как дело рук американцев. Я не знаю, насколько это беспокойство советских лиц было обоснованным, но, чтобы предположить наличие у Горбачева врагов в коммунистическом мире, особой логики не требовалось. Люди из нашей службы безопасности были приведены в состояние повышенной готовности, но, насколько мне известно, во время пребывания Горбачева в Нью-Йорке никаких покушений на его жизнь не было. Все же я за него беспокоился: насколько твердо и быстро способен он проводить реформы без угрозы для своей жизни?
После нашей встречи в Нью-Йорке я записал в своем дневнике следующее: "Встретились с огромным успехом. Отношение лучше, чем на любой из наших прошлых встреч. Горбачев говорил так, как будто считает нас партнерами по созданию лучшего мира".
Горбачев, Буш и я встретились частным образом с участием наших переводчиков на Гавернэрз-Айленд в гавани Нью-Йорка, а затем собрались на ленч вместе с небольшой группой официальных лиц из обеих стран. Во время ленча, будучи теперь почти что посторонним, я с удовольствием наблюдал за началом знакомства между Горбачевым и Джорджем. Я испытывал добрые чувства по поводу этого: между ними, похоже, установилось взаимопонимание, внушавшее оптимизм насчет будущего.
И действительно, через полтора года упорных переговоров они придут к договоренности по ряду соглашений, включая первую фазу соглашения СТАРТ с использованием в качестве основы тех принципов, которые Горбачев, Джордж Шульц, Эдуард Шеварднадзе и я выработали еще з 1986 году в Рейкьявике, в той, выходившей окнами на море комнате.
В какой-то момент во время ленча Горбачев упомянул, что Джордж Буш в прошлом пилот ВМС, а Джордж Шульц, который тоже был там, служил в морской пехоте. Он в шутку сказал, что ощущает над собой количественное превосходство американских военных. Он не упомянул меня, поэтому я сказал: "Минутку! С одним из них вы все время имели дело". Он рассмеялся.
Затем мы втроем спустились к воде, где мы с Джорджем показали Горбачеву статую Свободы и очертания Нью-Йорка на фоне неба. Потом Джордж оставил нас одних, и мы отправились к причалу, чтобы попрощаться.
Мы вспомнили кое-что из того, о чем говорили во время нашей первой встречи в Женеве насчет важности установления доверия между нашими странами. Мы оба согласились с тем, что далеко продвинулись с тех пор.
Горбачев сказал, что сожалеет о том, что я не могу остаться на своем посту и завершить начатое дело, и мне пришлось признаться, что какой-то части моего "я" хотелось бы этого, но у меня огромная вера в Джорджа Буша, и я знаю, что страна в хороших руках.
Следующие недели пролетели быстро — много возни с упаковкой вещей, мое прощальное обращение, вереница банкетов и масса разных решений под конец.
Несмотря на призывы сторонников и мое собственное сочувственное отношение, я подтвердил свое решение не подписывать президентского помилования Джону Пойндекстеру, Бэду Макфарлейну и Оливеру Норту. Я по-прежнему считал, что надо дать закону осуществиться.
Для Нэнси и меня это был особенно насыщенный эмоциями момент. Восемь лет Белый дом был нашим домом. Люди со всей страны — сотрудники аппарата Белого дома и чиновники администрации — съехались в Вашингтон, чтобы войти в нашу комнату, и мы стали как бы одна семья. Теперь наступило время отправляться в дорогу, и у всех нас это вызвало чувство печали.
Я всегда думал о президентстве как об институте, который вверяется президентам лишь на временное попечение. Теперь мое попечительство подходило к концу, и самым тяжким тут было попрощаться с теми, кто помогал мне исполнять мои обязанности и всегда был рядом, чтобы оказать помощь в трудные лично для нас моменты.
В последний раз многие из этих талантливых и трудолюбивых людей пришли в Восточную комнату для окончательного прощания. Нэнси старалась поблагодарить каждого за прекрасную эмалевую шкатулку, преподнесенную ей, но не могла охватить всех. Мне это удалось в несколько большей степени. Вглядываясь в лица собравшихся, я не мог не думать о том, чем они жертвовали ради нас: столь частые случаи работы поздно вечером, много проведенных на работе вдали от дома выходных, поездки курьеров в любое время суток, нерегулярное питание, телефонные звонки посреди ночи, внезапно прерванные отпуска, пропущенные торжества по случаю дней рождения своих детей и еще многое-многое другое. За эти восемь лет мы пережили практически все жизненные подъемы и невзгоды. Мы прошли через это все вместе, и теперь наступило время прощаться. Как мне хотелось сказать каждому из них о том, насколько глубоко Нэнси и я признательны им и как много для нас значила их работа. Мы намеревались сделать это, когда покинули Восточную комнату. Но заиграл оркестр, и мы не смогли говорить о чем бы то ни было.
20 января я встал раньше обычного, немножко прибрался напоследок в своем кабинете, а затем прошел в Овальный кабинет.
Я был один в офисе. Написав записку Джорджу Бушу, я прикрепил ее к верхнему ящику письменного стола, который через несколько часов станет его столом. Записка была написана на листке из блокнота с отпечатанной вверху надписью: "Не расстраивайтесь из-за неудач". В ней говорилось:
"Дорогой Джордж!
У тебя будут моменты, когда тебе захочется воспользоваться именно этими принадлежностями. Тогда давай, пользуйся.
Джордж, мне дороги воспоминания о нашем общем прошлом, и я желаю тебе всего самого наилучшего. Ты будешь в моих молитвах. Да благословит Бог тебя и Барбару. Мне будет не хватать наших ленчей по четвергам.
Poн".
Все сотрудники моего аппарата подали прошения об отставке, вступившие в действие с 19 января, поэтому я не ожидал, что в это утро в Овальный кабинет придет кто-то еще. Но к тому часу, когда мы проводили наши регулярные заседания, в кабинет пришли Кен Дюберстайн, сменивший Говарда Бейкера на посту руководителя моего аппарата сотрудников, а также Колин Пауэлл, который в последний раз дал мне краткую сводку по вопросам национальной безопасности:
"Господин президент, — сказал он, — сегодня в мире спокойно".
Вслед за этим Марк Уайнберг, отвечавший за связи с прессой, привел, как он это столь часто делал на протяжении восьми лет, группу фотографов для последней съемки.
Они удалились, и я вновь остался один в Овальном кабинете. Я встал и двинулся к выходу. На полпути к двери я развернулся и в последний раз окинул взглядом Овальный кабинет. Затем вышел.
Я возвратился в жилую часть Белого дома, где вскоре для Нэнси и меня наступило время попрощаться с обслуживающим персоналом Белого дома, со всеми, кто ухаживал и заботился о нас на протяжении восьми лет, — от привратников и садовников до сантехников и поваров.
Еще через несколько минут в Белый дом прибыли Джордж и Барбара Буш и Дэн и Мэрилин Куэйл вместе с лидерами конгресса, которые должны были сопровождать нас на церемонию инаугурации.