Это путешествие после долгих и горьких месяцев, прошедших после окончания колледжа, когда всюду меня встречали отказом, казалось мне сказочным. Я ехал через всю страну в новенькой машине с откидным верхом, обдуваемый приятным теплым ветерком и купаясь в лучах солнца. Я ехал в Голливуд.
Остановился я в "Билтморе", и Джордж Уорд, один из ассистентов Миклджона, предупредил меня, что могут пройти месяцы, прежде чем я получу какую-то роль в фильме. Таких, как я, у них хоть пруд пруди, так что мне еще придется постараться, чтобы меня заметили.
Джордж ошибся. Через несколько дней я уже снимался в своем первом фильме. Правда, поначалу мне пришлось участвовать за кулисами студии в драме, которую можно было бы назвать "Второе рождение Датча Рейгана".
Слава Создателю, им нравился хотя бы мой голос, потому что временами мне казалось — это единственное, что их во мне устраивает.
Первый кадр: гримерная.
— Прическу нужно изменить, — первым делом заявил Макс Арноу сотруднице, занимающейся стрижкой. Та окинула меня взглядом, каким палеонтолог оценивает только что найденное и еще не описанное в науке ископаемое, извлеченное из русла какой-то доисторической реки.
— Боже, кто вас стриг? — вздохнула она и тут же добавила: — Можно подумать, что вас стригли "под горшок", причем огромного размера.
Я по-прежнему носил стрижку, "подобранную" для меня Гарольдом Тином: короткие волосы с небольшим пробором.
Потом выявилась другая проблема. Оказалось, что у меня слишком маленькая голова.
— Где вы откопали это пальто? — Арноу почти с возмущением оглядел мое новое спортивного покроя пальто, специально купленное для того, чтобы произвести на него впечатление. — В нем же нельзя нигде появиться! Плечи слишком велики, и голова от этого кажется еще меньше.
Кадр второй: гардеробная.
— Прикиньте, пожалуйста, что можно с этим сделать, — обратился Арноу к художнику по костюмам.
Мое новое пальто было передано портному, который решил проблему, прикончив пальто: он безжалостно выдрал из него плечи и убрал складки и сборки.
Проделанное слегла улучшило положение, но не совсем. Арноу заявил, что, если выпустить меня на экран в том виде, в каком меня задумал Создатель, станет очевидной вся моя непропорциональность.
— Плечи слишком широки, а шея коротковата, — продолжал настаивать на своем Арноу, как мне показалось, довольно бестактно.
Ощущение было такое, словно вокруг меня кружится целая армия костюмеров и гримеров, то приближаясь ко мне, то отходя в сторону, разбирая по косточкам мои внешние данные. Ну хотя бы один из них выступил вперед и сказал: "А мне его голова кажется прекрасной!"
Нет, всем что-то не нравилось, все были чем-то озабочены, обеспокоены. Потом кто-то вспомнил о Джимми Кэгни, одном из ведущих актеров "Уорнер бразерс". Оказалось, что и у Билли те же проблемы, что у меня: коротковатая шея.
Один из студийных экспертов рассказал, что Джимми удалось разрешить эту проблему при помощи портного: тот выкроил особый ворот для его рубашки, который создавал эффект более длинной шеи и крупной головы. Секрет был в том, что воротничок со спины рубашки кроился, как обычно, но постепенно стойка сужалась и уменьшалась в размере. На концах воротника ее уже не было вовсе, так что ворот просто плоско лежал на груди, открывая взору пару недостающих дюймов тела, которые обычный воротничок закрывал.
— Быстро назовите мне имя этого портного, — раздался нетерпеливый голос.
Итак, хотя бы с одной проблемой было покончено полностью: я отправился заказывать себе рубашки с воротничком "под Кэгни". Но что вы думаете? Вернувшись в студию, я услышал в гардеробной, что мои плечи все-таки слишком широки для головы!
До этого момента я, независимо от моды, носил узкие галстуки и рубашки с небольшим воротничком. Теперь же мне предложили сменить все воротники на более широкие, да еще и с горизонтальными полосками на них, а галстук завязывать особым образом. И все это для того, как мне объяснили, чтобы сократить расстояние между лацканами пиджака и зрительно уменьшить плечи.
Должен признать, что дело свое здесь знали. По сей день я ношу рубашки, фасон которых специально для меня разработан модельерами студии и личным портным Джимми Кэгни.
Следующий кадр: реклама.
Первым пунктом на повестке дня стоял выбор для меня подходящего имени. Вокруг меня собралась целая команда в составе Макса Арноу и нескольких пресс-агентов, не спускавших с меня цепких взоров. Я же чувствовал себя бессловесным манекеном, выставленным в витрине магазина. Мозговой трест бился над одной проблемой: какое имя мне больше всего подходит?
Не обращая на меня ни малейшего внимания, они тасовали имена, предлагая то одно, то другое, затем отметали все предложенное ранее и принимались придумывать заново. Результат был нулевым.
В конце концов я не выдержал. Я решил вмешаться. Взоры, внезапно остановившиеся на мне, выражали чуть ли не ужас, словно я совершил нечто немыслимое. Говорящий манекен? Это невозможно.
Я попросил разрешения напомнить, что мое имя — имя спортивного комментатора радио — хорошо известно довольно большому числу людей, которые, несомненно, узнают меня и на сцене.
— Датч Рейган? — переспросил один из присутствующих. — Поставить в титрах "Датч Рейган" — это абсурд.
Мое имя мне не нравилось, поэтому и в школе, и во время работы на радио я с большим удовольствием пользовался прозвищем, данным мне отцом. Но тут я рассчитал правильно: лучше использовать настоящее имя, чем придуманное кем-то из пресс-агентов, а потому рискнул предложить:
— А как насчет Рональда? Рональд Рейган?
Они переглянулись и принялись вслух обкатывать это имя, словно мячик, перебрасывая его друг другу:
— Рейган. Рональд Рейган…
— А что, это неплохо! — заметил вдруг кто-то.
Минут через десять можно было подумать, что это они нарекли меня Рональдом, настолько единодушно одобрили все предложенный мной вариант.
Вот так было решено оставить меня Рональдом Рейганом.
Сказка стала явью.
В понедельник утром, в начале июня 1937 года, я припарковал свой автомобиль на студийной стоянке в Бурбанке, готовый приступить к работе. Ощущая холодящую пустоту и посасывание в желудке, я спрашивал себя, что я здесь делаю. Опять я чувствовал себя новичком в незнакомой школе. Я, обычный двадцатишестилетний радиокомментатор из Айовы, вдруг оказался рядом с такими звездами, как Эррол Флинн, Пэт О’Брайен и Оливия де Хэвиленд. Но они были профессиональными актерами, я же последний раз выходил на сцену пять лет назад в колледже, в любительском спектакле. Конечно, теперь меня нельзя уже было назвать сельским простачком, и все же восточнее Чикаго, севернее Миннеаполиса и южнее Озаркса я еще не выбирался.
Когда меня представили Эдварду Эверетту Хортону, он мягко произнес:
— Рад познакомиться с вами, Рейган. Нам нужны новые лица. Надеюсь, вы здесь приживетесь.
Так и произошло.
Я знал, что в контракте есть пункт, предусматривающий мое увольнение через шесть месяцев, если студия во мне разочаруется. Так что "долгосрочный контракт" был подписан скорее для рекламы.
В студии в первый же день мне показали пробы, по результатам которых Уорнеры и предложили мне работу. Во время просмотра мне хотелось забиться куда-нибудь поглубже под стул — так это было ужасно. Я возненавидел себя. После просмотра я решил, что, если сразу же позаботиться о билетах на поезд, идущий в Де-Мойн, можно как раз успеть к Рождеству.
Я оказался в том же положении, что и другие актеры, работающие по контракту. Руководству студии нравилось, когда актер чувствовал себя несколько неуверенно и не знал точно, как долго он пробудет на студии. Джордж Уорд попытался меня успокоить, объяснив, что студии обычно требуется более полугода, чтобы оценить нового актера, но это было слабым утешением. В тот вечер он пригласил меня к себе поужинать, после чего мы отправились на стадион "Гилмор", где проходили автогонки малолитражных автомобилей. Взглянув на ложу прессы, я увидел там группу репортеров и радиокомментаторов — веселых, уверенных в себе. Впервые я почувствовал некое сожаление, что не вхожу больше в их команду, впервые ощутил себя рядовым зрителем и задумался над тем, сколько должно пройти времени, прежде чем я вернусь к знакомому занятию.
В те годы голливудские студии производили два вида кинокартин: фильмы категории "А", дорогостоящие, с известнейшими актерами в главных ролях, которые должны были привлечь — и привлекали — в кинотеатры все больше и больше публики; и дешевые кинокартины категории "Б", в которых, как правило, снимались новички или менее известные характерные актеры. Как и других новобранцев, "Уорнер бразерс" определила меня в группу актеров категории "Б".
Фильмы этой категории помимо чисто материальных соображений играли еще одну немаловажную роль: для студии они были своего рода научно-исследовательскими отделами, подобно тем, что существуют в промышленности. Заключив контракт с новым актером или актрисой, их бросали в съемочную группу фильмов категории "Б", чтобы проверить, как они будут приняты зрителем. Если, судя по почте поклонников, которая приходила на студию, и реакции зрителей на этих актеров во время предварительных просмотров, им удавалось поладить с аудиторией, они получали более значительные роли и даже могли перейти в категорию "А" на второстепенные роли; дальнейшая проверка показала бы, годятся ли они на роль кинозвезды.
Конечно же, это произошло непреднамеренно, но моей первой ролью на "Уорнер бразерс" оказалась роль радиокомментатора в фильме "Правдивая история". Позднее фильм получил другое название "Любовь витает в воздухе" — типичный продукт категории "Б", поспешно слепленный и тут же забытый.
Моя работа над ролью свелась к одному дню занятий с педагогом по диалогам. И тем не менее она все же оказалась на целый день длиннее, чем подготовка к должности радиокомментатора в Давенпорте. Педагог прошелся вместе со мной по сценарию и заявил, что завтра можно приступать к съемкам.