По моему убеждению, именно верховая езда открывает совершенно особое ощущение — ощущение близости человека и животного. Трудно выразить это словами, но внезапно приходит чувство ответственности за животное, один загривок которого, казалось бы, сильнее и мускулистее, чем ваше тело. С того момента, когда лошадь делает первый шаг, ваше тело каждым мускулом откликается на ее движения. И эта связь, это чувство единства не только физическое, но и духовное. Не знаю уж почему, но для меня нет более удобного времени для умственных занятий, чем верховая прогулка.
Когда вы верхом на лошади движетесь по тропинке, слегка подскакивая на ухабах и впадинах, вслушиваясь в стук копыт о землю и легкий скрип кожаного седла, а над головой сияет солнце, и здоровый конский запах, смешиваясь с ароматом цветущих деревьев, опьяняет вас, — вы начинаете постигать удивительную гармонию окружающего, и ваши собственные мысли обретают покой и порядок. Уверен, что верхом на лошади легче решить самые серьезные проблемы!
Во время этих прекрасных верховых прогулок на своей любимой кобыле Бэби я много размышлял о жизни и, как мне думается, пришел к ряду важных решений.
Я окончательно отошел от либерально-демократических убеждений и стал республиканцем в 1960 году, когда за пост президента страны против Джона Кеннеди боролся Ричард Никсон.
Однажды, вернувшись домой, я сказал Нэнси: "Знаешь, я внезапно понял следующее: все то, за что я критикую правительство в своих речах (да даже и не в речах — проповедях), я же сам и поддерживаю каждые четыре года. То есть я голосую за людей, которые и несут ответственность за происходящее в стране. Они осуществляют эту программу растущего правительственного вмешательства в дела людей, которое я обличаю".
Понятно, что, как либерал-демократ, я выступал против Ричарда Никсона. В 1950 году, когда Никсон выдвинул свою кандидатуру в сенат от штата Калифорния, его соперницей выступила Хелен Гэган Дуглас, жена моего приятеля и коллеги Мелвина Дугласа. Конечно же, я вел активную кампанию в поддержку Хелен и против Никсона. Победил Никсон, правда, в жестокой схватке и выдвинув голословное обвинение Хелен в том, что она симпатизирует коммунистам. В те дни я готов был выступить на стороне любого демократа, нуждавшегося в моей помощи. В 1948 году я участвовал в предвыборной кампании на стороне Губерта Хэмфри и Гарри Трумэна. Последнего я и по сей день считаю выдающимся президентом, с одной, правда, оговоркой. У него достало здравого смысла, чтобы докопаться до сути проблем, он добрался до бюрократии, а когда пришлось принимать жесткое решение, он его принял. Его политика отличалась от политики трат и налогов других демократов. За последние шестьдесят лет только в течение восьми федеральный бюджет был сбалансирован, и четыре года из них пришлись на годы президентства Трумэна. Оглядываясь назад, я думаю, что во многом наши взгляды совпадали, проживи он дольше, возможно, Трумэн, как и я, перешел бы на другую сторону в своих политических убеждениях. По моему мнению, единственное, что помешало ему добиться полного величия, — это его решение не поддерживать генерала Дугласа Макартура в вопросе о войне в Корее.
Я, как и Макартур, считаю, что если мы, нация, народ, посылаем наших парней за границу, под пули, то мы просто обязаны сделать все, чтобы эту войну выиграть. Никогда не забуду пророчества Макартура: "Если мы проиграем корейскую войну, нам придется начать другую, на этот раз во Вьетнаме". Раньше я ничего о Вьетнаме не слышал, разве что помнил из географии, что существует французский Индокитай. Насколько же Макартур оказался прав!
Дуайт Эйзенхауэр, сменивший Трумэна в Белом доме, тоже вызывал у меня восхищение. В 1952 году я вместе с другими демократами подписал телеграмму в его адрес, призывая баллотироваться на пост президента от Демократической партии. В то время Эйзенхауэр еще не принял окончательного решения, но я не сомневался, что ему придется вступить в борьбу: я чувствовал, что коль скоро речь идет о президентстве, то есть о судьбе нации, то решающим оказывается не желание кандидата, а мнение общества. В конечном счете решает народ.
Когда же Айк решил баллотироваться на стороне республиканцев, я подумал: если меня устраивала его кандидатура от демократов, почему та же кандидатура от республиканцев не подойдет? Итак, я агитировал и голосовал за Айка, впервые выступив на стороне Республиканской партии. В 1960 году, когда в предвыборную борьбу против Кеннеди готовился вступить Никсон, я все еще помнил неприятности, связанные с выборами в сенат десять лет назад. Когда же я упомянул об этом в разговоре с Ральфом Кординером, он заметил: "Думаю, что в отношении Никсона ты не прав".
Ральф добавил, что только что слышал выступление Никсона перед бизнесменами. Поначалу его приняли настороженно, но постепенно настроение собравшихся переменилось. Никсону удалось доказать, что он надежный и достойный гражданин своей страны.
К тому времени я настолько почитал Кординера, что решил произвести переоценку и своего отношения к Никсону. Выяснилось, что он вовсе не такой разбойник, как это старались доказать либералы, а потому я решил включиться в предвыборную кампанию на его стороне, то есть против Кеннеди. Я сказал Никсону, что хочу зарегистрироваться на выборах как республиканец, но он возразил, что как демократ я принесу ему больше пользы. Таким образом, я решил не менять своей партийной ориентации до окончания выборов.
Узнав о моем решении, ко мне с просьбой о встрече обратился Джозеф Кеннеди, отец Джона, находившийся тогда в Голливуде. Он попросил меня еще раз все как следует взвесить и поддержать его сына, но я отказался.
Несмотря на то что по просьбе Никсона я согласился зарегистрироваться на выборах как демократ, к 1960 году я им уже не был. Еще пару лет я числился в стане демократов, но процесс моей политической переориентации завершился в 1960 году.
С тех пор, чем больше я узнавал о намерениях либеральных демократов обуздать частное предпринимательство и капитализм, создать государство всеобщего благоденствия и обманом навязать стране варианты социалистического развития, тем решительнее менялись мои взгляды.
Величайший из либералов, основатель Демократической партии Томас Джефферсон однажды заметил: "Мудрое и сдержанное правительство, для того чтобы удержать народ от самоуничижения, даст ему свободу самому регулировать свою занятость в промышленности или в общественном благоустройстве и не станет вырывать кусок хлеба изо рта трудящихся. Такова конечная цель всякого хорошего правительства". Первый раз участвуя в выборах в двадцать один год, я отдал свой голос за Франклина Делано Рузвельта. Его программа предусматривала сокращение федеральных расходов на 25 процентов и возвращение местным органам власти авторитета и автономии, отобранных федеральным правительством. Рузвельт говорил также, что "федеральное правительство должно покончить и покончит с выплатой пособий по безработице. Длительная зависимость от этого вида помощи порождает духовное и моральное разложение, в основе своей разрушающе действующее на национальный характер".
Большая часть программ помощи безработным, предложенных Рузвельтом в годы депрессии, были вынужденными мерами, вызванными необходимостью. Я убежден, что в его намерения — и намерения его либеральных сторонников — не входило превращать программы помощи в представления по раздаче средств даром, представления, которые, как в ловушку, затянут семьи американцев в единообразную и бесконечную зависимость от нашего правительства. "Приучать людей, что кто-то сделает за них то, что они могут и должны делать сами, — это опасный эксперимент, — говорил великий лидер лейбористского движения Сэмюэл Гомперс. — Последние исследования доказали, что благосостояние рабочих зависит от их собственной предприимчивости".
Классический либерал убежден, что человек должен быть хозяином своей судьбы. Он также считает, что лучшее правительство — это малое правительство. Таковы основные принципы свободы и самоуважения, являющиеся основой американского образа жизни и американского духа. Но вот появились новоиспеченные либералы, отвергающие все, во что верили до них. Они заявляют, что правительство мудрее отдельно взятого человека и в состоянии определить, что необходимо и что лучше для каждого индивида; оно лучше сумеет организовать экономическую и деловую жизнь в стране в соответствии с провозглашенными задачами и ценностями; оно сумеет сформулировать права и обязанности каждого штата, крупного или небольшого города, а потому, отхватывая львиную долю того, что заработано трудовым народом, лучше распределит эти средства между другими членами общества. По словам этих новоявленных либералов, правительство — просто кладезь мудрости, и чем оно больше, тем лучше. А потому и нечего цепляться за те демократические принципы, что были выдвинуты до них.
"Идея свободы никогда не исходила от правительства, — говорил Вудро Вильсон, один из предшественников Рузвельта и тоже демократ. — История борьбы за свободу — это история ограничения власти правительства, а вовсе не ее усиление".
Случилось так, что в своем развитии демократы успели подзабыть сию истину, а это сказалось и на их партии. Это уже не та партия, о которой говорили Томас Джефферсон или Вудро Вильсон.
Конкуренция и свободное предпринимательство обеспечили нам самый высокий уровень жизни в мире, поколение за поколением рождали истинных магов в области техники, которые последовательно привносят в жизнь все новые открытия и нововведения, они же открыли народу неограниченные возможности, позволяющие трудолюбивым американцам даже из малообеспеченных слоев взойти на самый верх по лестнице успеха.
К 1960 году я окончательно понял, что реальное зло — это не большой бизнес, а большое правительство.
Участвуя в выборах в тот год, я начал получать все больше приглашений от республиканцев выступить с речью на их обедах и собраниях по сбору средств, и мало-помалу они стали воспринимать меня как одного из них, хотя формально я все еще оставался демократом. Когда большинство демократов высказались