И все же мне предстояло доказать: мне есть что предъявить избирателям помимо примелькавшегося на экране лица.
Любимой уловкой Брауна в избирательной кампании, как я уже говорил, была фраза: "Рейган всего лишь актер. Он заучивает речи, написанные другими, как когда-то заучивал роли. Да, речи у него неплохие, но кто их ему сочиняет?"
Что ж, у меня был ответ на его слова: все свои речи я писал сам. Но не мог же я во время очередной встречи с избирателями подняться и заявить: "Слушайте, это я сам написал!"
Мы собрали срочное совещание. Стью Спенсер и Билл Робертс, помогавшие мне в избирательной кампании, заметили не без тревоги, что Брауну удается достичь цели подобными заявлениями, и либо мы погасим опасный запал, либо проиграем выборы. "У меня есть идея! — внезапно заявил я. — Теперь на встречах я буду произносить лишь несколько вступительных слов, а основное время отведу вопросам и ответам. Даже если кому-то взбредет в голову сказать, что вступительное слово для меня написали, заранее придумать и вопросы, и ответы к ним просто невозможно".
Услышав подобные рассуждения, мои профессионалы-советники просто лишились дара речи. Они привыкли к тому, что кандидат на правительственный пост нуждается в постоянной опеке, советах и уж ни в коем случае не действует по собственному усмотрению. Думаю, моя идея их напугала. "Вы действительно этого хотите?" — недоверчиво переспросили они. "Я должен пойти на это", — ответил я.
Я оказался прав, мой прием работал, как магическое заклинание. С того момента всюду, где бы я ни выступал, при любой аудитории — будь то три человека или три тысячи, — я произносил несколько слов, чтобы открыть встречу, а потом отвечал на вопросы собравшихся. Мог ли я представить, что открыл блестящую возможность из первых уст узнавать о животрепещущих вопросах, которые волнуют американцев!
В то время государственные университеты в Калифорнии окончательно разваливались; бесчинствующие студенты буквально предавали их огню.
У калифорнийцев были все основания гордиться своей системой высшего образования, особенно девятью студенческими городками Калифорнийского университета, а потому происходящее их очень волновало.
И после того как я перестроил свои выступления, практически превратив их в вечера вопросов и ответов, я столкнулся и с этой проблемой тоже. Почти на каждой встрече мне стали задавать вопрос о том, как я намерен справиться с событиями, происходящими в университетах.
Пришлось подготовиться к ответу. Я говорил, что положение в университетах не изменится, если студенты не научатся следовать определенным правилам; если же они не хотят знать никаких правил, то лучше им покинуть университеты.
Сколько бы раз ни произносил я эту фразу, она неизменно вызывала бурю восторга. Поведение студентов, стремящихся разрушить систему высшего образования, калифорнийцам явно не нравилось. Они гордились этой системой.
Прошло время, и я с удивлением обнаружил, что, втянувшись в политическую борьбу, я даже стал находить в ней приятные стороны. Я вышел на арену политической борьбы, чтобы победить.
Думаю, дух соперничества был заложен во мне еще в детстве, и политическая борьба была для меня тоже своего рода игрой, соревнованием, разве что ставки в этой игре были выше.
Вопрос о студенческих волнениях стал одним из важнейших в моей предвыборной борьбе, но это был лишь один вопрос из массы подобных, волновавших Калифорнию в 1966 году. Калифорнийцы платили самые высокие налоги в стране, уровень преступности тоже был самым высоким. Именно в этом штате внедрялись самые дорогостоящие правительственные программы, плюс ко всему добавились еще и проблемы, связанные с загрязнением окружающей среды. Почти столетие Калифорния считалась землей безграничных возможностей, привлекающей неиссякаемый поток иммигрантов как из страны, так и со всего мира. Отчасти этому способствовал климат штата и относительно легкие условия жизни, но главное заключалось в том, что Калифорния, как никакой другой штат, символизировала собой возможности. Именно здесь человек мог начать все сначала, что многие и делали, добиваясь своего упорным трудом.
В то время как новые лица все еще приезжали в Калифорнию, уровень миграции в штате — впервые со времен "золотой лихорадки" — начал замедляться. Очевидно, это объяснялось тем, что за годы, прошедшие после депрессии, снизились и темпы, с которыми в штате возникали все новые и новые вакансии. Местные бизнесмены все чаще стали жаловаться на усиливающуюся централизацию, высокие налоги, враждебное отношение к ним со стороны калифорнийских чиновников. В итоге они покидали штат, стремясь возводить новые предприятия на новом месте, либо просто собирали вещи и покидали Калифорнию навсегда.
Пэт Браун относился именно к тем либералам, которые видели решение всех проблем в ужесточении налогообложения, что в известной степени облегчило мне предвыборную борьбу.
Уходя от реальных проблем, которые беспокоили избирателей, он достаточно монотонно продолжал делать свои выпады в мой адрес, презрительно отзываясь, как он говорил, об "этом загримированном голливудском актере".
Ну, гримом я не пользовался со времен съемок в фильме "Любовь витает в воздухе", то есть с 1937 года. Но самым забавным воспоминанием о той борьбе был день, когда нас обоих пригласили на передачу под названием "Встреча с прессой". Когда я приехал в студию, Браун, как и другие репортеры, сидящие перед камерой, был уже загримирован. Пожалуй, я единственный из присутствующих выглядел естественно.
Наиболее полно дурной тон предвыборной кампании Брауна проявился в тот момент, когда в рекламной телепередаче он сравнил меня с Джоном Уилкесом Бутом — убийцей Линкольна.
В день выборов я победил Брауна, набрав 58 процентов голосов против 42-х.
До этого момента мне казалось, что Браун так и не понял, что в Америке дуют новые ветры — ветры перемен. Он и небольшая группа журналистов-теоретиков отнесли мою победу на счет консервативности и "экстремизма". Однако анализ, проведенный по результатам выборов, показал, что большинство из тех, кто отдал за меня свой голос, не принадлежали ни к "правому" крылу, ни даже к консервативным республиканцам. Это были представители средних звеньев обеих партий.
О студентах и молодежи, недовольных жизнью общества и организовавших бунты, в 60-е годы писали немало. Но произошла и еще одна революция, менее заметная, в то же десятилетие разразившаяся в стране.
Эту революцию осуществили обычные, простые люди. Среди того поколения американцев — выходцев из среднего сословия, — которые всю жизнь усердно трудились, чтобы хоть как-то улучшить свою жизнь, все возрастало недовольство правительством. Это правительство из каждого заработанного рядовым гражданином доллара забирало себе 37 центов и, несмотря на это, с каждым днем все более и более увязало в долгах.
Невозможно было не видеть, что по всей стране усиливается, растет чувство беспомощности, неуверенности в будущем, а значит, и недовольство правительством, которое превратилось в отдельную, самодовлеющую силу, вершителя человеческих судеб всей страны.
Американцы все больше возмущались бюрократией, основной задачей которой, похоже, было сохранить самое себя, ради чего и затевались дорогостоящие программы, которые продолжали поддерживаться еще долго, тогда как их бесполезность и ненужность становились очевидны каждому. Народ терял уважение к политикам, которые поддерживали эти бесконечные мошеннические неэффективные программы, в результате чего целые семьи оказывались в зависимости от благотворительных подачек.
Одновременно американцы перестали верить и той самозваной интеллектуальной элите в Вашингтоне, которая считала, что ей лучше известно, как нужно управлять народом, его жизнью, делами, общественными организациями.
В стране вспыхивали беспорядки, росло беспокойство, распространявшиеся из города в город, из штата в штат, как огонь по прерии.
В тот ноябрьский вечер 1966 года, когда я узнал, что меня выбрали губернатором Калифорнии, был устроен торжественный прием по случаю моей победы на выборах, на котором кроме Нэнси и меня были и трое наших детей — Морин, Майк и Рон. Пэтти тогда училась в школе в Аризоне, и, когда мы по телефону сказали ей, что я победил, она заплакала. Ей было только четырнадцать лет, но, как и вся молодежь 60-х, она верила всему, что говорилось против истеблишмента, и подобные настроения были весьма популярны среди ее поколения. По ее реакции я понял, что она огорчена тем, что теперь я тоже принадлежу к истеблишменту.
Мое избрание так или иначе изменило жизнь каждого члена нашей семьи.
Как ни странно это может показаться сейчас, но в то время, поддавшись на уговоры выставить свою кандидатуру на пост губернатора, я не задумывался всерьез о возможной победе. Главным тогда было решиться и попробовать вновь сплотить партию. Я рассуждал так: "Ну хорошо, я буду баллотироваться, и это как-то поможет партии объединиться, а потом в ноябре все будет кончено".
Но, как оказалось, ничего не окончилось. Менее двух месяцев оставалось в моем распоряжении, чтобы приготовиться к претворению в жизнь своих идей относительно управления штатом. Нэнси начала упаковывать вещи для переезда в Сакраменто, и мы повесили объявление о продаже дома.
Вполне возможно, что я являюсь (как пишут газеты) "политиком из народа", которого журналисты любили сравнивать с героем Джимми Стюарта из его книги "Мистер Смит едет в Вашингтон", но я знал, что часто реальная жизнь оказывается гораздо сложнее, чем ее показывает Голливуд. Кроме того, перед приездом в Сакраменто я должен был очень быстро подготовиться к новой работе. До этого я много лет критиковал правительство штата, а теперь сам должен войти в "львиное логово", и львы уже ждут меня.
Друзья договорились, чтобы один из ветеранов законодательного собрания от республиканцев, долгие годы проживший в Сакраменто, вкратце проинформировал бы меня по деликатным вопросам, касающимся управления штата. В общих чертах я знал, как принимаются и вводятся в действие законы в законодательном собрании, но дома в течение нескольких дней он подробнее рассказал мне о политической жизни в Сакраменто. Мы проработали все правила и процедурные вопросы, разобрали главные фигуры, задающие тон в парламенте, он обрисовал порядок формирования бюджета и мои полномочия, а также рассказал, что от меня будут ожидать как от губернатора.