Мне кажется, избиратели понимали, что стояло за этими лживыми и порой злобными нападками: именно они еще сильнее подстегивали меня одержать победу. Ничто не возбуждало меня больше, чем конкуренция с тем, кто, по моему мнению, ведет нечестную борьбу.
Во время президентской избирательной кампании 1976 года, критикуя Джералда Форда, Картер ввел такое понятие, как "индекс бедности". Он сложил уровни инфляции и безработицы (получилось примерно 12 процентов), назвал его индексом бедности и утверждал, что никто, по чьей вине в стране существует такой высокий индекс бедности, не имеет права даже претендовать на пост президента. Правда, в 1980 году он не упоминал индекс бедности, возможно, потому, что тогда он составлял уже более 20 процентов.
Мне очень хотелось, чтобы Картер участвовал в дебатах, транслируемых по всей стране, но его советники не соглашались на это. В конце сентября Джон Андерсон, баллотировавшийся в качестве независимого, и я проводили дебаты в Балтиморе, но Картер в них не участвовал. Стюарт Спенсер сказал, что если мы будем настаивать, то в конце концов создастся достаточное общественное давление, в результате которого он будет вынужден выступить в дебатах; но с нашей точки зрения самым важным здесь была дата проведения дебатов: чем ближе ко дню выборов, тем большее значение они будут иметь. Когда Картер наконец согласился, датой дебатов было назначено 28 октября, до выборов оставалась неделя, и мы были очень рады. Дебаты прошли для меня успешно и, можно сказать, состояли только из четырех слов. Они невольно вырвались у меня после того, как Картер начал утверждать, что однажды я выступал против бесплатной медицинской помощи для получающих пособия по социальному обеспечению. Это было неправдой, на что я ответил: "Вот вы опять затеваете…
Думаю, во мне говорило сдерживаемое раздражение по поводу его утверждений, будто я расист и милитарист. Как он искажал мою точку зрения на права штатов и контроль над вооружениями, так же он исказил ее и в отношении медицинской помощи, и эти мои слова вырвались просто непроизвольно.
Аудитории это понравилось, но, мне кажется, тот факт, что на телеэкране Картер немного походил на овцу, еще более усилил эффект моих слов.
Для меня концовка дебатов играла, возможно, более важную роль; в своем заключительном выступлении я спросил людей, считают ли они, что живут сейчас лучше, чем четыре года назад. Если да, то должны голосовать за моего оппонента, если нет, то они должны согласиться, что настало время для перемен.
После завершающей недели избирательной кампании мы с Нэнси вернулись в Лос-Анджелес, чтобы дома ожидать дня выборов и решения народа. У нас была традиция: в день выборов ужинать в узком кругу старых друзей в доме Эрла Йоргенсена, бывшего члена моего "кухонного кабинета" в Сакраменто, а затем возвращаться в штаб-квартиру моей команды и ждать результатов.
Я принимал душ, готовясь к вечеру, когда Нэнси, уже принявшая ванну и завернувшаяся в полотенце, крикнула мне, перекрывая шум воды, что меня просят к телефону: "Это Джимми Картер". Я выключил воду, немного вытерся и взял трубку параллельного телефона в ванной, Нэнси стояла здесь же. Через несколько минут я ответил: "Благодарю вас, господин президент". Затем я повесил трубку и посмотрел на Нэнси: "Он уступил. Он сказал, что хочет поздравить меня". Невольно мы обнялись.
До закрытия избирательных участков в Калифорнии оставалось еще два часа. Так, стоя в ванной, обернутый полотенцем, с мокрыми волосами, я узнал, что буду сороковым президентом Соединенных Штатов.
ЧАСТЬ ВТОРАЯПервый год. Новое начало
20 января 1981 года, незадолго до полудня, мы с Нэнси вышли из "Блэр-Хауза" в Вашингтоне, где обычно останавливаются высокопоставленные официальные лица из-за рубежа, и вскоре машина, проехав через ворота Белого дома, подвезла нас к его северному входу.
Джимми и Розалин Картеры уже ждали нас, по традиции мы с ним сели в одну машину, а Нэнси и миссис Картер — в другую, чтобы ехать на церемонию инаугурации.
Весь путь по Пенсильвания-авеню был проделан молча. Мы с президентом сидели рядом, он был вежлив, но за то время, пока мы медленно ехали к Капитолию, он проронил лишь несколько слов и не решался смотреть мне в лицо. Возможно, он очень устал, так как большую часть предыдущей ночи заканчивал переговоры по освобождению заложников, находящихся в Иране. Вероятно, были и другие причины, но атмосфера в машине была такая же прохладная, как и несколько дней назад в Белом доме, когда мы с Нэнси приехали туда, чтобы в первый раз увидеть комнаты, где нам предстояло жить. Мы ожидали, что Картеры проведут нас по жилым помещениям, но они быстро ушли, поручив это сделать персоналу Белого дома.
Тогда мы с Нэнси восприняли это как оскорбление, и такое поведение показалось нам грубым. Но спустя восемь лет мы в какой-то степени смогли понять, что Картер должен был чувствовать в тот день — пробыв на посту президента, пережив все взлеты и неприятные моменты, связанные с этой должностью, пытаясь сделать то, что он считал верным, после всех прощальных вечеров и банкетов, после всего этого он должен уйти, потому что так проголосовал народ… Наверное, это было очень тяжело. Одним из великих достижений Америки является гладкая и спокойная процедура передачи президентской власти, но, пожив в Белом доме и покинув его, я могу понять, каким печальным был тот день для Джимми и Розалин Картер.
Впервые церемония инаугурации проходила на западной стороне Капитолия. Приехав, мы увидели, что все пространство вокруг уже было заполнено десятками тысяч людей, а человеческая река все прибывала по спускающейся к нему широкой аллее. Повсюду флаги и знамена. Чуть вдалеке сверкала белоснежная колонна памятника Вашингтону, и позади нее, в дальнем конце аллеи под облачным небом, подобно прекрасному бриллианту, переливался мемориал Линкольна. А сбоку виднелся белый округлый купол мемориала Джефферсона.
Все эти памятники и море людей являли собой незабываемое зрелище.
Джордж Буш был приведен к присяге на пост вице-президента, затем наступила моя очередь. Когда я занял свое место, из-за облаков прорвалось солнце. На своем лице я ощутил тепло его лучей; когда давал клятву, рука моя лежала на Библии моей матери, на странице, где говорилось: "И смирится народ Мой, который именуется именем Моим, и будут молиться, и взыщут лица Моего, и обратятся от худых путей своих, то Я услышу с неба и прощу грехи их и исцелю землю их". Рядом с этими словами моя мать, да пребудет душа ее в мире, написала: "Самый замечательный стих для исцеления нации".
Большую часть своего обращения я посвятил состоянию нашей экономики, поскольку так много американцев думало об этом.
"Экономические невзгоды, — говорил я, — от которых мы страдаем, надвигались на нас в течение десятилетий. Понадобятся не дни, не недели, даже не месяцы, чтобы заставить их отступить, но в конце концов они отступят. Они кончатся, потому что мы, американцы, обладаем сейчас, так же как обладали и в прошлом, способностью и умением сделать все необходимое, чтобы сохранить этот последний и величайший оплот свободы.
В обстановке теперешнего кризиса управление само по себе не является решением наших проблем; оно само оборачивается проблемой. Время от времени нас одолевает искушение думать, что общество стало слишком сложным, чтобы им можно было руководить на основе принципов самоуправления, что управление со стороны какой-то элитарной группы выше и лучше управления, которое осуществлялось бы во имя народа, самим народом и для народа. Но если ни один из нас не в состоянии управлять самим собой, то кто тогда способен управлять кем-то еще? Все мы вместе — в правительстве и вне его — должны нести это бремя… Я намереваюсь сократить размеры и влияние федеральных органов власти и потребовать признания различий между полномочиями, предоставленными федеральному правительству, и теми, что гарантированы штатам или народу; все мы нуждаемся в напоминании о том, что не федеральное правительство создало штаты, а штаты создали федеральное правительство… В ближайшие дни я намерен предложить упразднение ряда барьеров, которые замедляют темпы роста нашей экономики и снижают производительность. Будут предприняты шаги, направленные на восстановление равновесия между различными звеньями правительства.
Прогресс будет медленным — он будет измеряться дюймами и футами, а не милями, но мы будем двигаться вперед. Пора растормошить этого промышленного гиганта, заставить правительство снова жить по средствам и ослабить налоговое бремя, которое оборачивается для нас таким наказанием. Таковы будут наши первоочередные задачи, и, исходя из этих принципов, тут не может быть никаких компромиссов…"
Этим обращением закончилась церемония инаугурации, и мы вошли в Капитолий, где должен был состояться официальный завтрак для членов конгресса и других приглашенных. По пути в зал я зашел в Президентскую комнату и совершил свой первый официальный акт как президент: подписал указ о снятии контроля за ценами на нефть и бензин — это был первый шаг на пути ослабления чрезмерного правительственного контроля над экономикой.
На завтраке я объявил, что усилия президента Картера по освобождению пятидесяти двух американских заложников, находившихся в Иране 444 дня, увенчались успехом и самолет, на борту которого они находятся, только что пересек границу и покинул воздушное пространство Ирана. Джимми Картер уже был на пути домой к себе в Джорджию, и сердцем я был с ним, жаль, что у него не было возможности самому объявить об этом.
После завтрака мы поехали на Пенсильвания-авеню и заняли места на временной трибуне, построенной на лужайке перед Белым домом. Оттуда мы наблюдали парад инаугурации.
Один из оркестров состоял из учащихся средней школы Диксона, и на какой-то момент я вновь увидел эту школу, главную улицу города, Лоуэлл-парк и покрытые пышной растительностью крутые обрывы Рок-Ривер.