по сокращению чрезмерных торговых ограничений и восстановить коммерческие отношения на недискриминационной основе".
В молодости я был приверженцем демократов, и тогда Демократическая партия поддерживала свободную торговлю, а Республиканская выступала за высокие тарифы и политику протекционизма. Сейчас ситуация прямо противоположная. Я всегда удивлялся, как это произошло. В прошлом, когда республиканцы поддерживали закон Смута — Хоули, они, бесспорно, представляли большой бизнес и стремились защитить нашу промышленность, в то время как демократы были ближе к рабочим и выступали за свободную торговлю; сегодня же именно демократы ведут в конгрессе основную борьбу за протекционистское законодательство, а республиканцы составляют оппозицию. Вполне вероятно, это изменение произошло из-за того, что, поскольку профсоюзы, традиционно связанные с демократами, стали сильнее и зарплата их членов также стала выше, они решили, что ограничение конкурентоспособности иностранной продукции отвечает их интересам.
Хотя я намеревался наложить вето на любой законопроект по введению квот на японские автомобили, за который мог проголосовать конгресс, я прекрасно понимал, что даже при моем вето эта проблема не будет снята. Бедственное положение американских рабочих и их семей делало ситуацию исключительно напряженной в политическом отношении. А у сторонников протекционизма в конгрессе были весьма сильные доводы против: имелось множество свидетельств того, что японцы вели нечестную игру в торговле. Они отказывались разрешить американским фермерам продавать большую часть своей сельскохозяйственной продукции в Японии, ввели мелкие, но эффективно действующие барьеры, которые заставляли значительную часть наших товаров исчезать с японского рынка: например, американские производители сигарет могли рекламировать свою продукцию в Японии только по-английски.
Я верил в свободную, честную торговлю, поэтому назначил специальную оперативную группу во главе с министром транспорта Дрю Льюисом, чтобы решить проблему японских автомобилей, потоком хлынувших к нам в страну.
Начиная нашу программу экономического обновления и закладывая фундамент новой внешней политики в первые же недели 1981 года, я обнаружил, что моя повседневная работа удивительно похожа на ту, которую мне приходилось делать будучи губернатором, и я понял, что быть губернатором крупного промышленного штата — это хорошая начальная школа для будущего президента.
По мере того как мы с Нэнси входили в новый образ жизни, она еще раз доказала, что прежде всего является прекрасной и заботливой хозяйкой. Поскольку Белый дом принадлежит всем американцам, Нэнси считала, что он должен быть самым красивым в стране, и поставила себе задачу сделать его таким. По-моему, ей это удалось. Она начала с огромного Центрального зала на втором этаже, куда выходила наша гостиная. Когда она приступала к работе, изумительные люстры освещали давно потускневшие стены и поблекшие, выцветшие ковры. Это прекрасное помещение требовало незамедлительного обновления. То же относилось и к другим комнатам Белого дома.
С помощью нашего старого приятеля декоратора Тэда Грейбера Нэнси решила в первую очередь воссоздать утраченную красоту Центрального зала. Она позаботилась о том, чтобы полы были отциклеваны и заново натерты — впервые за тридцать лет. Также — впервые более чем за пятьдесят лет — двери из красного дерева были вновь облицованы, были постелены новые ковры, заново окрашены стены, а некоторые оклеены привлекательными обоями. Результат оказался просто потрясающим. Потускневший зал превратился в прекрасно обставленную гостиную со сверкающими люстрами. Но это было только начало: со временем практически каждая комната стала нести на себе отпечаток хорошего вкуса и решимости Нэнси сделать Белый дом самым красивым домом в Америке.
Налогоплательщикам это не стоило ни цента. Она собирала деньги у американцев, разделявших ее мечту о том, чтобы вновь вернуть Белому дому его былую красу. И персонал тоже стал помогать ей. Началось что-то вроде охоты за ценностями: порывшись в памяти, ветераны обслуживающего персонала рассказывали ей о предметах мебели, зеркалах, картинах и других вещах, некогда украшавших Белый дом, а теперь пылившихся по закоулкам в хранилищах Вашингтона; Нэнси искала и привозила лучшее. Так, например, она нашла бесценный антикварный восьмиугольный столик английской работы, подаренный Белому дому при президенте Джоне Ф. Кеннеди, который был скрыт под слоем пыли в одном из зданий, используемых правительством под хранилище.
Никогда не забуду, как мы однажды обедали вдвоем, и официант, проработавший более тридцати лет в Белом доме, поставив перед Нэнси тарелку и слегка повернувшись, обвел взглядом Центральный зал. "Теперь все это снова начинает походить на Белый дом", — сказал он тихо.
Некоторые средства массовой информации критиковали Нэнси за ее деятельность по обновлению Белого дома. Я никогда не соглашусь с этим. Они пытались создать впечатление, что Нэнси расточительна и тратит огромные средства из общественных фондов на ненужные изменения и новую мебель, в то время как вся эта мебель фактически возвращалась из хранилищ или же покупалась на пожертвования от частных лиц, а не на деньги налогоплательщиков.
Классическим примером может быть новый фарфоровый сервиз, заказанный специально для Белого дома. Часто для официальных обедов необходимо было накрыть стол, когда количество гостей намного превышало сто человек. В этом случае обслуживающий персонал говорил Нэнси, что сервизной посуды недостаточно, что-то было разбито, что-то унесено в качестве сувениров самими гостями. И поэтому, когда собиралось много народу, приходилось использовать разрозненные наборы фарфоровых сервизов. Зная это, Нэнси приняла в дар — специально для Белого дома — новый фарфоровый сервиз, состоящий из 4372 предметов стоимостью около 200 тысяч долларов. Но налогоплательщики не заплатили ни цента; он был куплен фондом Кнаппа и передан в дар Белому дому. И все-таки некоторые по-прежнему утверждают, что она купила его. Это самая настоящая критика, косвенным путем направленная и в мой адрес.
Одной из комнат Белого дома, преобразившейся благодаря хорошему вкусу Нэнси, был Овальный кабинет; его перекрасили, сделали новые полы, заменили ковры. А я повесил там портрет Калвина Кулиджа[30].
Я всегда считал, что его очень недооценивают. Ни его внешность, ни стиль не обладали какими-то бросающимися в глаза чертами, он спокойно делал свое дело. Он стал президентом после первой мировой войны, по окончании которой страна имела огромные долги, но вместо того, чтобы поднять налоги, он сократил налоговые ставки, и доходы правительства увеличились, что позволило ему избавиться от послевоенного долга и доказать, что принципы ибн Халдуна о том, что меньшие налоговые ставки означают большие доходы от налогов, верны и в современном мире.
Еще будучи губернатором, я начал видеть один и тот же сон. Он повторялся часто, иногда каждую ночь: я нахожусь в большом старом доме с огромными комнатами; не всегда это был один и тот же дом, но всегда с огромными комнатами. И каждый раз кто-то водит меня по нему; я знал, что он продается. Я брожу, переходя из комнаты в комнату, гляжу вверх на высокие потолки, величественные лестницы и балконы. Хотя в моем сне дом был заброшенный, но я знал, что в нем можно жить, и хотел купить его. Думаю, подсознательно во мне говорило неудержимое желание иметь большой дом с большими комнатами, и в первые минуты пробуждения этот сон еще продолжался. После того как мы купили участок земли около Сан-Диего, я сказал Нэнси, что хочу построить дом, в котором была бы одна действительно огромная комната — гостиная и столовая одновременно. Но, выяснив, что там нет ни воды, ни электричества, мы продали землю и затем купили так полюбившееся нам маленькое ранчо недалеко от Санта-Барбары. Желание же жить в доме с большими комнатами никогда не покидало меня, и я продолжал видеть один и тот же сон.
Но вот что забавно: как только я переехал в Вашингтон, этот сон мне больше не снился. Так получилось, что жизнь в Белом доме с его потолками, достигающими восемнадцати футов, излечила меня от желания жить в доме с большими комнатами, какой-то внутренний голос сказал мне: "Твоя мечта сбылась".
Раньше все свои речи и выступления я писал сам. Но любому президенту так часто приходится выступать и рабочий день настолько занят, что вскоре я понял, что у меня просто нет времени самому заниматься каждым выступлением и мне требуется помощь. Так как я всегда гордился своими речами, то меня это не очень устраивало, но другого выбора не было.
Я продолжал писать наиболее важные выступления сам, но в остальных случаях работал с журналистами Белого дома, излагая им вопросы предстоящего выступления, а затем они представляли мне текст на редактирование. Я дал им копии прошлых речей, чтобы они познакомились с моим стилем и тем, как я выстраиваю текст, и рассказал им о своих принципах построения фразы: я предпочитаю короткие предложения, не употребляю двусложных слов, если можно воспользоваться односложным, по возможности даю примеры. Пример лучше любого наставления.
Иногда журналисты, составляющие речи, пишут так, что на бумаге это выглядит очень выразительно и красноречиво, но если написанное произнести перед аудиторией, оно звучит витиевато и неестественно. "Говорите простым языком, — подчеркивал я. — Помните, что вас слушают люди, которые должны понять и запомнить, что я говорю".
Работая спортивным комментатором, я научился общению с людьми и никогда этого не забуду. В Де-Мойне у меня были друзья, мы все ходили к одному парикмахеру. Иногда они потихоньку удирали с работы и собирались в парикмахерской, чтобы послушать трансляцию игры, которую я комментировал; потом уже я начал как бы зрительно представлять, как они сидят и слушают меня, а зная, что они действительно слушают, пытался представить, как звучит мой комментарий и их реакцию. Я мысленно подстраивался под них и говорил так, как если бы обращался непосредственно к ним. Это были слушатели, которых я очень живо представлял и которым адресовал свои слова.