В голосовании к республиканцам присоединилась группа демократов, которые, как член палаты представителей от штата Техас Фил Грэмм, называли себя "жучками-долгоносиками" и разделяли нашу точку зрения, что правительство слишком много расходует национальных средств, и выступали за сокращение расходов. Без поддержки этой группы нам никогда не удалось бы добиться принятия программы экономического обновления.
Как ни сладка была эта первая победа, нам предстоял еще долгий путь по двум направлениям — сокращение расходов и снижение налогов.
Я вполне отдавал себе отчет, что мне придется пойти на компромисс и остановиться на менее чем тридцатипроцентном сокращении налогов в течение трех лет, но совершенно неожиданно я получил подарок: в конце мая группа демократов объявила о том, что они разработали свои предложения в связи с нашим планом налогового сокращения; они отвергали тридцатипроцентное трехлетнее сокращение и выступали за меньшее сокращение ставок индивидуальных подоходных налогов, одновременно предлагая снижение максимального тарифа непроизводственного дохода с семидесяти до пятидесяти процентов. Сначала я тоже хотел ввести такой пункт, но предположил, что демократы будут критиковать нас за пособничество богатым слоям общества, и поэтому мы исключили его из нашего пакета предложений. Чтобы показать свое участие в разработке победившей новой налоговой реформы, некоторые демократы также выступали за введение индексации тарифов подоходного налога, чтобы тарифы ежегодно понижались вместе с ростом инфляции, а это перекроет пути "переползанию" из одной налоговой группы в другую.
Я согласился с их предложениями и принял 20-процентное сокращение тарифов, которое должно происходить поэтапно в течение трех лет — на пять, десять и еще раз десять процентов; я приветствовал его, назвав величайшим двухпартийным решением вопроса. В дневнике я записал: "Ч. т! Это больше, чем мы могли рассчитывать. Я доволен понижением с семидесяти до пятидесяти процентов. Единственное, от чего нам пришлось отказаться, — это первое десятипроцентное понижение, которое должно было начаться в январе прошлого года; вместо него мы получили пятипроцентное, начинающееся в октябре нынешнего года. Таким образом, вместо тридцатипроцентного сокращения в течение трех лет будет двадцатипятипроцентное в течение двух лет и трех месяцев".
Я старался сохранять создавшуюся атмосферу в конгрессе и ковать железо, пока горячо. В начале июля я вылетел в Чикаго якобы для того, чтобы выступить там с целью сбора средств в фонд избирательной кампании губернатора Джима Томпсона, но использовал эту поездку для посещения округа Дэна Ростенковски, председателя постоянной бюджетной комиссии палаты представителей; я сказал избирателям, что судьба предложений по сокращению налогов находится в его руках. И убедил их написать ему: "Если все вы и ваши соседи направите такое же обращение в Вашингтон, то мы получим сокращение налогов, и получим его уже в этом году". Позже мне сказали, что после этой встречи Ростенковски получил сотни писем и по мере того, как наша борьба за налоговое сокращение подходила к концу, стал чем-то вроде примиряющего посредника между демократическими лидерами в палате представителей.
Наступал такой момент, когда все развитие событий вскоре должно было достигнуть критической точки. В середине июля Нэнси вылетела в Лондон, чтобы присутствовать на бракосочетании Его Королевского Высочества принца Уэльского и леди Дианы Спенсер. "Я чувствую себя неспокойно, когда не вижу ее несколько минут, — писал я в дневнике в тот вечер. — Как же я продержусь несколько дней? Без нее даже солнце светит не так ярко и тепло". Но масса дел отвлекала меня от этих мыслей.
В понедельник, 27 июля 1981 года, начиналась решающая неделя, на которой должна была определиться судьба нашей программы. Почти все, кто следил за событиями, от членов аппарата Белого дома до корреспондентов, говорили, что схватка слишком близка, чтобы объявлять о ней.
Всего полгода назад я приехал в Вашингтон, чтобы на практике осуществить идеи, в которые верил долгие годы. Теперь же у меня оставалось лишь несколько часов — конгрессу предстояло рассмотреть две налоговые программы: программу администрации и программу, составленную руководством демократов, направленную на удовлетворение требования народа о снижении налогов. Она предусматривала пятнадцатипроцентное сокращение налогов в течение двух лет, распределение большей части связанных с этим льгот среди населения с низким уровнем дохода и исключала многие моменты, связанные с помощью федерального правительства, необходимой для того, чтобы способствовать и поощрять капиталовложения в развитие промышленности и бизнеса и дать толчок всей экономике. Я был убежден, что если план экономического обновления будет работать, то конгресс должен в национальном масштабе выделить средства на социальную помощь всем американцам в равной степени в течение трех лет. Я считал, что это обеспечит занятость миллионам американцев и положит начало экономическому возрождению.
Но я знал также, что если наш план будет принят, то этого будет недостаточно, чтобы заставить конгресс увидеть свет в конце тоннеля; мне надо было заставить конгрессменов почувствовать его тепло. В тот понедельник практически весь день, с раннего утра до семи тридцати вечера, я был либо на телефоне, либо встречался с конгрессменами, агитируя их за нашу программу снижения налогов. В восемь я выступил по национальному телевидению и, сравнивая план демократов с нашим, сказал: "Вся правда состоит в том, что мы должны сделать выбор не между двумя планами по сокращению налогов; мы должны сделать выбор между сокращением или повышением налогов". (В соответствии с их программой общая сумма налогов, которую должны будут выплатить американцы, не уменьшилась бы, а увеличилась.) Затем я обратился к народу с просьбой сообщить свою точку зрения своим избранным представителям. Телефонная станция Белого дома разрывалась от звонков со всей страны — их было больше, чем когда-либо после моих выступлений; из каждых семи человек шесть высказывались в поддержку налогового законопроекта администрации.
Утром на следующий день я опять звонил конгрессменам: большинство говорили, что после выступления их телефоны буквально разрывались и что звонившие поддерживают программу администрации. "Завтра наступает решающий день, — писал я в дневнике 28 июля перед тем, как лечь спать, — и уже поздно думать об этом, но не сомневаюсь, что народ с нами". Вот следующая запись в дневнике:
"Среда, 29 июля:
Весь день был посвящен телефонным звонкам конгрессменам за исключением нескольких звонков послам.
Теперь я не боялся, что мы не пробьемся, не преодолеем даже самое худшее, что можно ожидать. Проходили часы, и у меня возникло ощущение, что происходит что-то хорошее. Во второй половине дня мне сообщили, что сенат принял законопроект (наш) 89 голосами против И. Затем, когда настал решающий момент в палате представителей, мы победили в соотношении 238:195. Мы получили 40 голосов демократов. При окончательном утверждении к нам присоединилось еще почти 100 голосов, таким образом, мы получили перевес в соотношении 330 к 107 или около того. Вместе с нашей победой по бюджетному вопросу это явилось величайшим политическим завоеванием за последние пятьдесят лет.
Мне позвонил Тип О’Нил и лидеры его партии и в самых любезных выражениях поздравили с победой.
Теперь мы должны заставить нашу программу работать, и мы это сделаем".
Экономическая программа, с которой полгода назад я приехал в Вашингтон, была принята. Мне предстояло воплотить в жизнь еще одну мечту: ослабить угрозу ядерной войны.
В начале августа в Белый дом приехал один из высокопоставленных адмиралов, чтобы проинформировать меня и кабинет министров о маневрах, которые должны были начаться в заливе Сидра в конце месяца. Он сообщил, что время от времени ливийские самолеты летают над нашими кораблями в северной части залива, выходящей в Средиземное море, и в воздушном пространстве, в котором находятся наши самолеты, и что с началом маневров подобные случаи могут участиться. Совершенно ясно, что он хотел получить рекомендации, как должен реагировать флот, если ливийские самолеты откроют огонь по нашим самолетам или кораблям или каким-то другим способом будут препятствовать свободе передвижения в открытом море.
Мой ответ был простым: если по нашим кораблям или самолетам будет открыт огонь или каким-то иным способом будут ущемляться права, которыми обладают суверенные государства в международных водах, флот должен отвечать тем же. "Всякий раз, когда мы посылаем американских граждан в любую точку земного шара, где на них может быть совершено нападение, они имеют право давать отпор", — сказал я.
Один из членов кабинета спросил: "А что вы скажете о праве преследования?"
Он хотел знать, на какое расстояние наши самолеты могут вести преследование ливийских самолетов в случае нарушения последними международного права.
Адмирал сделал паузу, откашлялся и в ожидании ответа посмотрел на меня, и вдруг в комнате стало очень тихо.
"Вплоть до самого ангара", — сказал я.
На лице адмирала появилась улыбка, и он ответил: "Слушаюсь, сэр".
Через несколько дней в Вашингтон прибыл с государственным визитом президент Египта Анвар Садат. Беседуя с ним в Овальном кабинете, я рассказал о планах проведения маневров. Не дав мне докончить, он почти воскликнул: "Великолепно!"
Садат был очень симпатичным человеком, с чувством юмора и собственного достоинства, он прекрасно разбирался в событиях на Ближнем Востоке, знал государственных деятелей этого региона. Он был не только верным союзником Соединенных Штатов, но и мужественным государственным деятелем, так как усилия по достижению мирных отношений с Израилем поставили его в изоляцию со стороны большинства арабских стран. Так же как и Картер, я считал его выдающейся фигурой на Ближнем Востоке и полагал, что он, возможно, держит ключ к урегулированию долгой и ожесточенной борьбы между арабами и евреями в этом регионе.