В конце марта 1982 года аргентинские морские пехотинцы в штатском высадились на острове Южная Джорджия, британском владении в южной Атлантике в шестистах милях к востоку от Фолклендов. Примерно в то же самое время, по донесениям нашей разведки, Аргентина готовилась к вторжению на Фолкленды, архипелаг, состоящий примерно из двухсот островов и расположенный в 250 милях от берегов Аргентины. Британия управляла островами в течение почти полутора столетий.
После высадки на Южной Джорджии Маргарет Тэтчер позвонила мне и сказала, что Британия никогда не примирится с захватом одного из своих владений. Она попросила меня позвонить Леопольдо Гальтиери, президенту правившей в Аргентине военной хунты, и убедить его отказаться от вторжения, предупредив, что Британия использует для защиты своей колонии любые необходимые средства.
Я говорил с Гальтиери минут сорок, но безрезультатно. Он утверждал, что Фолклендские острова (он называл их Мальвинскими) в силу исторических, культурных и территориальных причин являются законной собственностью Аргентины, а отнюдь не европейской колониальной державы, и восстановление суверенитета над ними является для Аргентины делом чести.
Уже во время нашего разговора приготовления к вторжению шли полным ходом. На следующее утро аргентинские войска в составе тысячи человек высадились на Фолклендах, население которых, преимущественно британского происхождения, составляло менее двух тысяч. Через несколько дней к Фолклендам устремилась британская военная армада, и обе стороны просили нашей помощи в случае, если дело дойдет до войны.
Руководители хунты пытались захватить эти острова ради спасения своего правительства. Их политическое положение внутри страны было шатким ввиду растущих экономических трудностей и распространяющихся слухов о серьезных нарушениях в Аргентине прав человека. Гальтиери полагал, что мы будем на стороне Аргентины из-за нашего соседства и обращения к хунте за помощью в борьбе с коммунизмом в нашем регионе.
Я действительно придавал первостепенное значение улучшению отношений с нашими латиноамериканскими соседями, и Аргентина являлась одной из стран, где мы прилагали наибольшие усилия для осуществления демократических реформ. Но хунта недооценила не только твердость Маргарет Тэтчер, но и прочность наших связей с Англией и наш протест против вооруженной агрессии, где бы она ни имела место, пусть даже на пустынных берегах нескольких скалистых островов в Южной Атлантике.
Несмотря на некоторое сопротивление со стороны Джин Киркпатрик, нашего представителя в ООН, мы частным порядком уведомили хунту, что, хотя не окажем военной помощи ни одному из противников, наши симпатии целиком на стороне Британии. Мы оставались надежным союзником Великобритании и поддерживали ее право защищать свою колонию. Мы также заверили Маргарет Тэтчер в своей полной поддержке. Однако я решил, что внешне было разумнее всего проявить сдержанную реакцию, используя в то же время свои возможности для того, чтобы попытаться уладить конфликт между дружественными нам странами.
С этой целью я просил Эла Хейга взять на себя роль посредника для предотвращения вооруженного столкновения. В течение последующих трех недель он курсировал между Вашингтоном, Лондоном и Буэнос-Айресом, делая героические усилия, чтобы не дать вспыхнуть войне. Однако 1 мая военные действия все же начались. Эл оказался между несдвигаемым объектом с одной стороны и непреодолимой силой — с другой. Хунта, находившаяся в состоянии раскола и пытавшаяся спасти свою падавшую популярность разжиганием агрессивного шовинизма, отвергала все планы урегулирования, кроме безоговорочного признания суверенитета Аргентины над Фолклендами. Маргарет Тэтчер была готова пойти на ограниченные уступки, чтобы избежать кровопролития, но оставалась тверда в своей решимости отстаивать интересы Британии.
В то время когда британский флот приближался к Фолклендам, мы узнали, что советские корабли следили за его продвижением и передавали секретную информацию Аргентине через Кубу. Нам также стало известно, что Советы предлагали Аргентине в случае начала войны дешевое оружие, на что хунта, следует отдать ей должное, ответила отказом (в чем мы ее поддержали).
Несмотря на сообщения, появившиеся в "Вашингтон пост" и других источниках, мы все это время сохраняли подлинный, так же как и официальный, нейтралитет. Хотя Лондон пользовался одним из наших военных спутников для связи со своим флотом, направлявшимся к Фолклендам, это имело место в соответствии с соглашением, вступившим в силу задолго до фолклендского кризиса. Никакой другой военной помощи Британии мы не оказывали. Однако, как только начались военные действия, после того как Аргентина вновь отвергла разумные соглашения, мы заявили о своей полной поддержке Британии и предоставили ей все имеющиеся в нашем распоряжении средства.
Война нервов и словесные сражения вскоре уступили место подлинно кровавым сражениям. Война стоила Британии и Аргентине потери военных судов и самолетов и почти тысячи человеческих жизней с обеих сторон.
Через несколько дней после начала военных действий президент одной латиноамериканской страны сказал мне о полученных им через его посла в Буэнос-Айресе сведениях о подготовке Британией нападения на военные базы, находящиеся на территории Аргентины. Это привело бы к значительной эскалации войны. Наша разведка подтвердила, что такие приготовления действительно велись. Я позвонил Маргарет Тэтчер и сказал ей, что, хотя мы целиком поддерживаем усилия Британии, направленные на возвращение Фолклендов, мы считаем, что было бы опасно перенести военные действия на Южноамериканский континент. Маргарет меня выслушала, но, демонстрируя свою прославленную железную волю, осталась непоколебима. Мне не удалось убедить ее отказаться от вторжения, так что в течение последующих нескольких суток мы ожидали по ночам нападения британских самолетов на материк, нападения, которое так и не последовало.
В конце мая я снова позвонил Маргарет, на этот раз — чтобы предложить урегулирование, предусматривающее прекращение военных действий до полной победы Британии над Аргентиной. Такая победа наверняка привела бы к падению аргентинского правительства и, по мнению некоторых в нашей стране, к созданию обстановки хаоса и насилия, которую левые силы могли бы использовать в своих интересах. Но она ответила мне, что Британия потеряла уже слишком много жизней, чтобы отступить, не добившись полной победы. Она убедила меня. Я понимал, что это значило.
Вскоре аргентинские войска уступили Фолкленды значительно превосходящим британским силам. Президент Гальтиери был свергнут, и на следующий год с избранием президентом Рауля Альфонсина в Аргентине установилась демократия.
Я нахожу, что у Маргарет Тэтчер не было другого выбора, кроме как противостоять генералам, цинично пожертвовавшим жизнями молодых аргентинцев исключительно ради продления существования коррумпированного и жестокого тоталитарного режима. По-моему, она поступила так не потому, как некоторые считали в Британии, что ее правительство в противном случае не удержалось бы у власти, но потому, что она, безусловно, верила в моральную справедливость своих действий и в обязательство, данное Британией горстке людей, населявших Фолкленды, гарантировать их право на самоопределение.
Когда спустя несколько недель я принял отставку Александра Хейга с поста государственного секретаря, он считал, что причиной тому являлась его неспособность содействовать разрешению фолклендского кризиса и предотвращению войны. На самом же деле я считаю, что он неплохо поработал, причем в очень трудных условиях. Причины, по которым я принял его отставку, были гораздо глубже.
Как я уже говорил, всего после нескольких месяцев моего пребывания во главе администрации я понял, что Эл на посту государственного секретаря желал единолично влиять на внешнюю политику, даже без моего участия. Этих притязаний он никогда не скрывал. Весной 1982 года после брифинга по одной международной проблеме я записал в своем дневнике:
"Эл Хейг очень толково со всем этим разобрался. Поразительно, как здраво судит он о сложных международных вопросах и каким параноиком он ведет себя с людьми, с которыми ему приходится работать".
Я впервые встретился с Элом Хейгом в 70-е годы, когда он был командующим вооруженными силами НАТО, и уже тогда он произвел на меня большое впечатление. Он пользовался большим уважением как военный руководитель Северо-атлантического блока, и именно поэтому я сразу же назначил его на пост государственного секретаря. Но Александр Хейг — государственный секретарь был совсем не тот Эл Хейг, с кем я познакомился в бытность его в НАТО. Он эффективно начал проводить нашу новую политику реализма и мира с позиции силы, но у нас были разногласия по другим вопросам. Хотя при мне он так не высказывался, но я слышал от других, как он шокировал нескольких конгрессменов, дав им понять, что, будь его воля, он бы решил некоторые наши проблемы на Кубе и в Центральной Америке бомбежкой или вторжением. Мы расходились с ним во мнениях и относительно Тайваня. В моем представлении Тайвань являлся надежным, демократичным, давним союзником, по праву рассчитывавшим на нашу безоговорочную поддержку. Хейг и другие лица в государственном департаменте, стремясь улучшить отношения с КНР, вынуждали меня отказаться от этой поддержки. Я чувствовал, что у нас имеются обязательства по отношению к народу Тайваня, и никто не мог заставить нас их нарушить.
На протяжении первого года Хейг несколько раз угрожал отставкой, но мне удавалось его отговорить. В июне 1982 года, когда фолклендский кризис был близок к завершению, он высказал ту же угрозу некоторым ответственным работникам аппарата Белого дома, утверждая, что покушались на его прерогативы. Когда на следующий день он пришел в Овальный кабинет, я был готов принять его отставку, но он не обратился с таким прошением. Вместо этого он с обидой напустился на высокопоставленных сотрудников моего аппарата и представил мне целый список жалоб с просьбой их удовлетворить. Некоторые его претензии были вполне обоснованны, кто-то один или несколько сотрудников Белого дома пытались навредить ему, злонамеренно допуская утечку информации в прессу. Но все же недоброжелательство и стычки зашли уже слишком далеко. Двумя днями позже, после того как он явно решил, что я не намерен реагировать на его требования, он снова