ов, включая двух сотрудников Белого дома. Он загнал их в магазин спортивного оборудования и грозил убить, если я откажусь с ним встретиться.
Не в моих правилах поддаваться на угрозы террористов. Это только плодит новый терроризм. Но мне сказали, что преступник сильно возбужден и жизнь заложников в опасности. Я позвонил из автомобиля в магазин и, когда там подняли трубку, сказал: "Здравствуйте, говорит Рональд Рейган…"
Ответа не было, и через секунду террорист повесил трубку. Я позвонил еще четыре раза, и каждый раз он бросал трубку. Он требовал, чтобы я встретился с ним лично, а этого агенты секретной службы допустить не могли.
Они принялись обыскивать поле для гольфа и окрестные перелески, чтобы установить, нет ли у этого человека сообщников, а меня убеждали немедленно вернуться в Вашингтон. Но я отказался. Мне ничто не угрожало, и я считал, что нам не следует подавать прессе мысль о кризисной ситуации. Тогда репортеры начнут копать и могут пронюхать про гренадскую операцию. Мы вернулись в домик Эйзенхауэра. Через несколько часов террорист освободил заложников, которым он не причинил никакого вреда, и был арестован.
(Между прочим, про одного из захваченных сотрудников Белого дома нельзя сказать, что его освободили. Он просто сказал террористу: "Послушай, жара такая, тебе не хочется выпить пивка?" Террорист согласился отпустить его за пивом, а тот ушел и не вернулся.)
Вечером мы пообедали в теплой и дружеской компании, и я лег спать немного раньше, чем обычно, — я ведь встал в четыре часа утра. Однако примерно в полтретьего ночи меня опять разбудил телефон. И опять звонил Макфарлейн. На этот раз он сообщил, что террорист-самоубийца на грузовике с динамитом только что ворвался на территорию нашего лагеря в Бейруте и врезался в стену барака. По первым сообщениям, при взрыве погибли, по крайней мере, сто морских пехотинцев.
Больше в эту ночь мне спать уже не пришлось. Я стал звонить в Пентагон — узнать, что делается для обеспечения безопасности остальных наших солдат, а затем мы с Шульцем и Макфарлейном провели несколько часов, совещаясь в той же гостиной, где обедали вчера вечером. Из Бейрута поступали все более страшные сообщения. В 6.30 мы поехали в аэропорт, сели в военный самолет и прилетели в Вашингтон. Остаток дня мы провели на заседании Совета национальной безопасности, обсуждая инцидент в Бейруте и приготовления к операции в Гренаде. Небольшие группы десантников должны были проникнуть на остров ночью для рекогносцировки и поддержки высадки, назначенной на следующий день.
В понедельник 24 октября вести из Бейрута еще более ошеломили. Спасатели отыскивали под обломками все новые тела, а некоторые из тяжелораненых умерли. Теперь мы осознали истинный масштаб катастрофы: общее число жертв составляло 241 человек. Они погибли ночью, отдыхая от трудов по поддержанию мира в Ливане. А через две минуты после первого взрыва в двух милях от аэропорта был взорван еще один автомобиль, унесший жизни 58 французских солдат, также входивших в состав международных сил.
Оба "пострадавшие за веру" терорристы-самоубийцы принадлежали, по-видимому, к шиитским фундаменталистам, к той же группе, которая в апреле этого года взорвала бомбу в нашем посольстве в Бейруте. В награду за убийство врага иранской теократии религиозные лидеры шиитов обещали своим сторонникам незамедлительное райское блаженство.
Мы с Нэнси были в страшном горе. Столько смертей! Но мне все равно нужно было выполнять свои президентские обязанности. На этот день у меня были назначены важная встреча с нашим послом в Москве Артуром Хартманом и прием президента Того. Кроме того, я обещал принять несколько человек по просьбе конгрессменов: студентку из колледжа "Нотр-Дам", получившую научную премию за разработанный ею способ определения возраста ископаемых останков рептилий; слепого юношу, который пешком прошел через всю страну от Айдахо до Мериленда, чтобы доказать, что инвалиду по плечу любая задача, стоит только захотеть; несколько вновь назначенных послов и так далее. Я никогда не забуду, какого труда мне стоило разговаривать с этими людьми о том, что было важно для них, когда мои мысли непрерывно возвращались к ужасной трагедии, произошедшей в Бейруте.
В два часа дня объединенный комитет начальников штабов доложил мне, что операция в Гренаде начнется в 9 часов вечера. Весь этот день мы провели в тревоге, опасаясь, что сведения о ней просочатся в прессу и наши студенты будут поставлены под удар. Но на этот раз (странным образом) утечки информации не произошло ни из Белого дома, ни из Пентагона, ни из конгресса. Хоть один секрет не стал достоянием гласности.
Вечером, когда наши войска уже были на полпути к Гренаде, по моему приглашению в жилой части Белого дома собрались лидеры партий в конгрессе — Тип О’Нил, Джим Райт, Роберт Бирд, Говард Бейкер и Боб Майкл. Присутствовал также государственный секретарь Джордж Шульц. Все они были предупреждены, что речь пойдет о столь секретном деле, что даже жены не должны знать, где они. Брифинг начался в восемь часов. Кэп Уайнбергер, Бэд Макфарлейн и председатель объединенного комитета начальников штабов генерал Джон Весси информировали собравшихся о просьбе, с которой к нам обратились соседи Гренады, и рассказали о запланированной миссии спасения.
Около девяти вечера меня вызвали к телефону — звонила Маргарет Тэтчер. Я сразу понял по ее голосу, что она вне себя от негодования. Она сказала мне, что ей только что сообщили (возможно, из британского представительства в Гренаде) о намеченной операции, и в чрезвычайно сильных выражениях потребовала, чтобы я отозвал корабли и отменил операцию. Она напомнила мне, что Гренада — член Британского содружества и что Соединенные Штаты не имеют права вмешиваться в ее дела.
Я и сам собирался позвонить Маргарет Тэтчер после совещания в Белом доме — когда наш десант уже высадится в Гренаде, но она меня предвосхитила. Я сообщил ей, что мы получили просьбу о помощи от Организации восточнокариб-ских государств и приняли решение действовать незамедлительно и в строжайшем секрете, опасаясь, что иначе не сможем захватить прокастровцев врасплох.
Маргарет Тэтчер, однако, продолжала настаивать на том, чтобы я отменил высадку десанта в Гренаде, а я не имел права открыть ей, что высадка уже началась. Я считал Тэтчер своим другом, и мне было неприятно, что я не могу быть с ней до конца откровенным.
Рано утром на следующий день, после того как почти две тысячи десантников и морских пехотинцев в двух местах высадились на берег Гренады, мы сообщили прессе о начале спасательной операции. Наши войска, хотя им и было оказано более упорное, чем мы ожидали, сопротивление, быстро овладели обоими аэропортами, а также вошли в студенческий городок. Марксисты и их кубинские кукловоды были разгромлены. Получив сообщение, что студенты вне опасности, а марксисты нейтрализованы, я записал в дневнике: "Хвала Всевышнему, кажется, все обошлось благополучно".
За освобождение Гренады мы заплатили высокую цену — 19 убитых и более ста раненых. Но нам пришлось бы заплатить гораздо дороже, если бы мы позволили Советскому Союзу сохранить эту базу в Западном полушарии. Отсюда он стал бы простирать свои щупальца все дальше.
Перед высадкой у нас были сведения, что на строительстве аэропорта занято около двухсот кубинцев, и мы подозревали, что они прошли военную подготовку в резервных частях. На деле же нашим войскам оказал вооруженное сопротивление отряд из семисот отлично обученных и хорошо вооруженных кубинских солдат: оказывается, коммунистическое проникновение в Гренаду зашло гораздо дальше, чем мы предполагали.
В военном плане операция была проведена образцово. Однако мы не были уверены заранее, что все пройдет гладко, и изрядно поволновались в ночь высадки.
Марксисты прибегли к подлой уловке. На одном холме была расположена психиатрическая больница, а неподалеку от нее — штаб гренадской армии и солдатские бараки. Естественно, что они были законной целью для наших бомбардировщиков. Так вот, марксистские негодяи сняли флаг, который развевался над штабом, и укрепили его на крыше больницы. В результате наши самолеты бомбили больницу, пока наземные войска не передали им об обмане.
Вскоре мы убедились, что Гренада — это совсем не тот курорт, каким ее рисовали рекламные брошюры, а советско-кубинский бастион в Карибском море. Соседи Гренады были абсолютно правы. Мы поспели как раз вовремя. Новый аэропорт со взлетно-посадочной полосой длиной в девять тысяч футов предназначался вовсе не для туризма, как уверял Морис Бишоп, но для заправки горючим и обслуживания советских и кубинских военных самолетов. В бараках, где жили кубинские "рабочие", были обнаружены запасы оружия и боеприпасов, которых хватило бы на оснащение тысяч террористов. В кубинском посольстве мы нашли оружие, спрятанное в двойных стенах, плюс документы, неопровержимо подтверждающие связь гренадских марксистов с Гаваной и Москвой. Среди них было письмо советского генерала, адресованное главнокомандующему гренадской армии, в котором он называл Гренаду третьим опорным пунктом коммунизма в Новом Свете — после Кубы и Никарагуа — и добавлял, что скоро появится четвертый — Сальвадор.
Мне доставили это письмо и сотни других документов, доказывающих, что гренадские марксисты были на содержании Советского Союза и Кубы и что помощь ей была частью общего плана распространения коммунистического влияния на весь регион. Гренада была только началом: дальше предполагалось подчинить коммунистам все карибские государства и Центральную Америку. Мы отвезли все эти документы на военно-воздушную базу "Эндрюс", разложили их на столах в ангаре и пригласили представителей прессы ознакомиться с ними. Репортеры нашли бы в них подтверждение всех наших обвинений в адрес гренадских марксистов и Кубы, но лишь немногие взяли на себя труд с ними ознакомиться. Вместо этого большинство комментаторов твердили, что десант в Гренаде был непродуманным шагом и что я пытаюсь превратить Карибский регион в "новый Вьетнам". Впрочем, через несколько дней пресса изменила свой тон, убедившись, что американский народ понимает смысл событий в Гренаде и признает необходимость дать отпор проникновению коммунистов в наше полушарие.