В начале ноября на Ближнем Востоке возникло новое осложнение: Иран грозил закрыть для судоходства Ормузский пролив, по которому шли танкеры из Персидского залива. Я заявил, что, если Иран выполнит свою угрозу, это явится нарушением правил свободного судоходства и мы применим силу для обеспечения прохода судов по этому коридору. Тут произошло еще одно событие, которое могло повлечь за собой перемены на Ближнем Востоке: глубоко опечаленный смертью любимой жены и, видимо, не находивший больше сил для борьбы с соседями-врагами и с серьезными экономическими трудностями внутри страны, премьер-министр Израиля Менахем Бегин ушел в отставку.
Король Саудовской Аравии Фахд, по-видимому, предполагая, что трагедия в Бейруте ослабила нашу решимость поддерживать Израиль, предложил нам новый план мирного урегулирования на Ближнем Востоке, который, по его словам, обещал положить конец гражданской войне в Ливане и переманить Сирию в наш лагерь. Но для этого Соединенным Штатам придется умерить свою поддержку Израиля. Я ответил решительным отказом.
Я по-прежнему считал, что нам нужно искать решение ближневосточной проблемы в союзе с умеренными арабскими государствами и продавать им — в доказательство нашей дружбы — небольшое количество оружия. Но тут мне непрерывно ставили палки в колеса — начиная с дела с АВАКСом — сторонники Израиля в конгрессе, которые всячески препятствовали улучшению отношений с умеренными арабскими государствами. Кроме того, у меня возникли сомнения: действительно ли арабский мир с его многовековой межплеменной рознью, междоусобными войнами и патологической ненавистью к Израилю всерьез намерен поддерживать наши миротворческие усилия на Ближнем Востоке, как меня заверяли король Саудовской Аравии Фахд и король Иордании Хусейн? Я верил этим двум монархам, когда они говорили, что оказывают давление на Сирию, требуя ее ухода из Ливана. Мы же со своей стороны пытались убедить израильтян сделать то же самое. Но разные арабские страны занимали разные позиции в этом вопросе — как и во многих других, — и я уже не был уверен, что мы можем рассчитывать на их помощь.
Так или иначе, Израиль оставался тверд, а Сирия, получив новое советское оружие и советников, наглела с каждым днем и отвергла предложение Саудовской Аравии вывести войска из Ливана.
Наша разведка не смогла точно установить, кто организовал нападение на наши бараки в Бейруте. Пентагон хотел нанести бомбовые удары по формированиям, которые в этом подозревались, но я отказался дать свое согласие, поскольку у экспертов не было уверенности, что будут наказаны действительные виновники. Я вовсе не хотел убивать невинных людей. Пока наша разведка искала неопровержимые доказательства, отряды Франции и Израиля, убежденные, что инициаторами трагедии были мусульмане-шииты, провели рейд на те самые шиитские укрепления в горах, о которых думали и мы.
Когда же через несколько недель после взрыва в аэропорту друзы начали обстреливать наших морских пехотинцев из орудий, перед нами встал вопрос: игнорировать эти нападения или открыть ответный огонь и тем самым усилить свое вмешательство в гражданскую войну в Ливане? "Мнения разделились, — писал я в дневнике после заседания Совета национальной безопасности в начале декабря. — На мой взгляд, имеет смысл разбомбить несколько шиитских батарей — пусть-ка призадумаются. Но начальники штабов считают, что это будет означать полное изменение нашей миссии и повлечет необходимость значительно увеличить наш контингент в Ливане…"
На следующий день я записал:
"Почти весь день шли споры между разделившимися на два лагеря членами объединенного штабного комитета и кабинета министров по двум вопросам. Первый — надо ли в ответ на обстрел наших морских пехотинцев бомбить укрепления сирийцев вокруг Бейрута? Некоторые считают, что надо, независимо от того, сирийцы ли вели обстрел или кто-нибудь другой. Я поддержал сторонников другого мнения: надо сначала увериться в вине сирийцев, да и то воздержаться от бомбежки, если объект находится в густонаселенном районе. В последнем случае можно провести операцию против отряда, принадлежащего к той же организации, скажем, против друзов или формирований ООП. Сирийцев мы будем бомбить, только если точно установим, что это они обстреливают аэропорт".
И тут сирийцы сами помогли нам преодолеть сомнения. На следующий день в Кемп-Дэвид, куда мы с Нэнси уехали на уик-энд, один за другим позвонили Макфарлейн и Уайн-бергер: сирийцы выпустили ракету "земля — воздух" в наш невооруженный разведывательный самолет, который совершал обычный облет Бейрута. Несмотря на сопротивление Уайнбергера и объединенного комитета начальников штабов, я отдал приказ нанести бомбовый удар по противовоздушной батарее сирийцев, обстрелявшей наш самолет.
Задолго до этого мы довели до сведения сирийцев, что разведывательные операции в поддержку наших морских пехотинцев носят сугубо оборонительный характер. Наши пехотинцы не участвуют в гражданской войне, и любое нападение на них вызовет ответный удар. На следующее утро более двадцати военных самолетов произвели налет на сирийскую батарею. В ходе операции один из летчиков был убит и еще одного сирийцы взяли в плен. В последующие дни наши самолеты сровняли с землей больше десятка сирийских противовоздушных батарей и ракетных установок и склад боеприпасов. После того как сирийцы обстреляли еще один наш самолет-разведчик, я отдал приказ открыть огонь по их позициям из шестнадцатидюймовых орудий "Нью-Джерси".
Эта мера возымела действие. Через два дня в Ливане опять было объявлено о прекращении огня, но, как и во всех предыдущих случаях, оно продлилось недолго.
Через несколько недель после нападения на наши бараки в бейрутском аэропорту Уайнбергер прислал мне доклад по этому вопросу, который он собирался обнародовать. В этом докладе он возлагал главную вину на командование морских пехотинцев, которое не сумело организовать охрану бараков на должном уровне.
Я считал, что доклад Уайнбергера причинит лишь боль семьям погибших. Мне также не хотелось, чтобы пресса обрушилась на командиров морских пехотинцев, которые делали все возможное, чтобы в трудных условиях обезопасить своих солдат. Кроме того, они наверняка в душе и так казнят себя за происшедшее. Поэтому я взял всю ответственность на себя — в конце концов, это я их туда послал.
В начале 1984 года стало уже совершенно ясно, что ливанская армия либо не хочет, либо не может положить конец гражданской войне, в которую мы оказались втянуты против своей воли. Ясно было, что война затянется надолго. Поскольку морских пехотинцев продолжали держать на мушке снайперы и обстреливать из орудий, я отдал приказ эвакуировать их на суда, стоящие на рейде у побережья Ливана. В конце марта суда Шестого флота и морские пехотинцы, которые проливали кровь во имя поддержания мира в этой стране, были передислоцированы.
Итак, нам пришлось уйти из Ливана. К тому времени всем стало очевидно, что наши усилия тщетны. Мы не имели права оставаться в Ливане и подвергать наших солдат опасности нового нападения со стороны террористов-самоубийц. О том, чтобы развернуть настоящую войну, не могло быть и речи. Но нельзя было и оставаться в Ливане, и как бы наполовину участвовать в гражданской войне, подставляя наших солдат под удар террористов, при этом связав им руки за спиной.
В свое время мы направили наш контингент в Бейрут после зрелого размышления и консультаций с союзниками. В международных силах также были подразделения Франции, Италии и Англии. Тогда нам казалось, что мы поступаем целесообразно. И, как я уже сказал, какое-то время дела шли неплохо.
Не знаю, как можно было бы предусмотреть катастрофу, произошедшую в аэропорту. Видимо, мы не до конца понимали, как сильна атмосфера ненависти на Ближнем Востоке и как запутаны его проблемы. Возможно, мы недостаточно позаботились о безопасности морских пехотинцев — но нам и в голову не приходило, что в надежде немедленно обрести райское блаженство люди способны совершить массовые убийства, при этом пожертвовав своей собственной жизнью. Возможно, мы могли бы предвидеть, что ливанская армия, которой мы пытались помогать, просто сложит оружие и откажется сражаться со своими соплеменниками. Так или иначе, я бесконечно сожалел о своем решении послать морских пехотинцев в Бейрут, и их гибель принесла мне огромное горе.
И по сей день я молюсь за погибших мальчиков и их близ ких.
На основании горького ливанского опыта моя администрация выработала принципы применения военной силы за границей. Я бы рекомендовал и будущим американским президентам руководствоваться этими принципами. Вот они:
1. Соединенные Штаты не должны вести вооруженных действий за пределами страны, если не затронуты наши жизненно важные интересы.
2. Если принимается решение совершить военную акцию за пределами страны, то нужно обеспечить победу. Ни в коем случае нельзя предпринимать половинчатых или приблизительных мер — должна быть четко сформулированная и реалистичная цель акции.
3. Решение о вооруженном вмешательстве должно быть подкреплено уверенностью, что американский народ и конгресс поддерживают дело, за которое мы боремся, и согласны с нашими намерениями. (Вьетнам стал трагедией именно потому, что правительство предприняло военную акцию, предварительно не убедившись, что американский народ на его стороне.)
4. Даже при соблюдении всех этих условий решение о военной акции должно приниматься только в крайнем случае, когда не остается иного выбора.
После вывода американской морской пехоты из Бейрута мы продолжали искать разрешение проблем Ближнего Востока дипломатическими путями. Но гражданская война в Ливане все обострялась, арабо-израильский конфликт еще более ожесточался, и Ближний Восток оставался для меня и Соединенных Штатов источником неразрешимых проблем.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ"Иранконтрас"
За восемь лет президентства я получил в прессе прозвище "великий уговариватель". Так вот, больше всего огорчений за эти восемь лет мне принесли мои бесплодные попытки убедить американский народ и членов конгресса более серьезно отнестись к угрозе, исходящей из Центральной Америки.