— И ещё, — не унимался Гена, — я нашел адрес дочери Латушкиной. Она живет за городом, могу тебя отвезти.
Капа долго молчала, наконец, Геннадий услышал её приглушенный голос:
— Наверное, будет лучше, если я совершу это путешествие во времени в одиночку.
Весна была на пороге, но зима решила ударить заключительным аккордом. Слепящее солнце светило что есть силы, но не могло прогреть толщу холодного воздуха. Мороз пощипывал щёки, словно зима только вступала в свои права.
Такси остановилось перед обычным деревенским домом с давно не крашенным палисадником, покосившимся сараем на задах, — ничем не примечательным строением ни на первый, ни на второй взгляд.
Капа не спешила выйти из автомобиля, смотрела на унылое здание, долго, внимательно вглядываясь, словно пытаясь разглядеть что-то или кого-то через задёрнутые занавески. Наконец она распахнула дверку машины и, ступив на землю, глотнула морозца. От этого ей словно полегчало. Бодрым шагом добравшись до крыльца, она поднялась по скрипучим ступеням и громко постучала в дверь, которую отворили сразу: видимо, её ждали.
На пороге стояла женщина, ровесница Капитолины Борисовны, но тучная, болезненного вида, неряшливо причёсанная.
— Входите, будьте добры, — пригласила она и, посторонившись, пропустила гостью. Сняв пальто и зацепив его на свободный крючок в тесной прихожей, Капа оглянулась на хозяйку.
— Прошу, — сказала та и, пройдя вперёд, повела Капитолину в гостиную. — Чаю? — на ходу спросила она.
— Нет, спасибо, — ответила Капа. — Не хочу вас задерживать. По телефону вы сказали, что помните меня и хотели бы поговорить при встрече. Мне на самом деле просто хочется узнать, где похоронена моя девочка, — Капа помолчала. — Если это возможно, конечно, — добавила она.
— Вы присаживайтесь, — женщина явно волновалась. — Вы знаете, я налью себе чай, мне так проще рассказывать, — словно оправдываясь, добавила она.
— Ну, тогда уж и мне, — согласилась Капа, подумав, что невежливо так категорически отказываться от угощения.
Женщина ушла на кухню, послышалось позвякивание чашек: создавалось впечатление, что хозяйка вовсе не торопится присоединиться к гостье.
Комната была большая и, наверное, могла показаться даже просторной, не будь так заставлена старой мебелью. Вдоль стен возвышались комоды, серванты с посудой, книжные полки, стол с телевизором. Всё это было накрыто вязаными салфеточками и, по-видимому, давно не убиралось. Возникало ощущение какой-то заброшенности и неухоженности, словно женщина эта не жила здесь вовсе, а пришла поговорить с Капой и уйдёт снова надолго, может, насовсем, оставив всё нетронутым, как прежде.
На стеклянные двери серванта были приклеены фотографии, Капа подошла и начала их рассматривать. На них были изображены какие-то люди, по-видимому, члены семьи хозяйки. Одна женщина показалась знакомой и, зная, в чей дом пришла, Капитолина начала вглядываться в лица, пытаясь вспомнить стёршиеся из памяти черты.
Женщина вернулась с подносом, расставила на стол чашки, маленький пузатый чайник с заваркой и большой — с кипятком. Капа, указывая на показавшуюся знакомой даму, спросила:
— Это ваша мать?
Хозяйка, не глядя, ответила:
— Да. Мама была главным врачом родильного дома. Её фамилия Латушкина.
— Я помню, — перебила Капа.
— Мне тогда, как и вам, было двадцать. Я училась в медицинском и подрабатывала санитаркой. Мама устроила, — уточнила женщина.
— Так вы меня помните? — спросила Капитолина и села на стул напротив хозяйки.
— Меня зовут Ольга, — представилась та.
Капа помолчала. В голове крутилось столько вопросов, что она боялась начать.
— Знаете, я всю жизнь ждала, что однажды вы придёте. У меня не было никакого сомнения, — начала женщина. — Моя судьба так и не сложилась. Я закончила институт, стала врачом, но никогда не любила свою работу. В личной жизни одна беда следовала за другой: дважды была замужем, родила троих детей и всех схоронила.
— Сочувствую, — произнесла Капа, несколько удивлённая тем, что незнакомка рассказывает ей свою историю.
— Я всегда винила во всём мать, говорила, что это расплата за Настю, — Ольга замолчала.
Капа, не зная, что сказать, тоже хранила молчание.
— Настя — это ваша дочь, — наконец отвечая на немой вопрос, проговорила женщина.
Это прозвучало так обыденно, как будто было само собой разумеющимся то, что у Капы есть дочь и зовут её Настя. Слова зависли в воздухе. Капитолине показалось, что она видит их материализованными, как два облачка, покачивающиеся перед её глазами, словно в ожидании, что вот она рассмотрит их как следует, попривыкнет, и тогда они смогут мягко раствориться в её сознании.
Дочь. Настя.
— Почему Настя? — переспросила старушка, не отводя взгляда от этих еле различимых туманных пятен. — Вы назвали её Настя? Она похоронена как Настя?
Ольга смотрела на гостью, не мигая и наконец, собравшись с силами, произнесла.
— Ваша девочка не умерла.
Два маленьких тумана перед глазами вдруг слились и застлали всё вокруг. Капе показалось, что на мгновение она ослепла и, вытянув перед собой руки, ухватилась за край стола.
— Жива? — пробормотала она, и туман в одно мгновение собрался в капли, которые потекли из глаз по щекам, закапали на грудь, большие, тяжёлые, словно накопились за все годы ожидания этого единственного слова «жива».
— Настенька умерла, когда ей было почти восемнадцать.
— Ей было почти восемнадцать, — машинально повторила Капа.
Слёзы, словно закончившись, перестали течь по лицу, и Капитолина удивилась, как ясно и чётко, словно впервые, она увидела эту женщину перед собой.
— Моя девочка была жива?! — громко, боясь, что её не расслышат, прокричала она.
Ольга прикрыла руками рот, глядя широко раскрытыми глазами на Капитолину Борисовну, и закивала.
— Почему же тогда мне сказали?.. Почему? — прошептала Капа, которой казалось, что она кричит, хотя на самом деле слова едва можно было расслышать.
Но Ольга знала все мучившие гостью вопросы, на которые у неё имелись пугающие, несмотря на давность случившегося, ответы.
— Такие были времена, — начала она. — Нам позвонили сверху и сказали, мол, нельзя допустить, чтобы иностранная студентка вернулась из России с внебрачным ребёнком на руках. Тогда никто не спорил, просто выполняли приказ, — словно оправдываясь, поторопилась добавить она.
— Да как же так? Ведь это была моя девочка!
Капа сидела, застыв с прямой спиной, не дыша. Ольга не слышала вопроса, просто говорила и говорила:
— У мамы была подруга, они выросли в одной деревне, здесь. Наталья с мужем были уже в возрасте, он большой начальник, партийный, она при нём. С детьми всё не получалось. И вот мама сказала им, что есть девочка, здоровенькая, от молодой матери и её можно удочерить. Так что взяли вашу малышку сразу.
Капа, медленно покачиваясь, продолжала сидеть, глядя в одну точку.
— Настенька хорошо жила, её любили, даже баловали. Каждый год они присылали фотографии, вот, здесь последняя! — Ольга вскочила, подошла к буфету, выдвинула ящик и вынула альбом.
— Вот! — она протянула Капитолине снимок.
На нём была девушка, совсем молоденькая, рыжеволосая, вся в веснушках, поразительно похожая на Капу в тот первый приезд в Россию. Рядом с ней стояла женщина, почему— то смотревшая в сторону.
— Они жили в маленьком городе, после школы Настя уехала поступать в университет. Через несколько месяцев родители узнали, что она беременна, и помчались к ней. Был страшный скандал, отец кричал, что знать её не желает, вспомнил даже, что она не их дочь. А через месяц Настя умерла в родах. Наталья поехала её хоронить. Муж сказал, что не собирается воспитывать ещё одного подкидыша, и мальчика отдали в дом малютки.
— Мальчика? — встрепенулась Капа. — Мальчик жив?
— Мальчик жив, жив мальчик! — торопливо подтвердила Ольга. — Только не знаю ни звать как, ни где он. Как детей своих схоронила, всё пыталась разыскать его, думала грех за Настю замолить… Но не нашла и следа. Усыновили, так что даже имени не смогла выяснить.
Только появившаяся надежда растаяла. Капа бессильно опустила руки.
— У Настеньки есть могилка? — наконец спросила она.
— Да, у нас в деревне и похоронили, здесь мать моя и Наталья.
— Отведите меня, — Капа поднялась и, протягивая фотографию, которую до сих пор держала в руке, сказала: — Себе оставлю.
Ольга кивнула в ответ.
Оглянувшись, Капа увидела ножницы на буфете, взяла, аккуратно разрезала снимок на две половинки.
— Такую же карточку Наталья мальчику в одеялко завернула, — сказала Ольга, — также отрезала Настеньку и положила, чтобы память о матери была.
Капитолина холодно посмотрела в её сторону и, наступив на упавшую половину фотографии, вышла из комнаты…
Солнце уже задумало опуститься за горизонт, но задержалось, глядя, как по накатанной, кое-где начавшей подтаивать дороге, осторожно ступая, шли две пожилые, совершенно чужие друг другу женщины, направляясь к навсегда связавшей их могиле…
Глава двенадцатая
За годы, проведённые в России, Капа выучила урок: хочешь доехать быстрее — иди на метро. Вот уже пятнадцать минут она стояла у входа в госпиталь в ожидании Геннадия, но, кроме периодически подъезжающих «Скорых», никаких других транспортных средств не наблюдалось.
Весенний ветерок, весь день пробовавший свои силы, проказливо теребил Капин шарф, в который она, как старая черепаха в панцирь, безуспешно пыталась спрятать не только шею, но и голову. В какую бы сторону ни поворачивалась старушка, ветерок дул прямо в лицо, словно играя, предугадывал любое её движение.
Наконец из-за поворота показался старенький «гольф» журналиста, и Капитолина, зажав концы шарфа в замёрзшие кулаки, начала ими размахивать, как сигнальными флажками, обозначая своё местонахождение. Небрежно припарковавшись, Геннадий пустился вдогонку за старушкой, которая, убедившись, что он её заметил, уже входила в здание.