Для восстановления контакта с немкой в Берлин была направлена опытная разведчица «Вардо» — жена известного разведчика-нелегала Василия Зарубина Елизавета Зарубина. Она привезла с собой письмо от Федора, написанное им во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке. Однако «Марта» заподозрила, что письмо написано не оперработником, так как оно было напечатано на машинке: ежовские костоломы повредили Федору руки, и он не мог писать. «Марта» в ультимативной форме потребовала от «Вардо» немедленно вызвать Федора в Берлин для встречи с ней.
Разумеется, это требование невозможно было выполнить, поэтому «Вардо» сказала «Марте», что Федора собираются направить на работу в такую страну, откуда он в течение нескольких лет не сможет приехать в Берлин. «Марта» ответила, что верит главным образом только Федору и опасается неосторожности со стороны новых людей. Тем не менее «Вардо» сумела убедить немку в безопасности встреч с ней. Сыграло свою роль и то, что разведчица свободно говорила по-немецки. Поток важной информации от источника возобновился.
К сожалению, это продолжалось недолго. «Марта» по-прежнему требовала встречи с Федором и постепенно стала уклоняться от контактов с разведчицей. Устойчивая связь с этим ценнейшим источником информации была налажена лишь после того, как «Марта» получила от Федора собственноручно написанное им письмо. В письме Федор просил ее не беспокоиться, верить «Вардо» и не отказываться от контакта с ней. «Марта» продолжила сотрудничество с советской разведкой, ее информация высоко оценивалась в Москве. В одном из писем, направленных ею в Центр для Федора и сохранившихся в архивах внешней разведки, «Марта» писала: «Я работаю в сложнейших условиях, тружусь, как автомат. Но если я буду расхолаживаться, я могу утратить активность».
В другом письме она отмечала: «Мужа снова хотят использовать на работе в центральном аппарате МИД, и это даст нам много больше и будет намного важнее, чем его нынешний пост за границей… Я очень довольна, что Молотов побывал в Берлине. Было бы ужасным, если бы между нашими странами возникли конфликты, которые привели бы к войне. Я надеюсь, что хорошие отношения возобновятся».
Однако эти ее надежды не оправдались. Началась война, которая навсегда нарушила связь «Марты» с советской разведкой. Накануне нападения гитлеровской Германии на Советский Союз «Вардо» передала «Марте» условия связи на чрезвычайный период, но ими уже никто и никогда не воспользовался. Долгое время судьба «Марты» была неизвестна. Только после войны резидент внешней разведки в Германии Александр Коротков установил, что во время одной из бомбардировок Берлина британской авиацией ее надломленная психика не выдержала. «Марта» заболела, попала в психиатрическую больницу, откуда уже не вышла.
Что касается Федора, то после отзыва в Москву он в 1937 году выезжал в Голландию, где установил контакт с бывшим разведчиком одной из западных стран, проживавшим в Германии, и привлек его к работе на Советский Союз. От источника поступали весьма важные материалы, которые освещали главным образом вопросы строительства военных судов, аэродромов и посадочных площадок в Германии.
В начале 1938 года в связи с предательством Вальтера Кривицкого Федор вновь был отозван в Москву. 27 мая 1938 года он был арестован и находился под следствием до июня 1939 года. Причиной ареста была его совместная работа с репрессированными сотрудниками ИНО Гордоном и Силли, а также рекомендации, которые ему ранее дали репрессированные к тому времени Дерибас и Смирнов. Лишь в июне 1939 года он был освобожден из заключения по указанию Берии. Как ни странно, этому способствовали письма «Марты» к нему, а также то, что она продолжала по просьбе оперработника сотрудничать с советской разведкой. Обвинения в том, что Федор работал с «Мартой» «под колпаком» гестапо, также отпали как беспочвенные.
В 1940 году Парпаров был восстановлен в НКВД с присвоением звания майора госбезопасности, что соответствовало званию армейского полковника.
В конце 1940 года Ф.К. Парпаров выехал в Эстонию, где восстановил связь с «Эльзой», одним из ранее завербованных им агентов в германском министерстве иностранных дел. «Эльза» сообщила, в частности, о концентрации германских вооруженных сил на юго-восточном направлении и передала разведчику другие ценные сведения. Особо важное значение имела информация о наращивании Германией своих войск на югославской границе, которые затем были введены в эту страну для подавления народного восстания. Эта операция на три недели отсрочила нападение Германии на Советский Союз. Активная работа с «Эльзой» продолжалась до весны 1941 года. Позднее выяснилось, что «Эльза», подобно «Марте», пострадала во время бомбардировки Берлина английской авиацией, получила тяжелую контузию и скончалась в американской зоне оккупации.
С весны 1941 года Ф. Парпаров с «легальных» позиций выполнял ответственное задание Центра в Прибалтике. Война застала его вместе с семьей в Литве. Эвакуироваться пришлось под непрерывными бомбежками и под огнем немецких танков. С большим трудом разведчик добрался до Москвы. В июне 1941 года он был зачислен в состав Отдельной мотострелковой бригады особого назначения 4-го управления НКВД.
В октябре 1941 года Парпаров был возвращен во внешнюю разведку и направлен нелегальным резидентом в Швейцарию через Иран. Однако в апреле 1943 года у разведчика возникли проблемы со швейцарской визой, и он вынужден был возвратиться в Москву.
Ф.К. Парпарова вновь направили в распоряжение 4-го управления НКВД. Ему пришлось работать с генерал-фельдмаршалом Паулюсом, находившимся после разгрома его армии под Сталинградом, в плену в лагере под Суздалем. Как крупный специалист но Германии, после окончания войны Парпаров участвовал в подготовке Потсдамской конференции и Нюрнбергского процесса, на котором он представил фельдмаршала международным судьям, что вызвало сенсацию у присутствовавших на процессе журналистов. Затем участвовал в мероприятиях, связанных с организацией деятельности оккупационных властей в Германии.
В середине 1950-х годов Федор Карпович вышел в отставку. До кончины в 1959 году возглавлял военную кафедру в МГУ.
Как рассказывал сын Ф.К. Парпарова — Лев Федорович, находившийся вместе с отцом в Германии и работавший на Нюрнбергском процессе в качестве переводчика немецкого языка, Федор Карпович после войны стеснялся появляться на общественных пляжах, поскольку когда он снимал рубашку, на его спине были отчетливо видны рубцы и полосы от заживших ран. Они остались еще с того довоенного времени, когда отважный разведчик подвергался пыткам и истязаниям в ежовских застенках.
Лев Федорович Парпаров работал над книгой воспоминаний о своем отце, и разведка оказывала ему помощь в подборе интересующих его материалов. Однако довести до конца начатый труд ему не удалось. Преждевременная смерть, наступившая в результате сердечного приступа в 2001 году, оборвала работу. Книга осталась незавершенной.
Глава 11. Герои России родом из США
15 июня 1996 года Указом Президента Российской Федерация за успешное выполнение специальных заданий но обеспечению государственной безопасности в условиях, сопряженных с риском для жизни, проявленные при этом героизм и мужество звание Героя России было посмертно присвоено замечательной советской разведчице-нелегалу Леонтине Коэн.
Несколько ранее, 20 июля 1995 года, такого же высокого звания был посмертно удостоен другой легендарный советский разведчик-нелегал Моррис Коэн — муж и боевой товарищ Леонтины.
В галерее разведывательной славы нашей страны, ставшей для них второй родиной, Моррису и Леонтине Коэн принадлежит видное место. В военные и послевоенные годы они участвовали в добывании для Советского Союза информации о разработках атомной бомбы в США, а затем о программах создания вооружений в Англии. Убежденные интернационалисты, Коэны внесли значительный вклад в установление ядерного паритета и делали все возможное, чтобы «холодная война» не переросла в «горячую».
Моррис Коэн родился 2 июля 1910 года в Нью-Йорке в семье выходцев из России. Его отец был родом из-под Киева, а мать родилась в Вильно. Еще в начале XX века семья Коэнов эмигрировала в США и поселилась в Нью-Йорке, в районе Ист-Сайда.
В автобиографии, хранящейся в его оперативном деле, Моррис Коэн, писал:
«Мои родители — эмигранты. Мать родом из Вильно, отец из местечка Тарища, что под Киевом. Жили они в Нью-Йорке, в районе Гарлема, на Ист-Сайде. В доме у нас часто собирались выходцы из России и Украины и слушали привезенные с собой пластинки, пели народные песни, по праздникам устраивали балы, на которых танцевали польку и гопак. Но больше всего мне запомнились их рассказы о неведомой мне стране — России. Всякий раз, как только они начинали вспоминать о ней, у меня возникало желание хоть одним глазком увидеть родину моих предков. Это желание с возрастом еще больше укреплялось.
Россия в самом деле была не похожа ни на какую другую страну, она являла собой эталон нового, справедливого общества, и потому многие обращали к ней свои взоры. Да и как было не обращать, если весь Запад впадал в состояние глубочайшей экономической депрессии, а юная Русь набирала обороты, смело приступала к осуществлению геркулесовского плана первой пятилетки. Советский Союз был привлекателен для меня еще и потому, что в нем всем предоставлялась работа, а у нас, в Америке, наоборот, процветала безработица».
Учась в колледже, Моррис прославился как отличный игрок в регби. Семья была небогатой, и полученная юным Моррисом спортивная стипендия позволила ему поступить в Колумбийский университет, который он окончил в 1935 году. Затем работал преподавателем истории в средней школе в Иллинойсе.
В 1936 году Моррис вернулся из Иллинойса домой в Нью-Йорк, вступил в компартию США и начал активную деятельность в ее нью-йоркском территориальном отделении. Безработица в городе была огромной, и трудоустроиться где-либо было практически невозможно. Товарищи по партии нашли Моррису временную работу: распространять прогрессивные газеты и журналы за пятнадцать долларов в неделю. Потом он устроился наборщиком в типографию, работал слесарем на машиностроительном заводе, был служащим в одном из отелей Нью-Йорка. Одновременно вел агитационную работу в профсоюзах и продолжал заниматься распространением партийной литературы. «Пожалуй, не было в то время в Нью-Йорке ни одного массового митинга, пикета или демонстрации, в ходе которых я не распространял бы газету компартии и другую литературу», — вспоминал Моррис Коэн в конце 1980-х годов.