– Но… как же так?
Глаза у заполошной налились слезами, и Владик понял, что портье сейчас точно вызовет охрану.
– Разрешите вас на минутку?
Жесткими пальцами он взял ее под руку и повлек от стойки в сторону круглого диванчика. Почему-то он был уверен, что девица станет сопротивляться, но она пошла, только поминутно оглядывалась на стойку, словно порывалась вернуться и умолять портье из-под земли достать Глеба Звоницкого!..
Владик довел ее почти до диванчика, и тут только она сообразила, что ее куда-то ведут.
Сообразив, она отшатнулась и костлявыми ручонками прижала к хилой груди портфельчик.
– Вы кто?! Куда вы меня тащите?!
– Тише, тише, девушка!
– Я никуда с вами не пойду! Что вам нужно?!
– Никуда со мной идти не нужно, – успокоительно сказал Владик Щербатов. – Звоницкий Глеб Петрович из Белоярска, да?
– Откуда вы знаете?!
– Начальником охраны Мухина Анатолия Васильевича был?!
Заполошная встала как вкопанная.
– Вы кто?! Откуда знаете?!
– Тише, тише!.. – еще раз попросил Владик и быстро оглянулся на лифты. Ему не хотелось, чтобы Хелен или, боже сохрани, кто-нибудь из свиты певца Никаса увидел его в холле с незнакомой девицей. Неприятностей потом не оберешься. – Давайте вот здесь сядем и поговорим тихонечко. Да вы не бойтесь, девушка! – И добавил скороговоркой: – Я тоже из Белоярска, а Звоницкий фамилия редкая, да еще и Глеб Петрович, все совпадает! Я думаю, может, это мой старый товарищ?
– Господи, какой товарищ?! Кто вы?!
– Меня зовут Владислав Щербатов. С Глебом мы когда-то вместе служили в Белоярске. А Мухин Анатолий Васильевич, если вы не знаете, тогда был губернатором.
– Мухин Анатолий Васильевич – мой отец.
– Так, – сказал Владик. – Понятно.
Ничего было непонятно.
…Или, может, она ненормальная?..
Она шарила по его лицу темными глазищами, словно пыталась на взгляд определить, врет он или не врет. От ее рассматриваний у Владика зачесались щеки. А может, от того, что он сегодня утром не побрился.
– Вы тоже были в охране?
– У Мухина? Никогда не был.
– Откуда вы знаете Глеба Петровича?
– А его из губернаторской охраны к нам перевели, в управление. В звании повысили и перевели.
– Никто его не переводил, – мрачно сказала заполошная. – Он сам ушел. Я это хорошо помню. Моя мама тогда была очень расстроена и говорила, что Глеб ушел с работы.
– Ну, таких тонкостей я не знаю, а только мы вместе служили. Потом мой шеф в Москву уехал и меня с собой забрал, а Звоницкий, кажется, в Белоярске остался. Я его сто лет не видел.
– Я позавчера вечером видела его в этом самом баре. И он мне срочно нужен. Прямо сейчас.
– Он в Питере, что ли, теперь работает?
Она нетерпеливо дернула плечом.
– Он работает у Ястребова. Вы знаете Ястребова? Он стал губернатором, когда папу убили. А вчера убили мою подругу. Почти сестру, понимаете? – Губы у нее задрожали, лицо повело, но она справилась с собой. – И я точно знаю, что ее убили вместо меня. Это я виновата, что ее убили, понимаете? И я должна срочно рассказать об этом Глебу Петровичу. Мне больше некому рассказать, понимаете?
– Понимаю, – согласился Владик, который понимал все меньше и меньше.
Единственное, в чем он был совершенно уверен, – она не врет. Она может быть сумасшедшей, истеричкой, но не врет. Она твердо верит в то, что говорит.
…Может, в психушку позвонить? Приедут санитары, заберут ее, да и дело с концом? А с Глебом они вечерком повидаются, повспоминают, потолкуют, все перетрут, как полагается сослуживцам, нежданно-негаданно встретившимся на пересечении дорог, в гостинице – эх, жизнь разбросала, помотала, и всякое такое!..
– А вы не знаете, где он может быть?
– Милая вы моя, да я его лет пять не видел, а может, и больше! Вы вот фамилию назвали, я и подумал: вдруг тот самый?..
– Меня зовут Екатерина, – сказала девица строго. – Не называйте меня «милая моя»!
Кажется, губернаторскую дочь и впрямь звали Екатериной, вдруг припомнилось Щербатову.
– Вот что, Екатерина. Вы езжайте домой, а вечерком или лучше завтра позвоните сюда, в гостиницу. – Он говорил врастяжечку, нарочито-успокоительным фальшивым тоном. – Глеб уже наверняка будет на месте, вы к тому времени успокоитесь, все ему расскажете, может, еще окажется, что все живы и здоровы…
– Да я не сумасшедшая! – громко перебила предполагаемая губернаторская дочка, и Владик посмотрел ей в лицо. И впрямь никакого безумия не было у нее в глазах, только, пожалуй, какое-то сердитое отчаяние. – Ниночку вчера убили! А она была самым близким мне человеком. Последним. Сначала не стало папы, потом мамы, Митьки давно уже как будто нет! Была только Ниночка, неужели вы не можете этого понять?! А ее убили! Вместо меня.
– Не кричите.
– Я не кричу.
– Карточка от вашего номера готова, – сказала над ухом Владика материализовавшаяся из воздуха девушка-портье. – Извините нас за задержку, господин Щербатов.
Владик так и не понял, слышала портье про убийство какой-то Ниночки или не слышала. Очень бы не хотелось, чтоб слышала!.. У него своих забот полно, не хватает еще досужих разговоров и пересудов!..
– Ну, я пойду, – сказал он, поднимаясь. – И вы езжайте домой, Екатерина. А я, если увижу Глеба здесь, в гостинице, передам, чтоб он вам позвонил.
Она внимательно смотрела ему в лицо, и под ее взглядом Владику стало неловко, как будто он сказал или сделал что-то стыдное.
– Я не сумасшедшая, – словно возражая ему, сказала она спокойно. – Я понимаю, что произвожу именно такое впечатление, но…
– Нет, не понимаете, – стремясь отделаться от стыдного, перебил Владик. – У вас есть мобильный телефон? Оставьте мне номер на всякий случай.
Она продиктовала номер, и он зачем-то его записал.
Поднявшись на свой этаж – бесшумные ковры, темные панели, в коридоре на мраморных поставцах голая Венера и голый же Аполлон, – Владик нашел свой номер и первым делом нажал магическую кнопку на пульте телевизора. Без привычного шумового оформления и безостановочного мелькания он чувствовал себя одиноким и выключенным из жизни. То ли дело, когда в углу бурлило, кипело, пело, плясало, говорило, представляло, шумело, гремело, шептало, восклицало, поясняло, сокрушало, билось, любилось, собачилось, миловалось, уклонялось, выбиралось, добивалось, разгонялось, ужасалось, прикасалось – словом, кипела жизнь, жизнь!..
Магическая кнопка не подвела. Комната тут же наполнилась тревожно-значительным дикторским голосом, вещавшим что-то про криминогенную обстановку в Санкт-Петербурге.
Владик открыл воду в ванной. После длинной московской дороги он три часа просидел в лобби гостиницы «Англия», а потом еще ездил за Хелен. Теперь ему невыносимо захотелось в душ и переодеться во все чистое, и, предвкушая удовольствие, он стал стягивать рубаху.
– …в подъезде собственного дома была убита молодая женщина, – доносилось тем временем из телевизора. – Имя убитой Нина Ольшевская. Милицию вызвали соседи, услышавшие крик в парадном…
Рука застряла в рукаве. Владик дернул рукой, пуговка отлетела и поскакала по беззвучному ковру.
Ниночка, вспомнилось ему. Никого не осталось, только Ниночка. Почти сестра.
– …правоохранительные органы разыскивают женщину, которая, по предварительной версии, могла быть свидетельницей убийства. Приметы: рост выше среднего, темные волосы, худощавого телосложения. Одета в джинсы и темную куртку или пиджак. От дома убитой могла уехать на машине марки…
– Елкин корень, – пробормотал Владик Щербатов.
Катя вышла на улицу и некоторое время постояла, соображая, что ей теперь делать.
Без Глеба она не справится, вот что. Значит, нужно продолжать его искать, только где?!
Мобильный у него не отвечает, она несколько раз звонила, и вчера ночью, и сегодня утром, словом, – все время звонила. В гостинице его нет, если только не врет этот лощеный портье, не озабоченный ничем, кроме приставучих иностранцев и собственного внешнего вида. Он едва удержался, чтобы не выставить ее вон из отеля, Катя отлично видела сомнение у него в глазах!.. Может, он и не звонил никуда, и Глеб Петрович сейчас выйдет к своей машине, поедет на работу, и Кате останется только перехватить его?..
Немного воодушевившись, она решила было вернуться в лобби-бар, сесть так, чтобы видеть лестницы и лифты, заказать кофе и ждать Глеба, но сообразила, что нельзя.
Никак нельзя.
Ее наверняка ищут и вот-вот найдут, а торчать долгое время в людном месте на глазах у сотни людей – лучший способ сдаться без боя.
Она перебежала мостовую, на которой толпились чистые машины и громогласные беззаботные люди, перелезла через невысокий парапет и устроилась на лавочке под грустным облетающим деревом.
Лавочка была холодной. Катя пристроила за спиной свой портфель и сунула в карманы мерзнувшие руки.
Ниночка ей позвонила ночью, Катя уже спала. Вообще-то она плохо спала в последнее время, но Генки не было дома, а новости, которые ей весь вечер в подробностях шептала то в одно, то в другое ухо Ниночка, были так утешительны и приятны, что, вернувшись домой с вечеринки, Катя расслабилась, пристроилась на диване в гостиной и вдруг заснула.
Она спала, и ей снился приятный и легкий сон.
Вообще-то последнее время ей снились только душные, мрачные сны, а тут неожиданно привиделось веселое, понятное и радостное, как хороший фильм.
Словно она, Катя Мухина, на каком-то озере. Нет, это не озеро, а, пожалуй, река, только очень широкая, ни конца ни краю. Туман клубится над водой, и в тумане слышны приглушенные голоса, плеск воды и жестяной стук ведер, если их нести, пустые, в одной руке. Она, Катя, пристроилась на какой-то широкой лежанке под раскидистым лоскутным одеялом, и в распахнутую и подпертую колышком дверь ей видно воду и туман, далеко-далеко. Она лежит очень удобно, и ей тепло, и никуда не хочется, но она знает, что нужно встать и идти, но это приятная, радостная необходимость. Сейчас она встанет, выйдет на почерневшие лиственничные мостки, пропадающие в тумане, и там, на этих мостках, ее ждет что-то хорошее, надежное. Она встает и идет, и большой человек, которого она видит в тумане, поворачивается к ней, говорит неразборчивое. Она не может рассмотреть его лица, но точно знает, что это свой, родной человек. И хотя лежать под пышным лоскутным одеялом было очень приятно, стоять рядом с ним еще лучше, слышать, как журчит под мостками вода, как высоко, на горушке, звякает бубенцом корова, как вязнут в тумане голоса. И во всем этом такой покой, такое возвращение к себе, такое счастье обретения, что век бы стояла на этих мостках, слушала тишину и то, что говорит ей этот большой, родной, свой человек!..