Это длилось одно мгновение. В следующее все стало по-другому.
Никаких разных галактик и вселенных.
Один мир на двоих, огромный и прекрасный.
В этом мире они были вдвоем и понимали друг друга так, как – конечно, конечно же! – никто и никогда друг друга не понимал.
Все сошлось, все определилось и стало на свои места. В этом общем мире они разговаривали о жизни, сидя под кустом сирени. В этом мире Енисей нес свои воды к Северному полюсу, и для них это было почему-то важно. В этом мире катился крохотный, почти игрушечный велосипед, а на нем ехала кудрявая девчонка. В этом мире пахло пирогами, чистотой и кофе из термоса. В этом мире был взгорок, а на нем березка, а дальше лес, лес до самого горизонта.
В этом мире все принадлежало им, и они принадлежали друг другу, а впереди лежала целая жизнь, которая, по слухам, одна!..
И так было всегда, зря Катя упрекала его в том, что он только что все это придумал!..
– Катя?..
Она кивнула, очень серьезно.
Все было понятно – и о чем он спрашивает, и что она отвечает.
Кто сказал, что мужчины и женщины произошли из разных миров, галактик и вселенных?! Какая чепуха!
Может, конечно, и произошли, но, оказывается, Бог оставил им шанс заиметь собственную вселенную – вот же она! Должно быть, везет немногим, но тем, кому везет, достается все.
Все, что только можно себе представить. И даже немного больше.
С серьезной торжественностью, на миг рассмешившей его, Катя обняла Глеба за шею и уткнулась носом в плечо. Нос был холодным, а плечо горячим.
Ну вот, получай меня.
Если это то, чего ты хотел на самом деле. Ведь ты хотел, да?..
Она отстранилась и посмотрела ему в лицо. И их общие миры, галактики и вселенные стали медленно, но верно втягиваться во вновь возникшую черную дыру, которая шустро и деловито заглатывала пространство и время.
Почему-то Глеб был уверен, что Катя слабенькая и вообще бедняжка и с ней все будет долго и трудно – он станет настаивать, а она будет сопротивляться.
Ну, как в романе. Она – нежное создание. Он – грубое животное. В романах так часто бывает.
Еще он представлял себе – тысячу раз! – как прижимает ее к себе, только не просто так, по-дружески, что сродни похлопыванию по плечу, а как следует, по-мужски, чтобы ей сразу все стало понятно и ясно. Он прижимает, и она пугливо дает себя прижать, и очень близко от себя он видит ее глаза, ожидающие, вопросительные и будто замирающие.
А еще он представлял себе поцелуй – не первый, а продолжающий начатое, когда можно уже немного больше, чем в первый раз.
Немного больше, немного жарче, немного глубже.
Однажды они все-таки поцеловались, давным-давно, в прошлой жизни. Глеб провожал ее из Белоярска в Питер и за линией паспортного контроля поцеловал. Наверное, это не считается, потому что губ они так и не разжали – вот такие правильные друзья, и поцелуи у них правильные! – но все же он почувствовал ее вкус, на одно мгновение, и прижал ее к себе чуть крепче, чем следовало, исходя из их необыкновенно правильной дружбы, и отстранился в ту же секунду, когда понял, что вот сейчас она обо всем догадается и тогда наступит бедствие, гроза, несчастье и катастрофа!..
Она не догадалась. Куда там!..
Она постояла, пока он обнимал ее, – кажется, она тоже его обнимала, совершенно равнодушно, – и, как только отпустил, шагнула в сторону, несколько раз покивала, прощаясь, и ушла за турникет.
Ну, конечно, это не считается!..
Странное дело, он много раз представлял себе, как все это будет, а сейчас, на самом пороге, вдруг оказалось, что… нужно решиться.
А он не мог.
Несмотря на вполне подходящий диван, на котором они оказались без всякого «дальнего прицела», а все из тех же дружеских чувств, будь они трижды неладны. Несмотря на две вселенные, объединившиеся в одну. Несмотря на то, что сказано было немало и из сказанного следовало, что все хорошо, что они наконец дождались, Рубикон перейден, мосты сожжены, все решения приняты!..
Может, как раз все дело в том, что… «наконец»?!
Глеб Звоницкий никогда не почитал себя тонкой натурой, напротив, точно знал, что человек он прямой, решительный и неромантичный.
Решительный и неромантичный Глеб Звоницкий понимал, что пауза слишком затянулась и нужно срочно что-то делать, чтобы не упустить мгновение, и еще он понимал, что Катя ждет изо всех сил, и силы у нее вот-вот кончатся, и когда кончатся, она просто встанет и уйдет, и хорош он будет тогда со всеми своими историями о жизни и любви!..
Никогда он не думал, что это будет так трудно – решиться!
Тут Катя Мухина вдруг взяла его за уши – от неожиданности он дернул головой, – притянула к себе и поцеловала.
Она целовала его долго и со вкусом, а он, орел-мужчина, многоопытный и решительный, ничего не делал, только отвечал!..
Катя охватила его голову, так, чтобы было удобнее целоваться, пошевелилась, прижимаясь к нему, а он был так изумлен, что в какую-то секунду, когда она вдруг ослабила хватку, чтобы перевести дыхание, отстранился и посмотрел ей в лицо.
– Что? – спросила она нетерпеливо. Щеки у нее горели, и глаза блестели голодным блеском.
Она слабенькая и вообще бедняжка, а он – грубое животное. Он должен как бы настаивать, а она как бы сопротивляться.
Все выходило наоборот. Не то чтобы он сопротивлялся, но настаивала совершенно точно она!..
Она настаивала, она продвигалась вперед, она сокрушала преграды, которые все-таки оставались.
Она ничего не боялась.
Может быть, потому, что слишком долго страх был главной составляющей ее жизни, а может, потому, что она верила в Глеба безоговорочно, до конца.
Еще она все время помнила о том, что ему может быть больно, и посматривала ему в лицо, проверяя, не делает ли она лишнего, и он закрыл глаза, чтобы немножко отгородиться от нее, чтобы все это произошло не так быстро и… неотвратимо.
Только у нее были на него свои виды и планы.
Очень ловко Катя пристроила его спиной на подушки, выключила свет, и сама пристроилась сверху, и произвела разрушительные действия, и устроила свою собственную небольшую черную дыру, которая сожрала его целиком, вместе со всеми чувствами и мыслями, кроме одной.
Я тебя хочу. Я умру, если не получу тебя немедленно.
Кажется, он ничего не говорил вслух, но, оторвавшись от него на мгновение, она серьезно сказала:
– Я тоже.
Ее кожа была очень горячей – кажется, они только что разговаривали о какой-то «стрессовой» температуре. Ее руки не давали ему ни секунды передышки – кажется, когда-то он мечтал о ее руках. Ее рот был агрессивным и требовательным – кажется, совсем недавно Глеб был уверен, что она слабенькая и вообще бедняжка!..
Куда подевалась ее одежка, он совсем не помнил. Про то, что у него болит рука и, может, еще что-то болит, он тоже совершенно позабыл, а она помнила, потому что осторожничала, и он это понимал и любил ее еще больше.
– Катя, – сказал он странным голосом, и она опять на него посмотрела. – Катя, остановись. Что ты делаешь?..
Щеки у него горели коричневым румянцем, длинная тень от ресниц лежала на щеках, руки были закинуты за голову – словно он сдавался ей на милость.
Почему-то его вид рассмешил ее.
– Не мешай мне веселиться, изверг, – сказала она деловито и так же деловито укусила его за шею. Он охнул. Должно быть, больно укусила.
– Почему… изверг?..
– Это из «Золушки», – объяснила она с легким упреком, как будто они вели литературную дискуссию, а он вдруг позабыл, кто написал «Войну и мир», и подула на то место, которое только что укусила.
– Кать, – проскулил он, – ты притормози немного!.. Дай я сам…
Она не слушала. С чего он взял, что она слабенькая и вообще бедняжка?! Она сильная, уверенная, очень красивая, впрочем, это не имеет никакого значения!
Когда-то он точно знал, что ничего нельзя, и мысль о том, что он так никогда и не узнает, как это может быть, потом долго не давала ему покоя. Сейчас он знал только одно – вот оно, вот же, и с этим ничего нельзя поделать, и нельзя остановить, как нельзя остановить деловитую черную дыру, пожиравшую время, пространство и свет.
Во всех историях, более или менее любовных, которые случались у Глеба после развода, инициатива всегда принадлежала только ему, безоговорочно и определенно. Барышни просто прилагались к любовной истории, которую он затевал от скуки или отчаяния. Глеб знал, чего хочет, и привык добиваться своего, прикладывая больше или меньше усилий, в зависимости от барышни. Чаще меньше, чем больше, особенно с возрастом, когда с ужасающей определенностью понял, что все его истории до крайности однообразны и ничего нового он не изобретет! Все это уже было: знакомство, ресторан, пара телефонных звонков, еще раз ресторан – в худшем случае, если барышня попадалась тонкая и возвышенная, – приглашение на кофе и долгожданная награда – порция секса.
Порция могла быть большой или маленькой, в зависимости от темперамента и наличия времени.
И никаких черных дыр, галактик, вселенных!..
Продвигаясь все выше, Катя добралась до его губ и поцеловала, и этот смешной, почти детский поцелуй доконал Глеба.
Роковая соблазнительница целовалась, как на первом свидании, и это вдруг – в который раз за вечер? – изменило расстановку сил.
– Ты не умеешь целоваться? – изумленным и веселым шепотом спросил Глеб Звоницкий.
– Умею.
– Не умеешь. Но я тебя научу.
Тут только он сообразил, что все это на самом деле, что это она, Катя, что она рядом и он наконец-то получил ее, что все встало на свои места и теперь будет так до скончания века, а может, и дольше!.. Тут только он понял, что замкнулся многолетний круг, маета закончилась и эта, настоящая, жизнь и эта, настоящая, женщина совершенно не похожи на все, что было прежде.
Он еще ничего не знал о ней такого, что полагается знать мужчине – как пахнет у нее за ушком, от чего она приходит в восторг, а чего боится, как двигаются ее руки и длинная красивая спина, как она дышит, как закрывает глаза, и все эти узнавания еще впереди! Целая вселенная лежала у него в руках и принадлежала только ему!..