«Поэзия, как ангел утешитель, спасла меня...» Пушкин сразу же принялся за работу и - «воскрес душой».
«Под шепот старины болтливой», няниных сказок и присказок, Пушкин пишет посвящение к поэме «Руслан и Людмила» и возвращается к начатой в Кишиневе третьей главе «Евгения Онегина». На бумагу ложится письмо Татьяны к Онегину.
В это время приходит письмо. Пушкин сразу узнает, от кого оно: на конверте печать «талисмана» - парного кольца, подаренного ему Воронцовой.
На рукописи письма Татьяны появляется пометка, что в тот день, 5 сентября, получено и это письмо, на полях - ее портреты.
Поэт берет подаренный ему Воронцовой золотой медальон, вглядывается в любимые черты:
Пускай увенчанный любовью красоты
В заветном золоте хранит ее черты
И письма тайные, награды долгой муки,
Но в тихие часы томительной разлуки
Ничто, ничто моих не радует очей,
И ни единый дар возлюбленной моей,
Святой залог любви, утеха грусти нежной -
Не лечит ран любви безумной, безнадежной,
Грустно проходит день 19 октября, седьмой лицейской годовщины. Друзья пируют в этот день в Петербурге без него. Все хором пропели сочиненный Дельвигом экспромт: «Семь лет пролетело...» Конечно, друзья вспомнили изгнанника Пушкина за заздравной чашей... И сам он в тот день был душою с ними.
* * *
Лев Сергеевич Пушкин, брат поэта. С рисунка А. Орловского.
Тягостно жилось Пушкину в деревне, вдали от друзей, от волновавших литературных и политических интересов. Досаждали приставленные к нему «опекуны»-надзиратели, отношения с раздраженным отцом все более ухудшались.
Брата Пушкин очень любил. Находясь в южной ссылке, он не переставал интересоваться его судьбою.
Когда Льву исполнилось семнадцать лет, Пушкин направил ему большое письмо на французском языке, в котором давал дружеские советы, наставления, как тот должен вести себя, вступая в жизнь, как вести себя в обществе и в «свете».
Пушкин много читал. Ночью, проснувшись, вставал, садился за стол, писал. Огонь в комнате горел всю ночь.
Летом уходил утром купаться в Сороти, зимою принимал ледяную ванну. После завтрака отправлялся на прогулку с тяжелой железной палкой в руке. Любил бросать ее кверху и ловить на лету или бросать вперед, поднимать и снова бросать. Любил стрелять в цель из пистолета, выпуская в утро до ста зарядов.
Обычный костюм его - красная, подпоясанная кушаком рубашка, широкие штаны, белая шляпа.
Часто с утра направлялся в соседнее имение Тригорское. Там обедал, проводил весь день и только поздним вечером возвращался к себе, в домик няни.
Тригорская молодежь любила Пушкина.
И сам он относился тепло и сердечно к хозяйке имения П. А. Осиповой и ее дочерям.
Вечера в Тригорском проходили шумно и весело. Днем Пушкин погружался в сокровища тригорской библиотеки. Необходимые для работы книги уносил с собою в Михайловское.
Нередко собирались гости из соседних помещичьих имений. Пушкин наблюдал их характеры, привычки, нравы - все это являлось ценнейшим материалом для автора «Евгения Онегина».
К соседям-помещикам Пушкин относился холодно, даже пренебрежительно, но с простым народом дружил и часто непринужденно беседовал во время прогулок.
Именно в Михайловском, по определению М. Горького, «будучи переполнен впечатлениями бытия, стремился отразить их в стихе и прозе с наибольшей правдивостью, с наибольшим реализмом - чего и достигал с гениальным уменьем».
* * *
Отправлявшемуся в Петербург брату Льву Пушкин передал для издания первую главу «Евгения Онегина». Он вспомнил сорок восьмую ее строфу, в которой писал, как однажды на берегу Невы -
С душою, полной сожалений,
И опершися на гранит,
Стоял задумчиво Евгений,
Как описал себя пиит... -
и тут приходит на ум занятная мысль. Пушкин берет лист бумаги и рисует на нем карандашом «картинку»: на берегу Невы, опершись на гранит, стоят в непринужденных позах - слева Пушкин, справа Онегин.
Под этими двумя фигурами Пушкин дает пояснения: «1 хорош - 2 должен быть опершися на гранит, 3 лодка, 4 крепость, Петропавловская».
На обороте Пушкин пишет письмо и в начале ноября 1824 года отправляет его брату из Михайловского в Петербург: «Брат, вот тебе картинка для «Онегина» - найди искусный и быстрый карандаш.
Если и будет другая, так чтоб всё в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно».
Рисунок очень занимает поэта, и в середине ноября он осведомляется: «Будет ли картинка у «Онегина»?..»
2 октября 1824 года Пушкин заканчивает третью главу «Евгения Онегина» и возвращается к окончанию начатой еще в Одессе поэмы «Цыганы».
Переход от «Бахчисарайского фонтана» к «Цыганам» и продолжение «Евгения Онегина» явилось переходом Пушкина от романтизма к реализму. В «Цыганах» отчетливо наметились черты поэзии действительности, реалистическое объяснение человеческих страстей, быта и характера действующих лиц поэмы. При этом Пушкин все настойчивее обращается к источникам народного творчества, национально-историческим особенностям, их закономерности и реальной обстановке народной жизни.
«История народа принадлежит поэту», - пишет он 23 февраля 1825 года Н. И. Гнедичу. И, спрашивая, что предпримет он после окончания перевода «Илиады», замечает: «Тень Святослава скитается не воспетая, - писали Вы мне когда-то. А Владимир? а Мстислав? а Донской? а Ермак? а Пожарский?»
Сам Пушкин изучает в это время «Историю государства Российского» Карамзина, интересуется Пугачевым и Степаном Разиным и мыслью обращается к народной трагедии о Борисе Годунове и Лжедмитрии.
Свой переход от романтизма к реализму Пушкин как бы подчеркнул стихотворением «Разговор книгопродавца с поэтом», которое он предпослал изданию первой главы «Евгения Онегина».
Поэт вспоминает в нем время, когда он писал «из вдохновения, не из платы», когда «все волновало нежный ум» и в голове поэта «грезы чудные рождались». Он «музы сладостных даров не унижал постыдным торгом...». Теперь книготорговец предлагает поэту «Стишки любимца муз и граций» «вмиг рублями» заменить «и в пук наличных ассигнаций» обратить.
Предвидя возражения поэта, книготорговец замечает:
Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать.
Поэт-романтик спускается в мир реальной действительности и дает книгопродавцу согласие: «Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся...»
* * *
«Цыганы». Рисунок А. С. Пушкина на рукописи. 1823 г.
В Михайловском Пушкин создал поэму «Цыганы». В основу ее лег эпизод кишиневской ссылки - двухнедельная жизнь поэта в цыганском таборе.
Пушкин довольно часто посещал дом кишиневского помещика Захара (Земфираки) Ралли, с сыном которого, Константином, был дружен, а с дочерью Марией (Мариулой) любил танцевать.
Ралли принадлежали несколько молдавских и цыганских сел: Долно, ныне носящее имя Пушкина, Юрчены и Варзарешты. Направляясь в двухнедельную поездку в эти села, Ралли пригласил с собою Пушкина. Тот охотно принял приглашение.
После нескольких дней пути показались шатры цыганского табора, и в степи Пушкин неожиданно увидел юную красавицу цыганку. Высокого роста, с большими черными глазами и вьющимися длинными косами, она картинно выглядела в цветных мужских шароварах, бараньей шапке, вышитой молдавской рубашке и с трубкой на длинном чубуке. Богатое ожерелье из старых золотых и серебряных монет позвякивало при каждом ее движении.
Это была дочь старика, старосты табора. Звали ее Земфирой. Пушкина поразила дикая, знойная красота цыганки. Он оставил своих спутников, направился с нею к табору, дав понять, что хотел бы остаться с цыганами.
У шатров тлели еще уголья, готовился ужин. На табор снизошло уже «сонное молчанье», слышен был «лишь лай собак да коней ржанье... за шатром ручной медведь лежал на воле». Земфира подошла с Пушкиным к шатру отца. Тот у стывшего убогого ужина поджидал ее...
Отец Земфиры принял гостя в свой шатер. Утром табор поднялся, направляясь на новое место. Поэт, плененный вольной жизнью цыган, оставил Ралли и отправился с ними. По целым дням бродил он с цыганкой, рука об руку, по лесу или молча сидел с нею среди поля. По-русски Земфира не говорила, Пушкин не знал цыганского языка, и беседовали они жестами.
Цыганка пленила Пушкина яркой колоритностью своего образа, но сама увлеклась неожиданно молодым цыганом, и поэт начал ревновать ее.
Однажды утром она бежала из табора и направилась в Варзарешты. Пушкин вернулся с Ралли в Кишинев.
Все пережитое тогда в цыганском таборе надолго запечатлелось в сознании поэта и позже нашло отражение в поэме «Цыганы».
Начал Пушкин поэму «Цыганы» тем, что на листе бумаги нарисовал цыганский табор, голову старого цыгана и портрет А. К. Стамо, женатого на сестре Ралли.
В поэму поэт включил отрывок, в котором сравнивает кочевую жизнь обитателей табора с жизнью беззаботной птички:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда,
В долгу ночь на ветке дремлет...
А с наступлением поздней осени -
В теплый край, за сине море
Улетает до весны.
Вслед за этим читаем автобиографическое признание вольного поэта:
Подобно птичке беззаботной
И он, изгнанник перелетный,
Гнезда надежного не знал
И ни к чему не привыкал.
Ему везде была дорога,
Везде была ночлега сень;
Проснувшись поутру, свой день
Он отдавал на волю бога,
И жизни не могла тревога
Смутить его сердечну лень.
Его порой волшебной славы
Манила дальняя звезда...
И в «Эпилоге» поэмы приведено воспоминание о жизни поэта в цыганском таборе:
Волшебной силой песнопенья