- Прощай, друг! - послышалось в морозном воздухе. Ворота заскрипели за уезжавшим Пущиным.
И тогда же Пушкин набросал черновик посвященного Пущину стихотворения «Мой первый друг, мой друг бесценный...».
Снова и снова переживая впоследствии волнующие минуты этой встречи, Пушкин спрашивал своего друга:
Забытый кров, шалаш опальный
Ты вдруг отрадой оживил,
На стороне глухой и дальной
Ты день изгнанья, день печальный
С печальным другом разделил.
Скажи, куда девались годы,
Дни упований и свободы,
Скажи, что наши? что друзья?
Где ж эти липовые своды?
Где ж молодость? Где ты? Где я?
Судьба, судьба рукой железной
Разбила мирный наш Лицей...
Вручила это послание Пущину жена декабриста А. Г. Муравьева лишь через три года, 5 января 1828 года, на каторге: подойдя к частоколу читинского острога, она подозвала к себе Ивана Ивановича и через щель передала ему написанный рукою Пушкина листок:
- Это вам от Александра Сергеевича!..
Чувствовал Пушкин, что они расстаются навечно. Перед Пущиным раскрывалась уже даль тридцатилетней каторги и ссылки. Пушкин в последний раз вспомнил своего друга через двенадцать лет, на смертном одре...
Хотел навестить Пушкина и В. К. Кюхельбекер, но у него было много своих неприятностей. К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев даже писали Пушкину в Михайловское, но не были уверены, что их приезд будет кстати.
Пушкин мечтал и о встрече с Дельвигом. «Дельвига с нетерпением ожидаю», «Дельвига жду», «Мочи нет, хочется Дельвига», - писал он брату.
И вот в начале апреля Дельвиг неожиданно приехал. Они окунулись в воспоминания о былом, о Лицее, о товарищах и друзьях юношеских лет, читали друг другу свои стихи. Пушкин познакомил его с первыми главами «Евгения Онегина» и несколькими уже написанными сценами «Бориса Годунова». Они часто бывали в Тригорском, и пробыл Дельвиг у Пушкина не один день, как Пущин, а больше недели.
* * *
Дельвиг уехал. Пушкин остался один - с няней. Приходят и по-прежнему волнуют его письма от Воронцовой из Одессы. Он прочитывает их, запершись в своей комнате, и сжигает:
Прощай, письмо любви, прощай! Она велела...
Как долго медлил я, как долго не хотела
Рука предать огню все радости мои!..
Но полно, час настал: гори, письмо любви.
Готов я; ничему душа моя не внемлет.
Уж пламя жадное листы твои приемлет...
Минуту!., вспыхнули! пылают... легкий дым,
Виясь, теряется с молением моим.
Уж перстня верного утратя впечатленье,
Растопленный сургуч кипит... О провиденье!
Свершилось! Темные свернулися листы;
На легком пепле их заветные черты
Белеют... Грудь моя стеснилась. Пепел милый,
Отрада бедная в судьбе моей унылой,
Останься век со мной на горестной груди...
На руке - подаренное Воронцовой кольцо. И в минуты горести и печали Пушкин обращается к нему:
Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, волненья:
Ты в день печали был мне дан.
Снова воскресает все пережитое в Одессе, и Пушкин пишет Воронцовой предельно краткое, полное горячего чувства послание:
Всё в жертву памяти твоей:
И голос лиры вдохновенной,
И слезы девы воспаленной,
И трепет ревности моей,
И славы блеск, и мрак изгнанья,
И светлых мыслей красота,
И мщенье, бурная мечта
Ожесточенного страданья.
* * *
Еще до ссылки Пушкин подготовил рукопись своих стихотворений для издания, но она пять лет пролежала у одного из «минутных друзей минутной младости» Никиты Всеволожского.
Пушкин часто бывал у него и однажды, встретившись за зеленым столом, под зеленой лампой, «полупроиграл», «полупродал» Всеволожскому за тысячу рублей свою готовую к печати рукопись.
Всеволожский приобрел, таким образом, право на издание рукописи, но даже и не помышлял о напечатании. И Пушкину с большим трудом, при помощи брата и друзей, удалось получить ее обратно 13 марта 1825 года.
Открывался сборник ранними, лицейскими, элегиями - «Гроб Анакреона» и «Пробуждение» и позднейшими - «Выздоровление» и «К ней». Обращаясь «к ней», к своей музе, Пушкин говорил:
В печальной праздности я лиру забывал,
Воображение в мечтах не разгоралось,
С дарами юности мой гений отлетал,
И сердце медленно хладело, закрывалось.
И вслед за этим - строки о своем возрождении как поэта, с особой силой прозвучавшие в послелицейский период его творчества:
Но вдруг, как молнии стрела,
Зажглась в увядшем сердце младость,
Душа проснулась, ожила,
Узнала вновь любви надежду, скорбь и радость.
Всё снова расцвело! Я жизнью трепетал...
Два дня подряд Пушкин, не покидая стола, работает над сборником стихотворений, вносит правку, уточняет названия, вычеркивает прежние стихи, вписывает новые, распределяет их по жанрам. Вся рукопись испещрена пометками Пушкина. Некоторые первоначальные варианты стихотворений звучат теперь по-новому.
Не имея права выезжать из Михайловского, Пушкин посылает рукопись в Петербург Плетневу, просит его связаться с Жуковским и Гнедичем, вместе с ними все проверить, исправить ошибки и по своему усмотрению исключить лишнее.
Отправляя рукопись, он пишет 15 марта 1825 года:
«Брат Лев
и брат Плетнев!
Третьего дня получил я мою рукопись. Сегодня отсылаю все мои новые и старые стихи. Я выстирал черное белье наскоро, а новое сшил на живую нитку. Но с вашей помощью надеюсь, что барыня публика меня по щекам не прибьет, как непотребную прачку».
Пушкин заботливо вникает во все подробности оформления будущей книги, просит друзей не забыть о виньетке.
* * *
В Михайловском Пушкин изо дня в день наблюдал ту «действительную жизнь» русского народа, певцом которой он стал. Здесь он, писал А. И. Тургенев, «находил краски и материалы для своих вымыслов, столь натуральных и верных и согласных с прозою и с поэзией сельской жизни в России».
В ярмарочные дни Пушкин приходил к Святогорскому монастырю в красной ситцевой рубахе, опоясанный голубой лентой, в соломенной шляпе и смешивался с народом. Прислушивался к пению нищих и слепцов о Лазаре, Алексее - человеке божьем, об архангеле Михаиле и страшном суде. Иногда, садясь рядом с ними на землю, подпевал, дирижируя тростью с бубенчиками, чем привлекал к себе массу народа и заслонял проход в монастырь. Не узнанный местным исправником, он был однажды отправлен под арест.
В другой раз, придя на ярмарку с железной палкой, сел наземь, собрал вокруг себя нищих, слепцов, слушал их песни и сказания.
Нередко имел при себе дощечку с наложенной на нее бумажкой и, держа ее в руке, незаметно для других заносил в нее для памяти свои наблюдения.
Как-то, еще не зная, что это за чудной и необыкновенный человек с черными бакенбардами, капитан-исправник, приехавший на ярмарку, послал старосту спросить, кто он такой. Староста подошел, спросил, а Пушкин ему в ответ:
- Скажи капитану-исправнику, что он меня не боится и я его не боюсь, а если надо ему знать меня, так я - Пушкин.
Капитан-исправник сообразил, что лучше ему с этим человеком не связываться, и ушел. Пушкин, дослушав песню, бросил слепцам монеты, взял свою железную палку и отправился домой...
Местные дамы, приезжавшие на ярмарку закупать сахар, вино и предметы домашнего обихода, удивлялись поведению своего соседа, помещикапоэта. А Пушкин рисовал их в строфах «Евгения Онегина» с натуры.
Истинное происшествие, случившееся в то время в Новоржевском уезде, навело Пушкина на мысль пародировать лежавшую у него на столе «Лукрецию» Шекспира. В два утра он написал поэму «Новый Тарквиний», переименованную позже в «Граф Нулин». Заканчивалась поэма назидательным четверостишием:
Теперь мы можем справедливо
Сказать, что в наши времена
Супругу верная жена,
Друзья мои, совсем не диво.
Так михайловские наблюдения и встречи с соседями помогли поэту населить строфы «Евгения Онегина» живыми образами, познакомить читателя с характерами и нравами обитателей помещичьих имений.
* * *
Любопытный «приятель» был у Пушкина в городище Воронине, одном из трех холмов Тригорского, - поп Ларивон Раевский по прозвищу Шкода.
С Пушкиным у него сложились особые отношения. Поп был человек любопытный. Ум имел сметливый, крестьянскую жизнь и всякие крестьянские пословицы и приговоры весьма знал. Пушкину это нравилось, и они виделись почти каждый день.
Если поп день или два не завернет в Михайловское, Пушкин сам идет к нему.
- Поп у себя? - спросит.
Если дома попа не окажется, накажет дочке:
- Скажи, красавица, чтоб беспременно ко мне наведался, мне кой о чем потолковать с ним надо!
«Раз вернулся Шкода тучей, - вспоминали люди, - шапку швырнул:
- Разругался я, - говорит, - сегодня с михайловским барином вот до чего, - ушел, даже не попрощавшись... Книгу он мне какую-то богопротивную все совал, - так и не взял, осердился!
А глядишь, двух суток не прошло, - Пушкин сам катит на Воронич, в окошко плеткой стучит.
- Дома поп? - спрашивает. - Скажи, я мириться приехал.
Простодушный был барин, отходчивый».
7 апреля 1825 года, в годовщину смерти Байрона, Пушкин заказал Шкоде с вечера обедню за упокой английского поэта. «Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба божия боярина Георгия. Отсылаю ее к тебе», - сообщил он Вяземскому.
И в тот же день известил о том брата. «Это немножко напоминает обедню Фридриха II за упокой души Вольтера», - добавил Пушкин.
Он высоко ценил Байрона. В годы ссылки от него «с ума сходил», называл гением, а произведения его бессмертными.