Я проходил пустыню мира,
О нет, недаром жизнь и лира
Мне были вверены судьбой!
Козлов сердечно поблагодарил Пушкина за эти тронувшие его стихи. Письмо писала, вероятно, под диктовку жена, а в конце он сам сделал небольшую приписку неровными строками, на французском языке: «Целую Вас от всего моего сердца, я весь Ваш навсегда Иван Козлов».
Напомним, что Козлов является автором весьма популярного и в наши дни романса «Вечерний звон» из Томаса Мура, положенного на музыку композиторами А. Гречаниновым и С. Монюшко.
* * *
«Два года незаметных» в михайловском «уголке земли» отмечены были большим творческим трудом:
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской тишины,
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Свыше ста стихотворений написал Пушкин в Михайловском. Высокой поэзией зазвучал в деревне его «голос лирный». Сто двадцать четыре письма, отправленные из Михайловского, отражают все, чем жил и дышал поэт в изгнании, как работала его мысль.
С каждой почтой приходило много книг и журналов - их присылали Пушкину, по его требованию, брат и друзья. Он жадно набрасывался на них и затем садился за работу.
В этот михайловский период «творческие сны» Пушкина достигают необычайной красоты и зрелости.
К вере и непреклонному оптимизму призывает поэт:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет...
И тогда же вслед за этим стихотворением родилась «Вакхическая песня» - гимн солнцу, музе и разуму:
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
* * *
В январе 1825 года Пушкин получил от К. Ф. Рылеева дружеское письмо. Редактор «Полярной звезды» поздравлял Пушкина с его поэмой «Цыганы», писал, что он «идет шагами великана», и закончил, переходя в этом письме со своим другом на «ты»: «Прощай, будь здоров и не ленись; ты около Пскова: там задушены последние вспышки Русской свободы; настоящий край вдохновения - и неужели Пушкин оставит эту землю без Поэмы?»
Мысль о такой «поэме» между тем уже созрела у самого Пушкина. Написаны были черновики первых четырех сцен «Бориса Годунова» и начата пятая.
Работа над этой трагедией показывает, что народности в литературе Пушкин начинает придавать особое значение; особенно это проявляется в михайловский период его творчества.
Размышляя, еще в Кишиневе, в небольшой статье «О французской словесности», об отрицательном влиянии французской словесности на русскую, поэт замечает: «...есть у нас свой язык; смелее! - обычаи, история, песни, сказки - и проч.».
В «Борисе Годунове» Пушкин поднимается на эту новую ступень - народ становится в его трагедии самостоятельным действующим лицом с своим отношением к событиям.
«Так, о чем бы ни писал Пушкин - о быте ли «детей вольности» - диких цыган, о переживаниях ли приговоренного к гильотине французского поэта, или о настроениях нового Фауста, - он неизменно создавал произведения, обладающие достоинствами великой народности, произведения, в которых он видел русскими глазами, чувствовал русским сердцем, судил русским судом. Однако в творчестве Пушкина михайловского периода еще большее значение имеет создание произведений (или отдельных мест в них), непосредственно связанных с миром русского народного творчества - песнями, сказками»9.
«Борис Годунов» увлек Пушкина, и он писал в июле 1825 года Н. Н. Раевскому: «Сочиняя ее, я стал размышлять над трагедией вообще. Это, может быть, наименее правильно понимаемый род поэзии. И классики и романтики основывали свои правила на правдоподобии, а между тем именно оно-то и исключается самой природой драматического произведения. Не говоря уже о времени и проч., какое, к чёрту, может быть правдоподобие в зале, разделенной на две половины, в одной из коих помещается две тысячи человек, будто бы невидимых для тех, кто находится на подмостках... Правдоподобие положений и правдивость диалога - вот истинное правило трагедии... до чего изумителен Шекспир! Не могу прийти в себя... Вспомните Шекспира. Читайте Шекспира, он никогда не боится скомпрометировать своего героя, он заставляет его говорить с полнейшей непринужденностью, как в жизни...»
Пушкин заявляет в заключение, что его «Борис Годунов» - попытка соединить «трагедию характеров» и «трагедию нравов».
Широту изображения характеров Шекспиром и свойства его народной драмы он особо отмечал и писал: «Твердо уверенный, что устарелые формы нашего театра требуют преобразования, я расположил свою трагедию по системе отца нашего Шекспира...» При этом, по примеру Шекспира, ограничился изображением эпохи и исторических персонажей без театральных эффектов.
* * *
Приступив к «Борису Годунову», Пушкин тщательно изучал эпоху Смутного времени. В те дни вышли два новых тома «Истории государства Российского» Карамзина, отражавшие этот период русской истории. Пушкин с восторгом окунулся в них и поразился: как повторяется история!
17 августа 1825 года он писал Жуковскому: «...читаю только Карамзина да летописи. Что за чудо эти 2 последние тома Карамзина! Какая жизнь! Это злободневно, как свежая газета...»
Мысленно обращаясь к главному действующему лицу своей трагедии - народу, - Пушкин просил Жуковского, не может ли он доставить ему или жизнь Железного колпака, или житие какого-нибудь юродивого. Он напрасно искал Василия Блаженного в Четьях-Минеях, а ему это очень нужно для создания образа юродивого Николки...
Пушкин с величайшим тщанием изучал старинные летописи, стремясь, с одной стороны, сохранить в своем творении подлинную историчность, с другой - представить ее художественно преображенной. «В летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени, - писал Пушкин. - Источники богатые! умел ли ими воспользоваться - не знаю - по крайней мере, труды мои были ревностны и добросовестны».
* * *
Виды развалин каменной городской стены Пскова. С литографии И. Селезнева.
Городище Воронин, псковский пригород, когда-то сильная крепость близ литовской границы, особенно интересовало Пушкина. Это был и польский рубеж у большой дороги из Москвы и Пскова на Литву и Польшу. Крепость эту окружал частично сохранившийся земляной вал с деревянными стенами, бойницами. У вала нередко находили древние ядра, старинные монеты и предметы домашней утвари.
Запись летописца знакомит нас с рассказом о посещении Воронина 29 ноября 1546 года царем Иваном Грозным. По его повелению в 1569 году на высоких Синичьих горах был основан - для укрепления Московского государства в этом приграничном районе - Святогорский монастырь.
Автор «Бориса Годунова» часто посещал этот монастырь, знакомился с его архивом, рукописными книгами, летописями, встречался с населявшими кельи монахами, интересовался их бытом и нравами, слушал передававшиеся из поколения в поколение предания и сказания о прошлом...
Здесь, в трапезной Святогорского монастыря, перед Пушкиным встали живые образы трагедии - беглые монахи Варлаам и Мисаил, - а под его древними сводами - летописец Пимен:
Еще одно, последнее сказанье -
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от бога
Мне, грешному...
Об образе Пимена Пушкин сообщал в письме издателю «Московского вестника»: «Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие (можно сказать) набожное к власти царя, данной им богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия - дышат в сих драгоценных памятниках времен давно минувших...»
Созданный Пушкиным величавый образ Пимена изумил Белинского. Он писал, что вся сцена в келье Чудова монастыря так глубоко проникнута русским духом, так глубоко верна исторической истине, что это мог сделать лишь гений Пушкина - истинно национального русского поэта...
И поговорками, слышанными от игумена Святогорского монастыря Ионы, своего духовного опекуна-наблюдателя, Пушкин наметил сцену в корчме на литовской границе: «Пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим...»
* * *
Обложка «Бориса Годунова».
Отрывок из письма А. С. Пушкина П. А. Вяземскому от 13 июля 1823 г. Автограф А. С. Пушкина.
Пушкин обязан был от времени до времени являться к псковскому губернатору Адеркасу. В начале октября 1825 года он писал Жуковскому: «На днях, увидя в окошко осень, сел я в тележку и прискакал во Псков...» И здесь, у Троицкого собора, в псковском Кремле, где когда-то висел вечевой колокол и на площади собиралось народное вече, Пушкин ощущал дыхание ушедшей эпохи.
В кафедральном соборе он стоял у гробницы юродивого Николая, осмелившегося сказать Ивану Грозному, когда псковичи подносили ему хлебсоль: «Иванушко! Иванушко! Покушай хлеба и соли, а не христианской крови!..»
И здесь родился у Пушкина перенесенный на страницы трагедии образ юродивого - тоже Николки, - смело ответившего на просьбу Бориса Годунова помолиться за него: «Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода - богородица не велит...»
Рядом с юродивым Николкой и Иваном Грозным перед Пушкиным будто живые вставали образы Смутного времени. Губерния Псковская была его земля родная.
Казалось, сюда, на Псковщину, в Михайловское, доносился из Нов города набат новгородского вечевого колокола. Сюда Пушкин приведет позже и своего Онегина:
Среди равнины полудикой
Он видит Новгород великий.
Смирились площади - средь них