Пушкин ответил: «Согласен, что она более сбивается на исторический роман, нежели на трагедию, как государь император изволил заметить...»
Но тут же твердо и решительно заявил: «Жалею, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное».
И, подчиняясь насилию над его творчеством, закончил: «В непродолжительном времени буду иметь честь, по приказанию Вашего превосходительства, переслать вам мелкие мои стихотворения...»
* * *
В Михайловском Пушкин начал работать над поручением Николая I написать записку «О народном воспитании».
Это был своего рода политический экзамен: в письме своем Пушкину Бенкендорф подчеркнул, что и собственное его, Пушкина, воспитание было ложным и привело к «пагубным последствиям».
Признавая, что последние происшествия обнаружили много печальных истин, Пушкин в самом начале своей Записки отметил, что «одно просвещение в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия».
Он решительно высказался против домашнего воспитания юношества: «...ребенок окружен одними холопями, видит одни гнусные примеры, своевольничает или рабствует, не получает никаких понятий о справедливости, о взаимных отношениях людей, об истинной чести».
Пушкин считал необходимым преобразование кадетских корпусов, «рассадника офицеров русской армии», и высказывался за отмену телесных наказаний: «Надлежит заранее внушить воспитанникам правила чести и человеколюбия. Не должно забывать, что они будут иметь право розги и палки над солдатом. Слишком жестокое воспитание делает из них палачей, а не начальников».
Особо остановился Пушкин на необходимости правильного преподавания литературы, высших политических наук, истории. В окончательном курсе преподавания истории, писал он, «можно будет с хладнокровием показать разницу духа народов, источника нужд и требований государственных; не хитрить; не искажать республиканских рассуждений, не позорить убийства Кесаря, превознесенного 2000 лет, но представить Брута защитником и мстителем коренных постановлений отечества, а Кесаря честолюбивым возмутителем...».
Пушкин ясно и четко изложил Николаю I свои соображения о народном воспитании, не преминув при этом упомянуть в своей Записке и о декабристах. Эти мысли, конечно, не понравились Николаю I, и Бенкендорф сразу же сообщил поэту мнение царя по поводу его Записки.
Шеф жандармов писал: «Его величество при сем заметить изволил, что принятое вами правило, будто бы просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило опасное для общего спокойствия, завлекшее вас самих на край пропасти и повергшее в оную толикое число молодых людей. Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание. Впрочем, рассуждения ваши заключают в себе много полезных истин».
В этом ответе Пушкину были также упомянуты декабристы и косвенно отмечена роль поэта в их восстании. Только что возвратившийся из ссылки опальный Пушкин должен был понять этот ответ как новое и серьезное предупреждение самодержца...
В условиях того времени Пушкин, конечно, не мог откровенно высказать царю свои мысли о народном воспитании. Он сделал это в Записке очень осторожно, стремясь, с одной стороны, не вызвать царского гнева, а с другой - не отказываясь от личных убеждений. Мысли эти касались необходимости воспитания юношества в духе просвещения и гуманизма. Пушкин считал, что это поможет повести Россию по вольнолюбивому пути.
* * *
Зимним вечером 19 декабря 1826 года Пушкин вторично после ссылки возвращался в Москву. Возвращался уже свободно, без фельдъегеря рядом. И не по вызову царя, а по зову сердца и друзей.
Был «отуманен лунный лик», многодневный путь по заснеженной дороге наводил на размышления о жизни, о том, что ждет его впереди. И полные глубокого раздумья слова грустно зазвучали в элегическом стихотворении «Зимняя дорога»:
Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печально свет она.
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит.
Что-то слышится родное
В долгих песнях ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска...
Ни огня, ни черной хаты...
Глушь и снег... Навстречу мне
Только версты полосаты
Попадаются одне.
Эти же настроения отличали написанное за несколько лет перед тем, совсем в иной общественно-политической обстановке, до восстания декабристов, стихотворение «Телега жизни».
Переживая вместе с друзьями и современниками тягчайший общественный кризис тех лет, Пушкин снова возвращается к этим мыслям через год в потрясающем по силе стихотворении «Воспоминание».
Но любовь к родине, вера в здравый смысл и мощь русского народа преодолевают эти временные настроения подавленности, рождают уверенность в конечной победе светлых сил.
Об этом свидетельствуют стихотворения: «Стансы», «Во глубине сибирских руд...», «Арион», «Акафист Екатерине Николаевне Карамзиной», «Близ мест, где царствует Венеция златая...».
Московские друзья обрадовались возвращению Пушкина. Покидая в ноябре Москву, он получил в минуты отъезда в Михайловское письмо от Зинаиды Волконской:
«Возвращайтесь к нам. Московский воздух легче. Великий поэт России должен творить в ее степных просторах либо под сенью кремлевских стен. Автору «Бориса Годунова» приличествует обитать в царских покоях. Человек, гений которого весь - сила, весь - изящество, весь - непринужденность, то дикарь, то европеец, то Шекспир и Байрон, то Ариосто, то Анакреон, но всегда Русский... До скорого свидания, надеюсь.
Княгиня Зинаида Волконская».
* * *
И вот Пушкин снова в блистательном салоне Зинаиды Волконской, на прощальном вечере, устроенном ею в честь Марии Николаевны Волконской, уезжавшей в далекую, суровую Сибирь, к осужденному на каторгу мужу-декабристу.
В своих «Записках» М. Н. Волконская вспоминала, как трогательно провожали ее в Сибирь:
«В Москве я остановилась у Зинаиды Волконской, моей невестки, которая приняла меня с такой нежностью и добротой, которых я никогда не забуду: она окружила меня заботами, вниманием, любовью и состраданием. Зная мою страсть к музыке, она пригласила всех итальянских певцов, которые были тогда в Москве, и несколько талантливых девиц... Я говорила им: «Еще, еще! Подумайте только, ведь я никогда больше не услышу музыки!» Пушкин, наш великий поэт, тоже был здесь... Во время добровольного изгнания нас, жен сосланных в Сибирь, он был полон самого искреннего восхищения: он хотел передать мне свое «Послание к узникам» («Во глубине сибирских руд...») для вручения им, но я уехала в ту же ночь, и он передал его Александрине Муравьевой. Пушкин говорил мне: «Я хочу написать сочинение о Пугачеве. Я отправлюсь на места, перееду через Урал, проеду дальше и приду просить у вас убежища в Нерчинских рудниках».
Пушкин, наблюдая за нею, вспоминал свое незабываемое путешествие с Раевскими, в 1820 году, по Крыму и Кавказу, и снова перед ним воскресали их нежные, дружеские отношения.
Волконская уезжала на каторгу, к которой присуждены были два самых близких лицейских друга Пушкина - И. И. Пущин и В. К. Кюхельбекер. Как бы подчеркивая, что время и разлука не поколебали былых связей, Пушкин начал свое послание декабристам призывом «Прощальной песни воспитанников Царскосельского лицея» - «Храните, о друзья, храните... В несчастье - гордое терпенье...»:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье.
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут - и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
Стихотворение это Пушкин направил декабристам с А. Г. Муравьевой, также уезжавшей вслед за М. Н. Волконской к мужу, на каторгу.
И с нею же передал И. И. Пущину другое стихотворение, написанное 13 декабря 1826 года, накануне годовщины дня восстания декабристов.
Пушкин напомнил в нем Пущину, как тот навестил его самого, ссыльного поэта, в Михайловском:
Мой первый друг, мой друг бесценный!
И я судьбу благословил,
Когда мой двор уединенный,
Печальным снегом занесенный,
Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:
Да голос мой душе твоей
Дарует то же утешенье,
Да озарит он заточенье
Лучом лицейских ясных дней!
Вспоминая, как Пущин «день изгнанья, день печальный с печальным другом разделил», как «судьба рукой железной разбила мирный наш лицей», Пушкин спрашивал:
Скажи, что наши? что друзья?
Где ж эти липовые своды?
Где ж молодость? Где ты? Где я?..
Не желая, быть может, излишне волновать друга, Пушкин эти стихи оставил в черновиках и не послал Пущину.
В те дни, когда Муравьева прибыла на каторгу, Пущин находился еще в крепости. Его привезли лишь через год, и в самый день его приезда она подошла к окружавшему читинскую тюрьму частоколу, подозвала Пущина и через щель передала ему пушкинское послание.
«Пушкин первый встретил меня в Сибири задушевным словом... Отрадно отозвался во мне голос Пушкина!» - читаем мы в позднейших «Записках» Пущина...
Пушкину не дано было прочесть эти «Записки» и осведомиться о том, как «озарило заточенье» друга его послание. И не сразу дошел до Пушкина написанный поэтом-декабристом А. И. Одоевским ответ на его послание: